Странник века - Неуман Андрес Андрес

В тот вечер приятели ужинали в «Центральной», когда им на спины опустились две тяжелые, благоухающие цитрусом длани. Обернувшись, они увидели над собой чисто выбритый подбородок Руди Вильдерхауса. Извините, господа, сказал Руди, что не подошел поздороваться раньше. Ну что вы! холодно улыбнулся Ханс, это мы должны извиниться, что не заметили вас раньше. А вы и не могли меня заметить, возразил Руди, мой стол в глубине. Я всегда резервирую именно этот, там спокойнее; почему народ так любит толочься в дверях? Во всей Германии не найдется гения, который мог бы дать мне ответ, но факт остается фактом, господа: никто не желает и двух шагов пройти внутрь!

Руди расхохотался, зажмурив один глаз и слегка прищурив второй, чтобы пронаблюдать, смеются ли эти двое. Приятели переглянулись и выдавили из себя немного смеха, зазвучавшего, впрочем, вполне искренне, когда каждый заметил нелепые потуги другого и расхохотался уже от души. Короче, господа, сказал Руди, указывая вглубь таверны, буду очень рад, если вы соблаговолите к нам присоединиться. Ханс и Альваро обернулись и разглядели горящие сигары господина Гелдинга и его партнеров.

Какой приятный сюрприз, приветствовал их господин Гелдинг. Господа, думаю, все вы уже знакомы с господином Уркио, представителем наших оптовых закупщиков в Лондоне. Господин Уркио, не знаю, знакомил ли я вас раньше с господином Клинсманном? ну конечно, ясно, мне тоже так казалось, а с господином Фёллером? да вы садитесь, пожалуйста, садитесь! наш сиятельный господин Вильдерхаус как раз рассказывал нам, что вы составляете ему компанию в дискуссионном салоне, кто бы мог подумать! ну и дела! дискуссионный салон! воистину, господин Уркио, вы просто шкатулка с сюрпризом!

В центре стола красовался на блюде жареный цыпленок, рядом — миска эндивия со специями и глубокая тарелка клубники. Ваше здоровье! рыгнул господин Гелдинг, а затем подцепил двумя пальцами клубничину и окунул ее в пиво. Руди, с одобрением относившийся к остротам господина Гелдинга, хмурился всякий раз, когда тот рыгал. Почти сразу же все собравшиеся — Альваро в том числе — заговорили о делах. Руди и Ханс приглядывались друг к другу молча, как два игрока за игровым столом. (Ох! воскликнул один из партнеров господина Гелдинга, не упоминайте мне вашего Варнхагена, у этого типа только два таланта в жизни: брать авансы и не расплачиваться в срок!) Чем более дружелюбно Руди вел себя с Хансом, тем сильнее нервни-чал Ханс: почему он так мило улыбается, если они никогда не питали друг к другу симпатии? почему берет на себя труд подливать ему в кружку всякий раз, когда уровень пива опускается ниже середины? хочет его напоить? что-то прознал? или надеется выведать? (Ради бога, Уркио! Оставьте при себе свое человеколюбие, да таким манером крестьяне скоро заживут лучше нас, послушайте, что я вам скажу, мой дед был крестьянином, я знаю, что говорю, и тогда это действительно был тяжелый труд! и не надо мне про то, что рабочих рук не хватает, друг мой, конечно, не хватает, если все их дети получили профессию или берут уроки калиграфии!) И все-таки, из чисто мужского гонора, которого сам в душе стыдился, Ханс выпивал все, что ему наливали, словно своим отказом не просто проявил бы невежливость, но признал бы, что основания для подозрений у Руди есть. По мере того как алкоголь тихой сапой заползал в его сознание, ему все отчетливее казалось, что память — это тоже жидкость, пена, пузырящаяся у края стеклянной кружки, сквозь которую просвечивают все его секреты. (Давайте начистоту, говорил партнер господина Гелдинга, уважения достоин всякий, кто уважает нас, начальство, а то, знаете ли, у каждого теперь свое суждение, а за душою — ни гроша.) Руди что-то говорил Хансу, говорил очень приветливо, поглаживая его по плечу рукой, напоминавшей Хансу ползущего вверх паука (эх, хорошо! рыгнул господин Гелдинг и грохнул кулаком по столу), рассказывал об охоте и лошадях (даже не надейтесь! воскликнул другой партнер господина Гелдинга, при падающих ценах иллюзий лучше не питать), говорил с ним очень ласково о том, что тоже любит путешествовать и уважает людей света, что сам объездил половину Европы и скоро объедет вторую, если Господь и здоровье ему позволят. Мы с моей супругой Софи, говорил Руди Вильдерхаус, объездим вторую половину Европы и с удовольствием напишем вам письмо: она рассказывала мне, что вы не только прекрасный друг, но и большой мастер писать письма, а это достойно всяческого восхищения, я очень уважаю людей, знающих цену слову.

