Странник века - Неуман Андрес Андрес

Если хочешь перевести это, заметил Альваро, нужно быть осторожной со словом diamante, здесь игра слов: di-amante [115], то есть некто дорогой, но твердый, непроницаемый для любви. И верно! воскликнула Софи, поднимая глаза от книги, а я и не заметила! и обрати внимание на конец. Стихотворение начинается в трагическом тоне, а заканчивается довольно деловито. После стольких мытарств дама пытается сделать выбор: то ли причинить боль другому, то ли принять ее на себя? И решает, что страдание и самопожертвование ей ни к чему:

Конечно, с воодушевлением продолжала Софи, идеальной была бы взаимность, но Хуана Инес нас предупреждает, что коли без жертв никак нельзя, то жертвой будет не она. Мексиканская монахиня шестнадцатого века! Почитали бы ее мои подруги! (Мы это переведем, засмеялся Ханс, и ты подаришь им по экземпляру на выходе с воскресной мессы), этот сонет так отличается от других любовных сонетов такого типа! например, от сонетов Гарсиласо, замечательных, тонких, но всегда проникнутых этой пугающей идеей: я тебя люблю, поскольку ты безмолвна, поскольку я едва с тобой знаком, а большего мне и не надо:

Если я правильно понимаю, продолжала Софи, указывая длинным пальцем на страницу, образ любимой так отчетливо запечатлен в душе поэта, что он не испытывает необходимости ни быть с ней рядом, ни общаться: все, что он хотел бы ей сказать, ему уже известно, уже заранее начертано в его душе (ну нет, пожалуйста! нет! запротестовал Альваро), и потому он говорит, поправь меня, если я ошибаюсь, он признается, что вымышленный образ возлюбленной он предпочел бы созерцать один, наедине с собой:

Нам дают понять, продолжала Софи, что героиня обладает редкими достоинствами, вдохновившими поэта на его произведение. Но сам поэт, перебирая ее достоинства, этой девушки остерегается, то есть хочет защитить себя, верно? прячется, чтобы любимая не слишком влияла на его жизнь. Он пишет в одиночестве, закрыв глаза, и все это говорит самому себе! (Ой, Ханс, взмолился Альваро, останови ее, дай ей отпор! иначе она оставит нас вообще без классиков! Ханс вздохнул и пожал плечами), а здесь, ниже, смотрите, еще одна красивая и немного подозрительная строка: «mi alma os ha cortado a su medida» [119], но зачем же выкраивать?

С помощью Альваро, пары словарей и учебника испанской грамматики они перевели стихи Кеведо, Хуаны Инес, Гарсиласо и Хуана де ла Крус. Сначала они обсуждали текст, сравнивали свои ощущения, а затем набрасывали первый черновик перевода. Познания Альваро в немецком были почти безупречны, но в стихотворных размерах он ровным счетом ничего не понимал. Если Ханс или Софи сомневались в какой-нибудь строфе, они просили перевести ее более литературным языком, а затем старались подогнать под рифму и размер. Альваро забавляло, как ловко они жонглируют слогами и ударениями, словно во рту у них метроном. Они казались похожими друг на друга, счастливыми и немного нелепыми. Когда их раздумья слишком затягивались, Альваро спрашивал себя, отчего им так важно, как именно что-то сказать, если они точно знают, что именно хотят сказать. Странное занятие, думал он, и странный способ любить. Но им он ничего не говорил (ни о стихах, ни о любви), а просто ждал, пока они что-нибудь решат.

В какой-то момент они позволили себе перерыв. Ханс попросил у госпожи Цайт кувшин лимонада. Софи заговорила о тех различиях, которые заметила между своим родным языком и языком Альваро. В противоположность ее ожиданиям, говорила она, немецкий и английский стихотворный метр напоминают танец, а испанский — военный марш. В немецкой поэзии танцовщик отсчитывает шаги до тех пор, пока не примет решение развернуться и перейти к следующему стиху, независимо от того, сколько шагов было пройдено. Она более разговорная, не так ли? и идет от дыхания. А испанские стихи красивы, но в них есть какая-то скованность, натужность, словно они возникли не из разговорной речи, и, помимо ударений, нужно еще считать количество слогов, а это уже задача пифагорическая. Могу себе представить, какой технической подготовки она требует, возможно, поэтому стихи на испанском порой звучат так же высокопарно, как на французском. Судя по всему, на твоем языке очень трудно добиться разговорности и одновременно соблюсти метрику! Возможно, пожал плечами Альваро, я не очень разбираюсь в стихах. Но хочу сказать, что кастильский синтаксис мне кажется гораздо более гибким, более плавным, что ли, чем немецкий. И в немецком, и в английском чувствуешь себя каким-то барабаном: бом-бом! бом-бом! первый-второй! субъект-глагол! никогда не удается сильно отклониться от намеченной фразой дороги, наверно, поэтому вы, немцы, так категоричны в суждениях: ваш язык допускает импровизацию не более чем в половине предложения, и вам приходится заранее формулировать свои мысли, чтобы не нарушать порядок. Испанский же, сами видите: испанский синтаксис такой же, как испанская политика! Влачится, куда кривая вывезет. Ульрика говорила, что на испанском я выражаю свои мысли более изобретательно, но менее вразумительно. Не знаю, может быть, и так.

Зато куда сложнее, заметил Ханс, перевести зарифмованное стихотворение с испанского на немецкий, чем наоборот, ты не находишь? В испанском ассонансные рифмы легко подбираются и звучат. А в немецком из-за многообразия гласных и этих, ох! непреодолимых согласных ассонансы редки и малосильны. Что меня утомляет в моем языке, заметил Альваро, так это несуразная длина наречий, larguísimamente largos, coño! [120], и неуклюжесть стыковки существительных. В английском и немецком два или три объекта могут стать одним, новым объектом, но мы, испанцы, такие же эссенциалисты в словах, как и в религии, у нас каждый объект — это отдельный объект, а если хочешь обозначить другой, то изволь употребить другое слово. Но как ты прежде заметил, ответил Ханс, кастильский синтаксис, кстати, правильно говорить «кастильский» или «испанский»? (уф! вздохнул Альваро, это такая мутная тема! как хочешь, мне все равно), ладно, в твоем языке синтаксис позволяет играть со словами, как при решении головоломки, это в поэзии чувствуется сразу. А в немецком предложения сконструированы, словно корабль, в котором все детали увесисты и крупногабаритны. Какие же вы умники! заметила Софи, вы: Альваро, восхваляющий немецкий, и Ханс, очарованный испанским! Но в этом нет ничего удивительного, вандернбурженка! ответил Ханс, кому из нас не хочется быть хоть немного иностранцем?