Странник века - Неуман Андрес Андрес

Важно то, говорила Эльза, стоя возле кабриолета, что будет потом, понимаешь? у нее есть будущее, и какой ей резон пускать его коту под хвост. Тебе не кажется, спросил Альваро, продолжая ее удерживать, что они прекрасно ладят? Не думаю, ответила она, подавая кучеру знак, чтобы он еще немного подождал, ведь это твой друг, ты сам-то что думаешь? Однажды он вернется туда, откуда пришел, а барышня останется с кучей проблем. Сомневаюсь, возразил Альваро, кроме того, хочу тебе еще раз напомнить, что это касается только их двоих. Ошибаешься, возразила Эльза, это касается не только их двоих, но и всего дома, включая тех, кто в нем работает. Странно, улыбнулся Альваро, вдруг ты заговорила так, словно тебе не безразлична судьба этого дома.

Эльза наклонилась, торопливо его чмокнула и сказала: Мне пора, а то опоздаю к фонтану.

Шаги, движение, стойка, танцуем в паре, поворот, быстрее, живо, меняемся местами, переход, снова в паре, талия, рука, хорошо, ступни ближе друг к другу, и раз-два, раз-два-три, уже лучше, руки, подожди, не так, теперь не важно, поживей, плечи, какой ты неуклюжий! просто удивляюсь! на каблук и остановились, скрестили и меняемся местами, не беги, в ногу со мной, я тебя жду, ты за мной следишь? вверх, наклон, поворот, секундочку, что ты делаешь…? Эй, ты куда?

Вальс определенно был придуман не для Ханса.

Танцующие в «Зале Аполлона» видели, как прямо посреди танца он ушел с танцевальной площадки и как Софи, не прекращая смеяться, последовала за ним. До этого их видели рядом в гуще кадрили, и многим бросилось в глаза, что она, отменная танцовщица и барышня вполне строгого нрава, позволила себе увлечься нашептываниями этого чужака и грубо сбивалась с ритма. Ханс и Софи взбежали по мраморным ступеням, прошли по галерее и сели за свободный столик под большой газовой люстрой в форме виноградной лозы. Никогда Софи не позволяла себе такого на публике, на виду у всех. Но никогда ей не было так безразлично, что подумают о ней другие, целое лето стало ее танцевальным залом, и она не собиралась покидать его до самого закрытия. И хотя положение ее с каждым днем становилось все более уязвимым, душевный подъем обеспечивал ей ощущение полной неуязвимости.

Разгоряченная вальсом и крепким коктейлем, Софи рассказывала Хансу о последнем письме Руди. После некоторого сопротивления он согласился перенести свадьбу и, казалось, даже поверил в то, что новая дата больше подходит для такого эпохального события. Что же касалось всего остального, то, слегка приободрившись, благодаря литературным ухищрениям Софи, которыми она обильно уснащала свои письма, Руди подтверждал, что любит ее, как прежде, и гордится организаторским талантом своей невесты, который является залогом успеха всей предстоящей церемонии. Все это не было ложью, но не было и правдой: на самом деле Руди долго демонстрировал, что его чувства задеты, переходил от тона оскорбленного самолюбия к сентиментальным мольбам. На несколько дней он прервал поток отправляемых по почте подарков, но, убедившись, что Софи об этом даже не упоминает, раскаялся в своей мстительности и удвоил количество подношений. Софи хорошо знала его характер и догадывалась о его душевных терзаниях. Поэтому, точно так же как она сожалела о том, что не может открыть ему свое истинное душевное состояние, сожалела она и о том, что не может объяснить Хансу, как сильно страдает Руди: в глазах друг друга оба являлись моральными самозванцами.

Табачный дым, поднимавшийся от столов, ореолом закручивался вокруг шляпы Альваро, бродил по ее полям, как привидение по карнизу, взбирался вверх по тулье и, дрожа, таял среди светильников. Кафе «Европа» как-то сразу заполнилось народом, словно посетители только ждали какого-то тайного сигнала, чтобы всем скопом ринуться в двери. Альваро закончил проверку банковских счетов, заказал горячий шоколад и теперь перелистывал старый номер «Diario de avisos» [128]. Ханс допивал шестую за день чашку кофе и рассеянно следил за причудливыми выходками дыма. Альваро совсем недавно простился с Эльзой, Ханс пришел со свидания с Софи. Оба никогда не упоминали этих одновременных встреч, но не из недоверия друг к другу, а лишь из чувства такта. Мои отношения с Эльзой, думал Альваро, ни при каких обстоятельствах не могут привести к серьезным последствиям. Софи другое дело, тут все гораздо сложнее. И он не знал, как лучше себя повести, чтобы помочь Хансу, продолжать, как и прежде, отмалчиваться или все-таки затеять об этом разговор.

Ты видел? спросил он, решив пока уклониться от темы и разворачивая газету, ты читал «The Manchester Guardian»? Он разложил перед собой газетный лист, свесившийся за край стола. Ханс бросил взгляд на заголовки: во Франкфурте отметили юбилей пребывания Меттерниха на посту государственного канцлера. Присутствовали австрийский император Франц, король Пруссии Фридрих-Вильгельм, русский царь Николай, король Великобритании Георг и французский король Карл. Ханс пожал плечами. Ты читал их речи? настаивал Альваро, нет, ты только послушай, послушай: «Его Величество Император отметил», речь о Франце, «неизменно растущую череду заслуг», а это о Меттернихе, «благодаря неустанным усилиям», воистину неустанным! «умелой политике и мужеству, с которым он встал на защиту всеобщего порядка», дословно из речи, «и триумфа закона над беззаконными действиями тех, кто пытается разрушить мир внутри наших государств и за их пределами», короче, подожди, бла-бла-бла, здесь, «Его Величество Фридрих-Вильгельм III, король Пруссии, высоко оценил политический курс юбиляра, похвалил деятельность сейма и объявил, что необходимо изыскивать новые возможности для политического маневра в немецких государствах», вот бесстыдная рожа! а это следующий, обрати внимание! «в условиях нерушимого единства и сотрудничества», как трогательно! «Его Величество Георг IV подчеркнул важнейшую роль Четверного союза, укрепляющего экономические и торговые связи между государствами вне зависимости от господствующей в них религиозной доктрины», ай да англичане! нет, ты послушай, послушай, что… Извини, перебил его Ханс, ты позволишь? Альваро передал ему газету и поднял руки в знак того, что у него нет слов. Ханс прочел про себя: