Странник века - Неуман Андрес Андрес

Рассветы врывались в окна напористо, сумерки — кротко. Лениво потягивались источающие жар солнечные лучи. Мало-помалу, при общем и полном равнодушии горожан к этому факту, Вандернбург очистился от городских властей. Председатель муниципального совета Ратцтринкер уехал с семьей в поместье, которое незадолго до этого предоставил в его распоряжение господин Гелдинг. В пятницу все члены городского совета ушли из здания магистрата еще до обеда. По некоему совпадению, которое хроникеры газеты «Знаменательное» назвали бы «очернительством», в тот же день из дому сбежали шесть несовершеннолетних девушек.

Кому точно было не до отдыха, так это лейтенантам Глюку и Глюку. Они обсуждали различные версии, снова и снова обходили те переулки, где обычно орудовал ряженый, а затем встречались в кабинете, чтобы просмотреть свои записи. Сын настаивал на том, что подозреваемых теперь максимум трое. Отец, человек более осторожный, возражал, что их четверо. Так давай их допросим! не скрывал нетерпения лейтенант Глюк, и покончим с этим наконец! Еще рано, сынок, одергивал его родитель, не будем спешить. Если мы допросим подозреваемых, то виновный, скорее всего, сбежит на следующий же день. Нужно подождать еще немного, нам нельзя ошибиться. Пусть он предпримет еще какой-нибудь шаг. Когда у нас появится уверенность, мы не станем никого допрашивать, а пойдем и арестуем его с ордером начальника полиции в руках. Отец! вы теряете остроту рефлексов! сокрушался лейтенант Глюк. Младший лейтенант! отвечал ему лейтенант Глюк, приказываю вам угомониться.

Слухи. Из уст в уста, из окна в окно, от семейства к семейству, слухи резонирующие и, подобно нестройной мелодии, оплодотворяющие вредоносную пыльцу. В маленьком городке слова вездесущи и прилипчивы, они принадлежат всем и никому. Добропорядочные граждане Вандернбурга испытывали потребность знать, кто есть кто, где что, когда и как. А чтобы знать, кто есть кто, каждый строил из себя не того, кем был на самом деле.

Разговоры потихоньку набирали обороты, от перекрестка к перекрестку, от двери к двери. Теперь весь белый свет говорил об одном и том же и смолкал одновременно.

Софи смотрела в окно. Довольно долго она лежала неподвижно, свернувшись клубком на оранжевом стеганом одеяле. Глаза ее затуманились, веки опухли, кончик носа словно немного обгорел. В ногах кровати валялись раскрытый альбом, упавшее зеркальце, ворох исписанных листков, а сверху гусиное перо. Она не знала, как должна поступить, но точно знала, как поступать не желает. Ведь не целую вечность она выторговывает! ей просто нужно еще немного времени. Она медленно вздохнула, почесала нос. Подровняла листы, сложила их пополам, сунула в конверт и позвала Эльзу.

Когда Эльза вошла в спальню, Софи протянула ей запечатанное письмо. Дорогая, сказала она, опустишь письмо в почтовый ящик? Завтра непременно опущу, сударыня, кивнула Эльза, когда пойду за покупками. Нет-нет, сказала Софи, иди сейчас. Но сейчас, возразила Эльза, мне нужно накрывать стол к обеду. Неважно, сказала Софи и встала с кровати, столом займусь я, а ты пока сходи. Но вы ведь знаете, сударыня, вздохнула Эльза, что вашему батюшке не нравится, когда вы занимаетесь такими делами. Сказано тебе, перебила ее Софи, иди немедленно. Но, заметив выражение лица Эльзы, не привыкшей, чтобы с ней так разговаривали, добавила: Будь добра. Эльза пожала плечами, взяла конверт и ушла, так и не поняв, что за спешка отправлять очередное письмо этому барчуку Руди. Как только дверь за ней закрылась, Софи подсела к туалетному столику. Быстро накрасила глаза, маскируя их припухлость. Немного нарумянила щеки. Поспешно причесалась, чуть не выдирая пряди волос. И побежала к отцу в кабинет.

Что?! взревел господин Готлиб, что-что ты сделала?! не обсудив со мной?! это что?! дурная шутка?! или ты сошла с ума?! Вовсе не сошла, отец, проворковала Софи, просто небольшое изменение, всего несколько недель, кроме того, декабрь гораздо более подходящий месяц, чем октябрь. Но мы же уже практически начали подготовку к свадьбе! зарычал господин Готлиб, швыряя трубку на письменный стол (ударившись о коньячную бутылку, трубка издала звук, похожий на колокольный звон). Именно поэтому, отец, именно поэтому, настаивала Софи, я и решила, что сейчас самое время сообщить об этом Руди, прежде чем мы начнем что-нибудь организовывать. Да ты хоть подумала, безумная, что скажут о нас Вильдерхаусы? воскликнул господин Готлиб, выкручивая себе ус, что подумает Руди? Не беспокойтесь, отец, Руди согласится, я вам обещаю, в последнем письме я уже просила его о небольшой отсрочке. Как? ужаснулся господин Готлиб, и что он на это ответил? перескажи мне его ответ слово в слово, или я сам прочту это письмо! Он написал, сказала Софи, что такая идея ему не очень-то по душе, но если я уверена и другого выхода нет… Господи боже мой! затосковал господин Готлиб, когда-нибудь ты все-таки загонишь меня в могилу! Не говорите так, отец, пролепетала она. Как есть, так и говорю! рявкнул он, и, кстати! по поводу сегодняшнего праздника: и думать о нем забудь, слышишь? ты категорически никуда не пойдешь! ясно? Как прикажете, отец, кивнула Софи. А теперь уходи отсюда, оборвал разговор господин Готлиб, оставь меня одного, уходи!

Народный праздник в Вандернбурге ничем не отличался от любого провинциального праздника: претендуя на пышность, он выглядел жалким и беспомощно нелепым. Бумажные фонарики, развешанные в маленьком парке напротив Скорбного холма, оживляли лунную ночь. Были тут и молодежный оркестр, и фальшивые гипсовые колонны вокруг танцевальной площадки, и цветные гирлянды, и прилавки с напитками. Ханс заказал себе фруктовый коктейль и, оглядев еще раз гуляющих, удивился, что не видит Софи: праздник был хорошим поводом, чтобы сбежать, как они договорились, в какой-нибудь дальний угол парка. Разговаривая с Хансом, Альваро искоса следил за Эльзой, она выглядела очень серьезной и продолжала беседовать с Бертольдом, хотя танцевать с ним не шла. Вдруг позади Эльзы Альваро заметил скованную фигуру Ламберга, бесцельно кружившего по танцплощадке. Ты видел? спросил он Ханса, указывая на Ламберга, он уже битый час так слоняется со стаканом в руке и ни с кем не танцует! Бедняга Ламберг, ответил Ханс, пойдем поздороваемся, может, он повеселеет.