Странник века - Неуман Андрес Андрес

III. Гигантская поворотная ручка

Медовый свет разлит по млеющим полям. К югу от Вандернбурга румяные, вызревшие колосья причесывают послеобеденную дрему. Каждый колос, надумав что-то свое, цепляется за легкий, кометой проносящийся ветерок. Теплое, сладкое, ждущее зерно. Безоблачное, чисто выметенное небо. Пестрые краски капают на пшеничные поля и разбрызгиваются фиолетовым чертополохом и крикливыми маками. Солнечная зыбь все это медленно плавит. Меж тополей журчит Нульте — она теперь годится разве что для стирки, ополаскивания ног и увлажнения прибрежной флоры. Догорает истоптанный крестьянами день. И над всем этим чистое, как купол, солнце безжалостно разбивает пейзаж на мелкие осколки.

Франц лежит носом к выходу из пещеры, жмурится и нюхает переменчивый ветер. Он слушает цикад. Чешет ухо. Облизывается, представляя себе кусок мяса…

(Мясо, которое жарят хозяин и его друзья. Жарят для него. Мясо. Жарят. Хочется пить, но не хочется вставать. Надо бы встать и попить из реки. Но не сейчас. Позже, когда поест мяса. Мясо. Сходить сейчас? Жарко. Не так, как прежде. Меньше. Ухо зудит. Хозяин что-то крикнул. Что случилось? Хозяин посмотрел сюда. Ничего не случилось. Опасности нет. У всех все хорошо. У хозяина и у его друзей. У того, который всегда его ласкает, у того, который никогда его не ласкает, у того, который пронзительно пахнет, и у того, который приезжает редко, на лошади. У всех все хорошо. Какой покой. Уже не так жарко. Меньше. Темнеет. Тот, который никогда его не ласкает, он немного страшный, потому что никогда не ласкает и смотрит в глаза так, как будто собирается дать пинка. Но не дает. Это друг хозяина. Ухо. Спуститься к реке. А мясо? Подождать. Хозяин не любит, когда едят до костра. Хозяин даст мяса потом. Раньше не даст. Так он не любит. А этот голос? Кто кричит? Это его голос. Того, который приезжает редко. Который на лошади.)

…Альваро залился своим обычным раскатистым смехом. Рассуждения шарманщика казались ему забавными. Но он по-прежнему не понимал, что находит его приятель в этом старике, почти всегда безмолвствующем и путающем аскезу с нежеланием мыться. Впрочем, теперь, познакомившись с ним поближе, Альваро вынужден был признать, что, открывая рот, свой почти беззубый рот в гуще спутанной бороды, старик делал это не зря. Казалось, он все время дремал, отсутствовал, но вдруг отпускал какое-нибудь замечание, демонстрируя, помимо типично вандернбургского простодушия, острейшее внимание к разговору и удивительно цепкую память. Он явно жил в ладу со своим прошлым, что всего заметнее бросалось в глаза, словно когда-то он был счастлив и больше от судьбы уже ничего не ждал. Полная противоположность Хансу, того всегда снедало беспокойство, как будто, предвкушая неведомую новость, он все никак не мог ее дождаться. Шарманщик редко говорил банальности и не произнес ни слова, которое не вызывало бы ласковой улыбки Ханса. Альваро даже заподозрил, что в каком-то смысле ревнует Ханса к старику. Но едва эта мысль стукнула ему в голову, как шлепнувшаяся на ладонь игральная кость, он тотчас же ее отбросил, сочтя абсурдной. Он?! ревнует?! К какому-то нищему?! Да еще Ханса?! Полноте! уж не выпил ли он лишнего?

Теперь, говорил Ханс, открыли еще ветку от Сент-Этьена. Что? где? рыгнул Рейхардт. Во Франции, пояснил Ханс, недалеко от южного берега, примерно между Марселем и Ниццей, там красивые места, тебе доводилось бывать во Франции? Ни во Франции, ни у твоей задастой тетки на посиделках, буркнул Рейхардт. Возле Ниццы? переспросил Ламберг, мне хотелось бы туда попасть, увидеть море. Чтобы увидеть это задрипанное море, незачем тащиться во Францию, детка! сказал Рейхардт, или, может, теперь вы мне расскажете, что французы еще и море изобрели? Не изобрели, улыбнулся Ханс, но называют его mer, а это звучит гораздо приятнее, чем Мееr, и не говори мне, что это не так. Звучит точно так же! отрезал Рейхардт. Слушай, не будь снобом, вмешался Альваро, звучит вполне похоже. Нет-нет, уперся Ханс, произнеси и прислушайся, впрочем, могу тебя утешить, таr тоже звучит неплохо. По мне, пусть эти французы зассут все свое mer! и родную mère в придачу! Все засмеялись, а Рейхардт, довольный своим остроумием, направился к шарманщику, чтобы взглянуть, как идет приготовление мяса. Ладно, задумчиво сказал Ламберг, не все ли равно, как звучит, слово-то одно и то же, то есть означает оно одно и то же. Но если звучит неодинаково, возразил Ханс, то и означает не одно и то же, правда, шарманщик? Сноб! хуже сноба! укрепился в своем мнении Альваро и похлопал приятеля по спине. Кроме того, продолжал Ханс, слова не просто что-то означают, но и вызывают к жизни то, что означают, поэтому каждый язык имеет не только особое звучание, но и собственные понятия. А вот с этим, кивнул Альваро, я безусловно соглашусь. Ладно, а что же поезда? напомнил Ламберг. А! встрепенулся Ханс, да, ветка от Сент-Этьена. Кто из вас ездил на поезде? спросил Ламберг. Руки подняли только Альваро и Ханс. А тебе где удалось поездить? спросил Ламберг, ткнув пальцем в грудь Альваро. В Англии, ответил тот, там много поездов, Дарлингтон, Ливерпуль, Стоктон, Манчестер. Ну и как оно? допытывался Ламберг. Как на лошади, гаркнул от костра Рейхардт, только задницу не так натрешь! Не знаю, ответил Альваро, шумно. Но ведь увлекательно? не отставал Ламберг. Наверно, ответил Альваро, я ездил по делам. Знаешь, Ламберг, сказал Ханс, что самое увлекательное в железнодорожных путешествиях? Не места, которые ты видишь, а люди, с которыми знакомишься, в поезде их много, это, представь себе, как сто дилижансов, выстроенных друг за другом, и в каждом едут разные люди (богачи! богачи одни едут! подал голос Рейхардт), и, поскольку все едут далеко, тебе встречаются попутчики из разных местностей, даже из разных государств, для меня это и есть самое интересное в поездке по железной дороге, как будто находишься в нескольких местах одновременно, понимаешь? как будто страны тоже могут перемещаться.

Нам, в Испании, ты уж поверь! чтобы дожить до железной дороги, сказал Альваро, обгладывая куриную ножку, придется ждать, пока изобретут что-нибудь новенькое, ну, скажем, поездки по воде на колесах или полеты по воздуху при помощи педалей! мы обожаем новинки позавчерашнего дня. А корабли? спросил Ламберг, кто-нибудь плавал по реке на пароходе? А по пьяни? спросил Рейхардт, кто-нибудь летал по пьяни? послушай! зачем тебе это? если ты все равно будешь торчать здесь, как и все нормальные люди? Этого ты знать не можешь, огрызнулся Ламберг. Зато ты это знаешь, проворчал Рейхардт, причем не хуже меня. Пароход, рассказывал Ханс, замечательная штука, кажется, что передвигаешься по земле и одновременно по морю, едешь вроде бы в поезде, но по воде, а сзади ложатся две борозды, похожие на рельсы, которые быстро исчезают, и вода снова становится гладкой, а ты смотришь на ее поверхность и думаешь: каково-то оно там, куда мы плывем? а если подняться на палубу, Ламберг, тогда еще и летишь, волосы лохматятся, одежда развевается… может быть, и ты когда-нибудь сядешь на пароход (ха! рыгнул Рейхардт, а то как же!), а почему бы нет? если скопить денег, то такое путешествие вполне доступно (ты так считаешь? засомневался Ламберг), есть пароход Берлин — Шарлоттенбург, он не такой уж дорогой, есть пароход в Потсдам, этот город тоже близко, пароходы ходят по всему Рейну, Дунаю, Эльбе. Я сам планировал доплыть до Дессау, но в последний момент передумал и, как видишь, все еще торчу здесь. И будешь торчать! кивнул Рейхардт, отсюда никто не выбирался, даже на твоих пердючих пароходах, верно, старикан? Не знаю, ответил шарманщик, скармливая Францу остатки курицы, сейчас мир перемещается так быстро. Прежде никто и не мечтал проделать в день больше, чем несколько десятков верст. Может быть, поэтому молодежь теперь и не прикипает душой к конкретному месту, ведь отовсюду легко уехать. Всем хочется повидать мир. Это логично. В конце концов, разве не могли бы и мы с тобой, Рейхардт, куда-нибудь уехать? мы просто не хотели. Нам было и здесь хорошо, нам повезло.