Сатанинская трилогия - Рамю Шарль Фердинанд
— Пожалуйста, поторопись, уже поздно и ночь скоро пройдет…
И поскольку она не сходила с места, он сам пошел открыть кладовку, взяв оттуда лежавшие на тарелках продукты…
— Андре!
Он обернулся.
— Андре, сынок, скажи, что случилось!
— Что тебе сказать?
— Скажи, кому…
— Это правда, мать? Ты еще не поняла?
Он выпрямился, она видела, как блестят при свече большие черные глаза. Она видела, что это ее сын, что он большой, красивый. Она видела, что одежда его промокла, на бороде капли от растаявшего снега.
Она метнулась к нему, обхватила руками шею:
— Андре, опомнись, мы всегда жили вместе. На улице холодно, ты заболеешь. Останься со мной! Он ничего не узнает… Говорят, он дурной человек.
Но он резко ее оттолкнул, повысил голос:
— Мать, опомнись! Опомнись! Когда тебя положили на кровать, все говорили: «Она погибла!» Это не так давно было. Я не забыл…
Руки у нее упали, она ничего больше не говорила. Он продолжил:
— Надо торопиться.
Она едва держалась на ногах. Он взял корзину, положил туда хлеб, мясо, сыр, поверх сложил одеяла. Все это время она лишь напрасно суетилась возле него, ее руки без толку сновали из стороны в сторону и лишь мешали ему.
Но это его не остановило. Он направился к двери. И уже выходя, сказал.
— Я вернусь следующей ночью. Постарайся, чтобы я не ждал.
Он был уже далеко, когда она спохватилась, что он ее перед уходом не обнял.
Он вернулся, как и обещал. Прошло три ночи. Настала четвертая, мороз стоял, какого еще не бывало, он сильно кашлял, в груди все хрипело. Она не могла больше держаться, говоря себе: «Все из-за этого человека, он может из-за него умереть. Правда, этот человек меня вылечил, но если тому суждено было случиться, лучше бы он оставил меня умирать». Невозможно разделить сердце на две половинки, как яблоко. Она знала, что нужно отдать его полностью. И она знала, кому она собирается его отдать. На четвертую ночь она пошла за сыном и, украдкой следя в свете луны, узнала место, куда он ходил.
Она спустилась, оставалось найти Комюнье. Она сказала ему: «Только при условии, что моему сыну, если окажется с ним, не причинят вреда, у него ведь не было злого умысла, а человек этот его обманул».
*
Когда рассвело, они были уже в пути. Они разделились на две части, чтобы окружить место, где скрывался Браншю.
По словам старой Маргерит, оно находилось за массивной оградой вверху поля, звавшегося Муай, внизу которого в долину сбегал крутой каменистый уступ.
Стоял густой туман. Они едва различали друг друга, и те, что шли впереди, казались идущим следом их собственными тенями. Но думали они только о том, чтоб подобраться к этому человеку незамеченными, и сильный туман, хоть и мешал движению, служил гораздо большую службу, нежели самое яркое солнце. Они старались не производить никакого шума. К счастью, повсюду был снег: шаги скрадываются, идешь как по вате, совсем неслышно. И пока не дошли до камней, все вокруг было тихо, они будто охотились на куропаток (тех, что в нашей стороне зовутся красными, их надо уметь подкараулить). У них были палки, вилы, черенки от вил. Тем, кто взял ружья, Комюнье сказал: «Если побежит, стреляйте!»
Они добрались до уступа, обойдя его с фланга. Снега местами не было или же он осыпался, они шли, в основном, по замерзшей земле. Следовало быть осторожными, учитывая, сколь покатое это место. Но все же они жили у гор и не впервой им было подниматься по склонам зимой: нужно было ходить за дровами, многие были охотниками. И придя к месту, где, по словам Маргерит, прятался этот человек, то есть к началу поля Муай, еще скрытого от их взоров горным хребтом, они принялись взбираться.
Задул ветер. В тумане появились словно пробоины. Они углублялись, ширились. Мутные своды оседали. То, что виделось единым массивом, оказывалось нагромождением шатающихся частей. Массы играли, наплывая одна на другую. В конце концов все рассыпалось, для них не могло быть ничего более досадного. Они быстро пригнулись и так и преодолевали оставшееся пространство. Сбоку ударил луч солнца. Они вытянули шеи, стали приглядываться. Не удивляясь, что поле Муай предстало взору все полностью, равно как и леса над ним, где еще виднелись клочья тумана, словно брошенные то тут, то там подушки. Чаще всего их взгляды останавливались на высокой тернистой изгороди, тянувшейся вдоль всего поля. Далее она шла по склону. От тяжести снега верхние ветки согнулись и нависали над нижней ее частью, словно крыша, под которой кое-где виднелись углубления наподобие ниш. Возле одной снег был вытоптан.
Они сразу поняли, что это означает. Они побежали, рассредоточившись полукругом, другой отряд появился в стороне у лесной опушки. Тем не менее никакого движения возле изгороди не наблюдалось. Переплетенные ветки напоминали бока корзины, и вот в этой изгороди была устроена будто комната, и там был Браншю, и Браншю спал.
Случай им явно благоприятствовал. Они сказали себе: «Счеты сведем попозже, а пока помешаем ему отбиться». Они подошли ближе, затем еще, трое смельчаков набросились на Браншю, один вцепился в шею, другой схватил за руки, третий за ноги, им бросили веревки, началась суматоха, Браншю уже вытащили из укрытия и связали ему руки и ноги.
Кажется, он даже не думал ни бежать, ни защищаться. Даже не пытался отбиться. Лежа на спине, со связанными запястьями, он смотрел вокруг улыбаясь. Те, кто его схватил, за себя не боялись. Улыбается он или нет, такой у него вид или сякой, — какая разница? — главное, что его взяли. Порядком повеселев, они теснились вокруг этого человека, громко над ним насмехались. Говорили: «Надо все сделать красиво, устроим шествие! Комюнье, ты нам уже не указ, пусть он командует!» Они выстроились на дороге попарно. Посреди колонны оставили словно брешь, приволок ли Браншю, — вот где ему место — те, что идут впереди, будут о нем возвещать, а те, что позади, сопровождать как королевская свита.
Король несчастья, теперь ты правишь над нами! Его принесли, все хохотали, глядя на такой сверток, передаваемый из рук в руки, затем двое мужчин водрузили его на плечи.
Они несли его будто на троне, ведь там и должен находиться король. Процессия отправилась в путь. Они шли парами по неторной тропе, но их было столько, что трудностей никаких не ждали. Над головами виднелись палки, ружейные стволы, из колонны доносились смех, крики, передавались из конца в конец шутки. Повсюду вокруг сверкали блики великой снежной белизны, из которой сочился солнечный мед.
Солнце тоже явилось на праздник, и наш король с нами! Мы несем его на руках, королей всегда так носят, короли не покидают трона! Сплетем ему венец да дадим в руки скипетр! Всю дорогу они разговаривали, но это не мешало им продвигаться вперед. И вскоре показалась деревня, они увидали ее, оказавшись на последнем склоне, съежившуюся в ложбине, словно замерзший котенок.
Процессию там сразу заметили, сразу устремились навстречу ей люди. Впереди шла старая женщина. Несмотря на боль, покалеченная и сгорбленная от возраста, хромавшая, она все же обогнала остальных и, остановившись посреди дороги, спросила:
— Он с вами?
Они по-прежнему шли вперед. Было так шумно, что никто ее слов не слышал. Но они сразу узнали старую Маргерит, и о том, что она испрашивала у них, сразу догадались.
— Нет, — прокричали ей, — его не видели!
Они уже были в нескольких шагах от нее. Она всплеснула руками:
— Тогда зачем же все это… — Она закачала головой. — Зачем же я предала того, кто меня излечил, если сына не отыскали? — Затем, изменившись в голосе, протягивая руки, — Ах! Господи Боже! Они схватили его!
Она смотрела на него, смотрела, как его несут.
— Что он вам сделал плохого? — Кричала она, затем бросилась вперед, словно чтобы вырвать его из их рук.
Но ее уже оттолкнули. Было слышно, как она рыдает, затем все поглотил шум. Толпа быстро разрасталась, из толпы неслись крики, в ответ в колонне тоже кричали, и по-прежнему все смеялись:
