Странник века - Неуман Андрес Андрес

Лейтенанты Глюк и Глюк занимали общий кабинет в главном полицейском участке Вандернбурга, находившемся в конце улицы Шпоры. В кабинете пахло сыростью, а окошко на задней стене было не больше тюремного. Лейтенант Глюк сидел, откинувшись в кресле и упершись каблуками в край обшарпанного письменного стола, а лейтенант Глюк вел запись, прохаживаясь вокруг отцовского кресла. Отец, прежде чем высказать какое-то мнение, всегда обобщал информацию в уме, стараясь представить себе общую картину. Сын же предпочитал работать над каждой зацепкой отдельно, анализировать ее с ходу и разматывать нить до тех пор, пока не станет ясно, куда она ведет. Сынок, поднял голову лейтенант Глюк, ты не мог бы хоть на секунду перестать маячить? иногда человеку, чтобы сосредоточиться, нужно немного покоя. Отец, я уже вам объяснял, ответил лейтенант Глюк, что на ходу мне легче думать. Но ведь тут мозгами нужно шевелить, возразил лейтенант Глюк, а не телом. А как, интересно знать? как, черт возьми, отделить одно от другого? раздраженно ответил лейтенант Глюк. Младший лейтенант! осадил его лейтенант Глюк, убирая ноги со стола, я призываю вас к порядку, а также к сдержанности! и, заметьте, отдаю вам оба приказа одновременно, не отделяя один от другого! Сын наконец остановился. Лейтенант Глюк сурово вопросил: Вам все понятно, младший лейтенант? Да, промямлил сын. Что — да, младший лейтенант? не отставал отец. Да, мой лейтенант, отчеканил лейтенант Глюк. Ну ладно, успокоился отец и снова уселся поудобней, в таком случае продолжим.

Мы знаем, рассуждал лейтенант Глюк, а лейтенант Глюк записывал, что преступник с самого первого нападения придерживается примерно одной и той же тактики, а именно: помимо уже упомянутой карнавальной маски, варианты происхождения которой мы пытаемся выяснить, помимо короткого ножа, платка для затыкания рта и веревки для связыванья рук, он всегда использует, или, по крайней мере, так утверждается во всех написанных до сих пор заявлениях, я слишком быстро или нормально? ладно-ладно, сынок, я ведь только спросил! стало быть, стало быть, о чем, бишь, я? а! для своих целей он использует окрестности церкви Святого Николауса, точнее, несколько переулков вокруг Стрельчатой улицы, таких как Шерстяной и Господний. Возможно, он предпочитает эту местность не только потому, что она плохо освещена и безлюдна, но и потому, что на упомянутых позициях легче незаметно выслеживать прохожих, вернее, проходящих мимо женщин, как тех, которые входят в переулок с одного из его концов, так и тех, которые поворачивают из-за угла и здесь оказываются перехваченными или настигнутыми этим субъектом. Преступник никогда не действует, по крайней мере насколько нам известно, раньше семи и позже десяти часов вечера. Из этого можно заключить (можно заключить, перебил его сын, оторвавшись от своих записей, что преступник хорошо знает городские порядки, то есть знает, до которого часа на улице можно встретить потенциальную жертву, и знает, в котором часу заканчиваются дежурства у жандармов, а ночные сторожа еще не приступили к своим обязанностям в полном объеме), верно, да, верно, хотя не только это (не только это — что? не понял сын, поднимая глаза от бумаг), не только это, говорю, можно и нужно заключить из графика этого криминального элемента. Мы можем предположить, что он нападает сравнительно рано потому, что ему приходится рано вставать на работу, или в связи с какими-то иными семейными обстоятельствами, или по другой причине (ну и? по-прежнему не понимал лейтенант Глюк), нет, я только хочу сказать, что такую возможность тоже нельзя упускать из виду. Если сей субъект действительно знает расписание караульных служб и маршруты обходов, то это существенно сужает круг подозреваемых, но если его криминальные привычки всего лишь подчинены семейным обстоятельствам, то розыск должен ориентироваться, вернее, распространяться и на другой круг подозреваемых (я думаю, что если преступник встает рано, высказал свое мнение сын, то вряд ли по иной причине, кроме рабочего графика), вот как? почему? (очень просто, ответил лейтенант Глюк, похоже, что он вполне трудоспособного возраста, поскольку до сих пор нападал только на молодых, что требует подвижности и проворства), минуточку! мы не можем быть в этом уверены, ведь именно молодые женщины имеют обыкновение носить такую одежду, которая меньше всего пригодна для бега. Я хочу сказать, что, с учетом того как были одеты его жертвы, особой резвости ему не требовалось. Скорее, я бы сказал, терпения. Ну что ж, все записано, сынок? Отлично, очень хорошо. Как насчет пивка? Не смотри на меня так, лучше взгляни на часы. У нас же обеденный перерыв!

Лиза вручила Хансу конверт, и, как всегда, получив письмо от «С», он ощутил нервную дрожь. Но пока он усаживался читать, брови его удивленно поползли вверх: и почерк, и почтовая бумага принадлежали не Софи. В конверте Ханса ждал неприятный сюрприз. Белая визитная карточка, плотная и шершавая, перегруженная геральдическими знаками и военными крестами. Карточка, прочитал он на ее лицевой стороне, господина Rudi P. von Wilderhaus, сына.

В вежливой лаконичной записке уважаемому господи-ну Хансу, с которым отправитель сего еще ни разу не имел удовольствия пообщаться в спокойной обстановке, предлагалось завтра на рассвете отправиться на совместную охоту, но, конечно, только в том случае, если у господина Ханса нет на это время других обязательств и он любит природу и свежий воздух. Одним словом, если господин Ханс не возражает оказать ему честь своей приятной компанией, Руди пришлет за ним экипаж ровно в шесть тридцать. Засим следовали заключительные строки, сердечно Ваш и прочее.

Минуту поразмыслив, взвесив все подспудные каверзы этого свидания и, возможно, еще худшие последствия отказа, Ханс направил в особняк Вильдерхаусов записку (сдержанную, не слишком холодную, но и не слишком радостную), в которой сердечно благодарил Руди за великодушное приглашение, с удовольствием принимаемое адресатом, и засим прощался до завтра и так далее, с искреннейшим уважением.

Первым делом Ханс задался вопросом, что у Руди на уме. Потом он вспомнил: Боже, ведь придется так рано вставать! И сразу вслед за этим: Какие бы надеть сапоги? Его никогда не интересовала охота. Скорее вызывала бессознательную тоску. Однако он не сомневался: ехать надо. Не только из соображений дипломатии, но и для того, чтобы выведать у Руди какую-нибудь информацию о его помолвке с Софи и об уровне его подозрений, если таковые уже возникли. То ли из-за предстоящего раннего подъема, то ли от страха, то ли по двум причинам сразу, Ханс почти не сомкнул глаз, и торжественный цокот копыт застал его совершенно бодрым и выглядывающим из окна.

Руди приветствовал Ханса с высоты удлиненной линейки. Она была запряжена четверкой вороных. Облучок экипажа был сильно задран, внутри зарешеченного отсека лаяли на зарю две собаки. Лацкан Руди украшала восьмиконечная звезда с изображенным в центре соколом и надписью Vigilando ascendimus [83]. Одет он был в широкие панталоны, заправленные в изящные сапоги до колен. Хансу эти сапоги показались безвкусными, но все же он смутился, когда, забираясь в линейку, взглянул на свои. Хорошо ли почивали, господин Ханс? спросил Руди, вид у вас несколько усталый. Его собственное лицо сияло, как полированный мрамор. О, великолепно! ответил Ханс, по правде говоря, спал так крепко, что еле разлепил глаза. Видимо, причина именно в этом, улыбнулся Руди. Видимо, в этом, да, улыбнулся Ханс.

Пока линейка Руди Вильдерхауса ехала на север по тем проселочным дорогам, по которым Ханс еще не хаживал, день сдернул с себя одеяло и свет резко вспыхнул, словно вытолкнутый поршнем. Руди казался спокойным, по крайней мере выглядел вполне уверенным в себе. Говорил он мало и одни банальности. Временами подолгу смотрел на Ханса с пугающе дружелюбным выражением лица. Ну разве это не прекрасно? говорил он, указывая на какую-нибудь рощу. Затем, погрузившись в созерцание пейзажа, принимался глубоко втягивать в себя воздух. Хансу достаточно было взглянуть на вздымавшуюся и опадавшую могучую грудь Руди, чтобы понять: сам он еле дышит.