Странник века - Неуман Андрес Андрес

Руди [скорее повелительно, чем просительно, что было бы уместней]: Спасите! Я потом все расскажу.

Ханс [мастерски интонируя и искоса следя за реакцией Берты, то бишь Софи]: Но вы в крови! Что за беда случилась?

Руди [тоже оборачиваясь к Софи]: Я коменданта крепости австрийской…

Бертольд [неохотно, страдая от боли в ногах]: Так Вольфеншиссен гонится за вами?

Руди [воздевая воображаемую шпагу]: Нет, он безвреден, — я его убил.

Все хором [не совсем стройно]: Зачем вы это сделали? О Боже!

Руди [с весьма правдоподобным раздражением]: Затем, что я свободный человек! Я только право отстоял свое — жену и дом избавил от позора.

Бертольд [утрируя вопрос и заставляя Ханса насторожиться]: Над честью вашей надругался он?

Руди [буровя взглядом Ханса]: Я преступленью не дал совершиться, и сам Господь направил мой топор.

Ханс [сглатывая слюну]: Вы голову злодею раскроили?..

Акт V. Сцена третья

…Все [госпожа Левин едва слышно, госпожа Питцин (хоть ей и не положено) вместе со всеми, господин Готлиб растроганно помахивая всем рукой]: Да здравствует наш Телль, наш избавитель!

Софи [хорошо поставленным голосом]: Друзья мои! Сограждане! Примите меня в свой круг! Я первая защиту нашла в стране свободы — и вверяю свои права народу. Защищать вы будете меня, свою гражданку?

Эльза [в последнюю минуту поддавшаяся на уговоры профессора — за всех поселян]: Стеною встанем, кровью защитим!

Софи [вдруг без всякой видимой причины теряя концентрацию]: Спасибо вам. Теперь я жизнь свою, свободная, соединяю с ним.

Господин Левин: Свобода всем рабам, кхм, и крепостным!

[Профессор Миттер берет протяжную ноту, звук умирает в диминуэндо. Короткое молчание. Аплодисменты, поздравления. Все обнимаются и весело желают друг другу хорошего лета. Софи по очереди прощается с каждым, но держится как-то встревоженно. Когда очередь доходит до Руди, он пылко целует ей руку и говорит: Когда пройдет лето, любовь моя, я буду счастлив вернуться в этот Салон уже в качестве законного супруга. Занавес ночи окончательно опущен. Одна из ламп медленно догорает.]

А какие цветы были на столе? спросил шарманщик. Акация, ответил Ханс, это была акация. Откуда ты знаешь? спросил Ламберг. При звуке его голоса Франц поджал хвост. Я не знал, ответил Ханс, спросил у горничной. Это хорошо, очень хорошо, улыбнулся шарманщик и снова отхлебнул вина, акация означает тайную любовь.

Жадно заглотив ужин, Ламберг встал. Уже уходишь? огорчился Рейхардт, ведь завтра воскресенье! Да, ответил Ламберг, но нужно отдохнуть, пора. Погляди, сколько вина осталось, подзуживал его Рейхардт, твоя доля достанется мне. Я уступаю, сказал Ламберг и яростно потер глаза.

Он прошел мимо стоявших по обе стороны дороги мельниц, обогнул фабричные корпуса и выбрался на тропинку, вокруг которой ютились рабочие бараки. По лестнице он поднимался на ощупь; скрип ступеней чередовался с доносившимся из комнат храпом. Проходя мимо чужих дверей, Ламберг проверял, кто спит, а кто, воспользовавшись свободным днем, отправился в город. Его порадовало, что соседние комнаты пустовали.

К себе он зашел на цыпочках. В нос ударил запах пота. Ламберг разглядел спавшего Гюнтера. В ногах Гюнтерова тюфяка стояла бутылка водки и два стакана с водой, в которой плавали горящие фитили. Ламберг улыбнулся: его забавляла слабость соседа, бородатого, сильного, грубого, но не умевшего засыпать в темноте. Ламберг подошел ближе, Гюнтер спал. Он лежал нагишом, на животе, обернутый вокруг бедер простыней. Дышал он ртом. Легкие струйки пота огибали его лопатки, еще четче прорисовывая их очертания. Из-за искр, летевших от фитильного масла, тело его казалось оранжевым, словно облитым горячей лавой. Все в нем равномерно дышало, кроме ягодиц, которые то напрягались, то расслаблялись, словно во сне Гюнтер выполнял какую-то тяжелую работу. Ламберг подошел к своей койке, неслышно разделся и лег, но глаза закрывать не стал. Он знал, что его ждет бессонница. Летом, при двух одновременно потевших телах, температура в каморке становилась невыносимой. Ламберг подумал, что надо было пойти в «Развеселую таверну», пропустить там пару рюмок и немного поразвлечься. Но тут до него донесся хриплый со сна голос Гюнтера: Это ты?

