Странник века - Неуман Андрес Андрес

В преддверии самых жарких дней Ханс и Софи, находившиеся под неусыпным надзором, отправились на загородную прогулку. Их сопровождали Эльза и Альваро. Был нанят кабриолет, и они поехали по главной дороге к окрестностям Нульте. Софи надела почти прозрачную шаль, белую шляпку с цветастым бантом на шее и козырьком, из-под которого, словно озорничая, выглядывал во время разговора ее нос. На Хансе, совсем не таком весеннем, была откровенно нелепая фетровая шляпа и тонкий сюртук (все еще в сюртуке? поддела его Софи, заметив, как тепло он одет для майского дня). Некоторое время они брели по пестрому лугу в поисках подходящей тени. Шляпка Софи дрожала на ветру, колыхалась, опадала, ластилась к ее плечу. Эльза и Альваро шли сзади и почти все время молчали.

Наконец было выбрано уютное место возле Нульте, и они расстелили на траве клетчатый плед. Прибрежные тополя вновь обрели свою пышность, стебли тростника успели проткнуть воду. Ленты солнечного света, струившиеся сквозь листву, связывали речные берега. Компания уселась в кружок: дамы сгибали колени до тех пор, пока не уселись на пятки, кавалеры небрежно повалились на землю и обхватили колени руками. На скатерти разложили еду. Все ели и разговаривали, иногда позволяя говорить реке. После десерта Альваро попросил разрешения ненадолго всех покинуть, чтобы, как он не совсем по-светски выразился, «предаться подоспевшей испанской сиесте». Эльза достала привезенные из дома журналы и устроилась в ароматной тени липы: никто из присутствовавших не заметил, что все журналы, кроме первого, были на английском. Софи и Ханс вдруг оказались одни или, по крайней мере, в достаточном уединении, чтобы их слов никто не слышал.

Софи рассказала Хансу, что Руди Вильдерхаус пишет ей ежедневно, используя теперь обращение «любимая будущая супруга» — дерзость, едва ли приемлемая, с учетом формальности их отношений. А сами письма каковы? не преминул помучить себя Ханс. Они, Софи помедлила, весьма благовоспитанны (про себя она подумала: «претенциозны») и невероятно галантны (про себя она подумала: «вульгарны»). Ты, должно быть, очень счастлива. Счастливей не бывает, ответила она. Похоже, все идет отлично, сказал он, я рад, очень рад. Жаловаться было бы грешно, подхватила Софи, Руди ведет себя исключительно деликатно и ни на что не претендует. Весьма предусмотрительно с его стороны! воскликнул Ханс, весьма! Кроме того…, начала она, прищурив глаза. Кроме того? наклонился он к ней. Кроме того, закончила Софи, он старается быть истинным рыцарем, не знаю, понятно ли я выражаюсь, истинным, целомудренным рыцарем! Ах вот как, заерзал на месте Ханс. Но Софи больше ничего не добавила. Вот как! продолжал он, все больше заводясь, то есть истинным рыцарем, рыцарем… чересчур? Какое удовольствие, улыбнулась Софи, общаться с кем-то, столь дурно думающим о людях. И ты, расхрабрился Ханс, считаешь это нормальным? то есть, я имею в виду, высоко ли ты ценишь… рыцарское поведение? Тебе пора бы уже знать, ответила она, выглядывая из-под козырька. Боюсь, что, следуя пожеланиям отца, я выросла девушкой практического склада.

Ханс судорожно сглотнул. Все двигалось неотвратимо, плавно, как река.

Горячей тяжестью ложится вечер на огороженные пастбища. Стадо овец пятится от тени, словно от обгоревшей травы. Воздух пахнет чем-то странным и увлажняет бесформенные морды овец. Они не скрывают своей опаски. Поочередно блея, они выпытывают ответ у горизонта.

Библиотекарша запирает дверь и отходит от здания. Она задержалась, чтобы занести в каталог новые книги. На ней шерстяное пальто нараспашку. Библиотекарша думает о том, с каким удовольствием скинет дома туфли. Взглянув наверх, она видит насупленное — словно в преддверии дождя — небо.

Стадо слышит далекий лай овчарок. Ничего больше не дожидаясь, просто на всякий случай, овцы бросаются наутек, как будто эта беда им уже знакома. Лай обрывается, бег тоже. Овцы стоят, напрягая слух. Мало-помалу испуг отступает, и они снова медленно жуют.

Библиотекарша проходит мимо церкви Святого Николауса и сворачивает налево, в Господний переулок. К ее дому ведет и другая дорога, не такая безлюдная, но более длинная, а библиотекарша устала, и у нее ужасно болят ноги. Стук каблуков отдается в пятках, кровь стучит в висках. Вдруг эхо смолкает. Что это было? Было ли что-то? Ничего не было. Библиотекарша снова цокает каблуками, теперь — немного быстрее.

Прибегают собаки, с ними — пастух. Стадо выстроено вереницей и направляется к реке. Увидев берег Нульте, первая овца резко тормозит, пытается сдать назад. Пастух свистит собакам, собаки лают на овец, овцы начинают переходить реку. Копыта вспарывают воду, дробят отражения деревьев, шерсть постепенно намокает.

Каблуки библиотекарши стучат о тротуар неравномерно, скользят на грунтовых проплешинах. Похоже, зарядил мелкий дождь, или ей только кажется: лицо стало влажным. Не в силах обернуться, библиотекарша ощупывает в кармане ключи.

Первая овца видит приближающегося пастуха и медлит. Тревожно задирает морду. Мускулы в ее ногах дрожат. Она делает два, три, четыре шага, не зная, в какую сторону метнуться. Пастух, согнувшись, подходит все ближе. Подобрав свое крепкое, округлое тело, овца пытается улизнуть. Она неуклюже бежит, мотая головой, словно голова ей тяжела.

Церковный колокол разражается звоном, он звучит снова и снова. Цепляясь на ходу за стену, библиотекорша оборачивается и видит за собой погоню. Она ускоряет бег, стараясь не споткнуться, стараясь не думать. Каблуки, колокола, вторящий им топот ряженого.

Овцу приволокли к роднику. Пастух сгребает в охапку ее голову и сует под струю воды. Овца пытается вырваться. Пастух наваливается сильней. Овцу нужно отмыть, и как можно быстрее.

Ряженый уже рядом, и библиотекарша оказывается в ловушке между стеной и погашенным фонарем. Она хочет поднять голову и изо всех сил закричать, но не может.

Пастух начинает энергично оттирать овечью спину под струями родника, стараясь выскрести из нее сено, пыль, экскременты и грязь, выделенную животным, всю эту прилипшую к шерсти сальную корку, которую приходится выдирать, выковыривать, счищать.

Она не может поднять голову, чтобы громко закричать, потому что ряженый навалился сзади, приставил к горлу нож, зажимает ей рот рукой в перчатке и жадно лапает ее тело, тяжело дыша сквозь маску.

Он опутывает ей ноги веревкой, хватает длинные ножницы, острый металл. Веревка натягивается, по спине овцы пробегает дрожь, и кажется, что животное сейчас взорвется от отчаянных конвульсий, не уместившись в собствен-ном теле.

Он скручивает ей запястья веревкой и с силой заталкивает в рот платок. Веревка натягивается, врезается в плоть. Ряженый упирается в фонарный столб, чтобы найти опору и удержать библиотекаршу лицом к стене.

Прилипшая к шкуре шерсть не впускает в себя ножницы. Верхняя губа объятой ужасом овцы дыбится, отделяясь от нижней. Пастух орудует обеими руками, его пальцы дрожат от усилий. Пасть овцы раздирает пронзительное блеяние, переходящее в рулады. Ножницы увязают в завитках шерсти. Зубы овцы скрипят от надрывного сопротивления.

Библиотекарша кричит через засунутый в рот платок, с плотно прижатым к горлу, но еще не рассекшим кожу ножом. Ряженый пыхтит, хрипит и задыхается. Толстые ноги библиотекарши никак не уступают.

Глаза овцы лезут из орбит, наполняются жидким янтарем. В панически расширенных, безумных, уже слепых зрачках меркнет свет.

Пальто библиотекарши падает на землю.

Холмик шерсти начинает расти.

В соседнем переулке постепенно стихает, удаляясь, призыв ночного сторожа: …не жгите зря огня, и да хранит Господь всех нас!

Лейтенант Глюк диктовал, а лейтенант Глюк записывал. Лейтенанты Глюк и Глюк, полицейские, которым поручили вести это с каждым днем все более зловещее дело ряженого, не очень ладили между собой, но искренне любили друг друга: они были отец и сын. Отец много лет проходил в лейтенантах, жил в полном ладу с достигнутым и выше совершенно не рвался. Более амбициозный, склонный порицать отцовскую вялость младший лейтенант Глюк в лейтенанты был произведен недавно, хотя официально назначение могло вступить в силу лишь с даты ежегодного пересмотра чинов. Лейтенант Глюк-ветеран гордился стремительной карьерой сына, но утрата старшинства в работе смущала его с точки зрения семейных отношений; стараясь не впадать в паранойю, он все же замечал, что с недавних пор сын оспаривает его доводы и не исполняет приказы скорее не из убеждений, а назло.