В полночь, оставшись опять вдвоем, Альваро и Ханс брели по Гончарной улице. Они направлялись в «Развеселую таверну», где каждую субботу играл оркестрик и девушки танцевали без жеманства, столь характерного для «Зала Аполлона». Послушай! нет, ты послушай! невнятно бубнил Ханс, как ты можешь их выносить? Кого? не понял Альваро, а! этих? да очень просто, дорогой мой, очень просто: личные симпатии — одно, а дела — совсем другое, этому я научился в Англии. Раньше я был немного щепетильнее и много бедней, it’s understood! [78] Я же тебе говорил, прервал его Ханс, она не здесь, серьезно! разве она не на другой улице? мне кажется, это вон там, немного позади. Да нет, заупрямился Альваро, как она может быть позади! иди лучше за мной! Клянусь, продолжал Ханс, каждый раз, когда я их слышу, меня сразу тянет в пещеру. Твой шарманщик очень странный, возразил Альваро, иногда мне кажется, что он мудрец, а иногда я смотрю на него и вижу только нищего, бездомного старика. Шарманщик мудрец, подтвердил Ханс, и не спрашивай меня откуда, но он все знает. Это очень странно, не унимался Альваро, где он черпает все то, что говорит, ты видел хотя бы раз, чтобы он читал? у него в пещере есть книги? Никогда, ответил Ханс, он никогда не читает, ему не интересны ни книги, ни газеты. Когда он не занят игрой на шарманке, то любуется природой. Рядом с ним я всегда чувствую себя немного идиотом, как будто бы все, что прочитано, прочитано зря, я отдавил тебе ногу? прости. Ты уверен, что мы идем правильно?

«Развеселая таверна» была одним из тех заведений, где ни к чему не относятся серьезно. Едва посетитель оказывался внутри, как зажигательные ритмы и запах пота позволяли ему расслабиться. Любой, кто приходил сюда, еле волоча ноги, уходил чуть ли не вприпрыжку, спрашивая себя, как все-таки такое могло произойти. Народ сюда наведывался самый разный, всякого сословия, за исключением аристократов — эти предпочитали места более потаенные, подальше от центра, хотя занимались в них тем же самым, но за гораздо большие деньги. В «Развеселой таверне», как гласила (не лишенная орфографических ошибок) надпись на табличке, укрепленной рядом с кривым зеркалом, приветствовались не дамы и господа, а просто люди. Полиция в дела заведения нос не совала, только требовала соблюдения трех правил: закрываться не позднее трех ночи, не устраивать танцулек во время религиозных праздников и — в соответствии с «Регламентом свободного посещения публичных заведений города Вандернбурга» — не позволять посетителям носить маски. Уже начиная с ужина в таверне можно было заметить отдыхавших после работы жандармов.

Едва они толкнули нужную дверь, как Хансу вспомнился шарманщик, держащий перед глазами растопыренную пятерню. Ханс пьяно улыбнулся и так затосковал по старику, словно не видел его сто лет. И тут же решил: завтра к нему схожу. Приятели окунулись в горячий полумрак «Развеселой таверны» и стали искать, куда бы притулиться. Неожиданно одна из спин показалась Хансу знакомой: тяжелая, сутулая фигура с одеревеневшими, будто сведенными судорогой мышцами. Почувствовав на себе чужой взгляд, посетитель обернулся: лоб и верхнюю половину лица Ламберга закрывала потрепанная маска. Перед ним на безопасном расстоянии стоял официант и уговаривал ее снять. Но Ламберг, казалось, ничего не слышал. Руки его свисали вниз, но держал он их как-то напряженно, словно пытаясь отжать невидимую пружину. На секунду Хансу показалось, что сейчас он расколет стул и обломками оглоушит официанта. Но Ламберг лишь покачнулся, стащил с себя маску и ринулся к Хансу с объятиями. От него несло перегаром, спина его словно задеревенела. С облегчением покосившись на Ханса, официант исчез в толпе танцующих. На кой черт тебе понадобилась эта маска? недоумевал Альваро. Ламберг медленно поднял лежавшую у Ханса на плече голову и пробормотал: Просто захотелось карнавала. Он немного всплакнул. Потом успокоился и снова замер с отсутствующим выражением лица. Идем, позвал его Ханс, выпьешь с нами.