Улыбнувшись, Ламберг повернул к нему голову: Я, ты спал? Нет-нет, зашевелился и потянулся Гюнтер, я ждал тебя. Ламберг подсел к нему на тюфяк. Он приблизил губы к рыжей бороде Гюнтера и медленно прошептал ему на ухо: Расскажи, что тебе снилось? Ничего, снова повторил Гюнтер, говорю же, что ждал тебя. Ты уверен? спросил Ламберг, размазывая пот по мускулистому торсу Гюнтера. Гюнтер вцепился ему в запястья и сжал их до боли. Ламберг позволил ему притянуть себя поближе. Добравшись до рта Гюнтера, он ощутил на языке вкус водки. Гюнтер подтянул колени. Ламберг увидел выгнутый дугой пенис. Он не стал его касаться, а лишь взъерошил волосы вокруг. Задержался на бедрах, на мускулах живота. Гюнтер издал другой, почти умоляющий хрип. Тогда Ламберг отлепил его пенис от живота, наклонился и, закрыв налитые кровью глаза, заглотил его, как клубнику.

Они ждали его, перелистывая стихи Кеведо. Ханс и Софи попросили Альваро помочь им с испанскими переводами. Скованные неизбежным визитом приятеля, они нервно улыбались и не смели притронуться друг к другу. Во сколько он обещал прийти? спросила Софи. В половине четвертого, ответил Ханс, и это странно, потому что обычно он очень пунктуальный.

Минут через пятнадцать в седьмой номер постучали. Альваро приветствовал друзей по-испански, шутливо имитируя их саксонский акцент, и извинился за опоздание. А Эльза здесь? спросила Софи. Кто? насторожился Альваро. Эльза? а! да, я видел ее внизу, а что? Не знаю, какая муха ее сегодня укусила, ответила Софи, с ней просто не было сладу: привела мне все мыслимые и немыслимые доводы, почему она не может меня сегодня сопровождать, и теперь сидит внизу, вместо того чтобы, как обычно, уехать. Ну, откашлялся Альваро, прислуга в наши дни, знаете ли.

Мы отобрали Кеведо, перечислял Ханс, Лопе де Вегу, Хуана де ла Крус, Гарсиласо… И Гонгору? подсказал Альваро. Нет, лучше без Гонгоры, ответил Ханс, он непереводимый. Но, возразила Софи, разве не ты сам говорил, что перевести можно любого поэта? Да-да, любого, улыбнулся Ханс, кроме Гонгоры. И ты сумел понять его на испанском? удивился Альваро. Ну, более-менее, ответил Ханс, у меня в сундуке есть пара его книг. Однако сколькими же языками ты владеешь? спросил Альваро. Несколькими, ответил Ханс. Но когда ты успел их выучить? допытывался Альваро. Скажем так: в путешествиях, ответил Ханс. Он подошел к сундуку, порылся в нем, достал толстый фолиант и положил его на стол. Альваро с любопытством разглядывал книгу. Она называлась «Dictionary of the Spanish and English Languages, Wherein the Words Are Correctly Explained, Agreeably to Their Different Meanings» [113], была написана Генри Неуманом, издана в Лондоне в 1823 году и содержала большое количество терминов по искусству, наукам, коммерции и мореходству. Это чудо, объяснил Ханс, не раз выручало меня из беды.

Чего мы до сих пор не нашли для нашей европейской антологии, объяснила Софи, так это современных испанских поэтов, ты знаешь хотя бы одного? Даже не ломайте головы, пошутил Альваро, в Испании все современные поэты скончались еще во времена барокко. В таком случае, сказала Софи, мне хотелось бы включить в этот сборник Хуану Инес де ла Крус, она жила в колониальной Мексике и, насколько я понимаю, в Испании была очень популярна, не так ли? я видела некоторые ее сонеты… где у нас этот старинный мадридский томик? не передашь его мне, Ханс? спасибо, ну вот, к примеру. Вместо очередного куртуазного рыцаря, воспевающего свою возлюбленную, одну из этих невидимых девиц, за всю поэму не раскрывшую рта, повествование ведет сама девушка. Это очень серьезный и очень ироничный короткий сонет. Вот, прочти: