Странник века - Неуман Андрес Андрес

На следующий день рано утром дробь копыт оборвалась у постоялого двора. Почтовый рожок заставил бритву господина Цайта замереть посреди намыленной щеки, и на подвязанный вокруг шеи платок капнули две темные капли. Хозяин тихо чертыхнулся на чистейшем вандернбургском диалекте. Когда рожок протрубил во второй раз, он выпятил живот, раздраженно хрюкнул и громко кликнул дочь. Спроси, что ему надо, прочистив горло, приказал господин Цайт, и разбуди этого лежебоку из седьмого. Лиза открыла дверь, почтальон окинул ее нетерпеливым взглядом и, не спускаясь с седла, вынул из седельной сумки и бросил ей в руки конверт с сургучной печатью. Вокруг, сверху и снизу, словно дневные фонари, засветились в окнах любопытные лица соседей.

Лиза промчалась по коридору третьего этажа и едва не врезалась в Ханса, который, не успев одеться, стоял закутанный в шерстяное одеяло. Ханс с улыбкой приветствовал Лизу. Она задержала взгляд на его безупречно ухоженных зубах. Оглядела шершавый от темной щетины подбородок и вздрогнула, сама не зная почему чувствует себя такой дурехой. Ну что, Лиза, отдашь мне письмо? спросил Ханс. Что? встрепенулась она, ах да! извините.

Ханс вскрыл конверт и торопливо принялся читать его с конца. Не прочитав остального, он уронил письмо на пол и побежал одеваться.

Прочертив траекторию маятника, листок приземлился текстом вверх возле ножки стула. Свет из окна перерезал его пополам. На более светлой половине, между эмблемой в виде птицы и начальной строкой письма, бросалась в глаза надпись: Издательство Брокгауза, Лейпциг.

Как обычно в полдень, воздух в «Центральной» начинал потихоньку густеть и наполняться запахами жареной пищи и рабочей одежды. Впервые за долгие месяцы Ханс почувствовал симпатию к набившимся в таверну вандернбуржцам. Стало быть, ты остаешься? возликовал Альваро, чокаясь кружкой с кружкой Ханса. Ханс радостно кивнул, улыбаясь перепачканными пеной губами. Вот ведь незадача, niño! [81], засмеялся Альваро, а я уж не чаял, когда же ты исчезнешь с глаз моих долой!

Еще в середине апреля, когда его финансы начали подавать первые признаки истощения, Ханс написал письмо в издательский дом Брокгауза, предложив свои услуги в качестве рецензента и переводчика. К письму он приложил пространное описание своего профессионального опыта (частично вымышленного) и перечислил кое-что из публикаций. Среди прочего в нескончаемом списке своих достоинств Ханс упомянул, что переводит на немецкий — с большей или меньшей степенью мастерства, в зависимости от конкретного текста — с любого европейского языка, представляющего интерес с точки зрения литературной традиции. И в этом пункте, несмотря на преувеличиваемый во всех аспектах опыт, не так уж покривил душой. Он выразил готовность писать подробные статьи об авторах и книгах, отобранных издательством для перевода, составлять предисловия к сборникам стихов зарубежных поэтов, переводить эссе и стихи для журнала «Атлас». А в дальнейшем, если издательству это покажется интересным, готов был составить большую антологию поэтов, пишущих на всех европейских языках. Ответ, хоть и заставил Ханса ждать и даже заподозрить, что какие-то из его автобиографических вымыслов были разоблачены, все же оказался весьма благоприятным: издательство как раз лишилось двух сотрудников (одного — в связи с кончиной, второго — по причине увольнения) и подыскивало достойного рецензента, а также нового, хоть сколько-нибудь постоянного переводчика. Хансу предлагалась должность в журнале «Атлас». Но в качестве рецензента он должен был пройти месячный испытательный срок. Издательство принимало к сведению его предложение относительно антологии европейской поэзии, хотя в этом смысле ничего конкретного обещать не могло. Учитывая финансовое положение Ханса, самым приятным в этом благосклонном ответе было то, что к нему прилагались два задания, одно из которых сулило хорошее вознаграждение (второе предполагалось выполнить бесплатно — по словам издательства, «как подтверждение взаимных добрых намерений»). Едва дочитав ответ и прежде чем отправиться в «Центральную» на встречу с Альваро, Ханс настрочил два письма: первое, покороче, адресованное издательству Брокгауза, было написано в максимально ровной интонации и содержало согласие на предложенные условия, а также обязательство выполнить работу не позднее чем в десятидневный срок; второе, бестолковое и восторженное, сообщало добрую весть Софи. Засим он сбежал по лестнице вниз и обратился к хозяину: уважаемый господин Цайт, я хотел бы поговорить с вами о деле. После двадцати минут подсчетов и пересчетов, обоюдных препирательств и театральных стенаний хозяина Ханс заключил новый договор на месяц проживания с двухразовым питанием (с двухразовым? и речи быть не может! это просто невозможно! знаете ли вы, господин Ханс, какие нынче цены? вы разорить меня решили? двухразовое питание, говорите? даже не заикайтесь, ничего не выйдет!). Пока Ханс препирался с хозяином, Софи, закрывшись у себя в спальне, читала письмо, которое ей только что принесли. Она лежала на животе поверх пухового одеяла, обшитого оранжевой тафтой, скрестив в воздухе согнутые в коленях ноги, и невольно радостно вскрикнула, когда дошла до того места, где говорилось: «…так что, если все будет хорошо, тебе придется еще какое-то время потерпеть меня в Вандернбурге». На ее крик прибежала Эльза — узнать, что случилось. Софи прикрыла письмо подушкой и с невозмутимым видом села на кровати: Абсолютно ничего, а в чем дело? Мне показалось, удивилась Эльза, что вы кричали. Похоже, дорогая, улыбнулась Софи, что в этом доме даже чихнуть нельзя без последствий!

