Странник века - Неуман Андрес Андрес

Они остановили свой выбор на Гюго, Виньи, Ламартине и, по настоянию Ханса, на молодом, почти неиздаваемом поэте Жераре де Нервале. Ханс решил, что они оба переведут по два поэта, после чего смогут отредактировать друг друга. Софи предложила зачитывать каждый черновик перевода вслух, чтобы услышать, как звучит новый текст.

Ханс выпрямил спину, отложил перо и вздохнул: мне положительно нравится этот Нерваль, он пишет, словно в полусне. Кстати, Нерваль отлично владеет немецким и проводит жизнь в путешествиях, ты знала, что он переводчик? недавно опубликовали его перевод «Фауста», и Гёте написал, что французский вариант драмы превзошел оригинал. Стихотворения, которое я хочу тебе прочитать, в нашей книжке нет, я выискал его в последнем номере «La Muse Parisienne», и оно нравится мне больше всех:

Очень подходящее для тебя, задумчиво кивнула она, очень. Вопрос только в том, кучер ли кричит эти слова в конце? Или они послышались страннику, потому что такова его судьба и ему не суждено остаться в том тихом уголке, где он был настолько счастлив? Софи снова склонилась над своим переводом. Через некоторое время она ногой коснулась ноги Ханса. Готово! объявила она, я перевела, и, честно говоря, стихотворение Гюго меня очаровало. Прочту только первые три строфы, потому что пока только ими и довольна:

Поздравляю, сказал Ханс, однако твой листок, я вижу, тоже не желает оставаться на месте! Да, кивнула Софи, но есть большая разница между ним и твоим странником: этот листок несвободен, он привязан к месту рождения и лишь мечтает сбежать, пока не увял.

Они поработали еще над двумя стихотворениями и ближе к шести сделали перерыв. Было решено, что черновики они отредактируют на следующий день, а Ламартином и Виньи займутся на следующей неделе. После чего Ханс подошел к сундуку, достал из него две книги в темных переплетах и с лукавым видом протянул их Софи. Она прочла имена: Théophile de Viau, Saint Amant, Saint Evremond. Уж не…? удивилась она. Они, да! кивнул Ханс, старые французские либертины! И мы будем их переводить? спросила Софи. Да, будем, подтвердил Ханс. Разве они не запрещены? удивилась Софи. Запрещены, улыбнулся Ханс, но мы проделаем незамысловатый трюк. Поскольку в официальном цензурном списке они фигурируют под своими псевдонимами, я уговорил Брокгауза опубликовать тексты Сент-Амана и Сент-Эвремона под их подлинными именами: Марк-Антуан Жирар и Шарль Марготель. Мы отведем им какую-нибудь безобидную рубрику, например «Дивертисменты» или что-нибудь в этом роде. Наши цензоры настолько дремучи, что ничего не заметят. А если случайно догадаются, мы отговоримся тем, что нам и в голову не пришло заподозрить в этих двух господах со столь неприметными фамилиями аж самих либертинов. С де Вио такой номер не пройдет, поскольку он никогда не брал себе псевдонима, но, раз его «Непристойные куплеты» еще двести лет назад публиковались анонимно, оставим их анонимными, и дело с концом. Не знаю, получится ли у нас что-нибудь, но отвечать нам уж точно не придется. Издательство к таким ситуациям привыкло и как-нибудь выкрутится. Я очень хочу перевести их стихи, ведь они поспособствовали Французской революции в не меньшей степени, чем Вольтер, Монтескье и Руссо. Ты только послушай:

Какой же бестия твой де Вио, засмеялась Софи, отец Пигхерцог был бы в восторге! А дальше, пояснил Ханс, он берет серьезный тон:

Софи села Хансу на колени. Послушай, либертин, сказала она, накрывая его ноги юбкой, может быть, нам лучше оставить поэзию до завтра и чем-нибудь развлечь наши бренные тела?

С этим нужно что-то делать, говорила Эльза, покачивая выглядывающей из-под юбки ногой. Дверь «Развеселой таверны» заскрипела, и Альваро обернулся взглянуть на вошедших. Хотя встретить знакомых в таком месте было трудно, он все равно сидел как на иголках, поскольку очень редко позволял себе встречи с Эльзой на людях. Говорю тебе, с этим нужно что-то делать, повторила она, я не могу больше терпеть ни эту жизнь, ни этот дом: барышня Софи вынуждает меня чуть ли не ежедневно покрывать ее выходки, слабоумного Бертольда я уже просто не могу выносить, а господин Готлиб пьет с каждым днем все больше (Эльза, дорогая, возразил Альваро, твое положение в доме Готлибов не так уж прискорбно, уверяю тебя, я знаю дома, где), глупости! служанка она и есть служанка! ты что, не понимаешь? (ну почему же не понимаю! воскликнул он, но я хотел тебе напомнить, что у Готлибов ты получаешь достойное жалованье и), достойное? а это что значит? по чьим это меркам? (ну хорошо, хорошо, понизил голос Альваро, извини, я просто хотел сказать, что Готлибы относятся к тебе уважительно, ведь так?), уважительно! не смеши меня! а знаешь, кстати, как я научилась читать? знаешь? я тебе расскажу! Прежде чем попасть в услужение к Готлибам, я, по настоянию матери, работала в семье Сайтемберг, слыхал про таких? да, они самые. Короче, возможно, ты удивишься, но в четырнадцать лет я научилась читать благодаря любовным письмам Силке Сайтемберг. Госпожа Силке велела мне прятать под моим матрасом письма ее любовника, поскольку знала, что это единственное место, куда ее батюшка не полезет с обыском. Так вот, мой дорогой, я научилась бегло читать, но не только: еще я поняла, что мы, слуги, живем господскими объедками, растем на том, что они выбрасывают на помойку, поэтому нам нужно хвататься за любую возможность, как ухватилась я за письма госпожи Силке, когда читала их по ночам, переписывала каждое слово, а потом использовала эти записки для изучения грамматики по книге, которую украла из библиотеки тех же Сайтембергов.