В тот же день, позавтракав с Альваро и влив в себя одну за другой три чашки крепкого кофе, Ханс вернулся на постоялый двор и через две ступеньки взбежал на свой этаж. Решительно распахнул свою дверь. С порога пристально посмотрел на сундук. На дубовом письменном столе его ждали три увесистых фолианта, копировальная бумага и чернильный прибор. Ханс встал на колени возле сундука. Попробовал его сдвинуть, чтобы напомнить себе, насколько он тяжел. Вздохнул. Погладил его горбатый деревянный хребет и одну за другой расстегнул металлические пряжки. Внутри громоздились книги, за время долгих путешествий смешавшиеся в хаотичную груду. Первыми ему на глаза попались старый греческий словарь, учебник итальянских глаголов, красный томик стихов Новалиса и французская грамматика, почти лишившаяся обложки.

Работать Хансу позволяла почта, летавшая в оба конца, как ветер. Он отсылал задания в Лейпциг каждую неделю. Издательство отправляло ему деньги курьерской службой, а он забирал их в банке Вандернбурга — аляповатом квадратном здании неоклассического стиля, выступавшем из череды домов в конце Герцогской улицы, откуда на заре, как привидения, разлетались во все стороны желтые экипажи с эскортами жандармов. То, что у него появилась постоянная работа в Вандернбурге, казалось ему странным и одновременно естественным. Он по-прежнему чувствовал, что город этот ему чужд и что, недавно в него приехав, он очень скоро его покинет. Но иногда, петляя по узким улочкам или прогуливаясь по Рыночной площади, он оглядывался по сторонам, и его охватывало неожиданное ощущение гармонии: ему нравились заостренные башни, горбатые пригорки и сплетенные в заманчивый лабиринт проулки. И тогда он ускорял шаг и говорил себе «нет», поскольку точно знал, что не останется здесь надолго, и старался стряхнуть с себя эту ненужную привязанность при помощи воспоминаний о сотнях других городов, в которых уже побывал.

Просыпался он примерно в полдень, что-нибудь ел в таверне и, если оставалось время, пил с Альваро кофе (не одну чашку, а три) в кафе «Европа», где они просматривали прессу и говорили всегда о том же, всегда о другом. Не считая пятничных Салонов, вечера он проводил в вандернбургской библиотеке, читая, или на постоялом дворе, переводя. Иногда, особенно по воскресеньям, он забегал на площадь послушать шарманщика, и, если видел, что тарелка пуста, дожидался, пока кто-нибудь остановится рядом, и с показным восхищением высыпал в нее монеты. Монеты, которые шарманщик ему тут же возвращал, едва только Ханс приходил его навестить. Ужинал он обычно на постоялом дворе, еще некоторое время читал или переводил, а затем шел в пещеру и оставался там до зари. А Софи? С ней Ханс виделся коротко, но регулярно: помимо долгих пятниц, оба старались устроить себе коротенькие свидания, пили вместе чай и придумывали разные способы, как — якобы ненароком — встретиться где-нибудь в центре, искали любой повод, чтобы побыть вместе несколько минут. И конечно, были письма, летавшие в оба конца, подобно почтовым каретам, подобно ветру, подобно словам в двуязычных словарях, с Оленьей улицы на улицу Старого Котелка и обратно.