Луи Мари Энн Куперус - Ксеркс
— Таков, значит, будет конец. Проигранная битва, измена, рабство… нет, я не стану жить, чтобы испытать всё это.
Он выглянул в окно — огни варварского флота были отчётливо видны. Фемистокл наполнил грудь солёным воздухом.
— Так заканчивается трагедия… хуже, чем в самой скверной пьесе Фрисиппа, когда народ прогнал его хор с орхестры[40] градом финиковых косточек. И всё же… всё же…
Последовавшая мысль так и не приобрела в его голове законченный облик.
— Да! — воскликнул Фемистокл, отодвигаясь от окна с долей прежней живости. — Я всё время держался храбрецом. Я смотрел в лицо циклопу, даже когда он строил самые гневные рожи. Но всё это пройдёт. По-моему, презренный Терсит и царь Агамемнон спят в Аиде и видят те же самые сны. Какая разница, проживёшь ли ты на несколько лет больше или меньше. Но умирать с мыслью: «Я победил» — куда приятнее, чем повторять про себя: «Я проиграл, и всё, что я любил, погибнет вместе со мной». А Афины…
Он остановился и возобновил свой монолог уже в ином тоне:
— Сколько же существует непонятных мне вещей. Их не растолкуют в Дельфах, ни один ясновидец не прочтёт разгадку в полёте птиц. Что произошло с Главконом? Неужели он действительно был предателем? И в чём именно заключалась его измена? После его исчезновения я потерял веру в смертных.
Мысли Фемистокла вновь уклонились в другую сторону:
— А мои сторонники в Афинах искренне верят в меня. Не лучше ли быть вождём в одном вольном городе, чем Ксерксом, господином миллионов рабов? Когда я возвратился в Пирей, меня приветствовали, словно самого Аполлона Избавителя. Как там напишут потом историки: «В это время Фемистокл, сын Неокла, побудил афинян к безнадёжному сопротивлению и тем самым обрёк их на уничтожение»? О, Зевс, неужели они действительно напишут так обо мне? Неужели меня назовут дураком и безумцем за то, что я хочу избавить свою землю от участи Мидии, Лидии, Вавилона, Египта, Ионии? Неужели мрачная Атропо сплела персам цепь нескончаемых побед? Тогда, о, Зевс, или ты, безымянная сила над силами, погляди на эту державу! Ксеркс уже не царь, а бог, и он попытается захватить Олимп и отнять у тебя престол.
Фемистокл мерил каюту отрывистыми шагами.
— Как?! — вскричал он, ударяя себя по лбу. — Как заставить сражаться этих эллинов?
Рука его опустилась на рукоять меча.
— Есть лишь одно место, где мы можем сразиться, имея преимущество на своей стороне. Здесь, в проливе между Саламином и Аттикой, мы можем свободно расставить все наши корабли, тогда как варвары будут мешать друг другу. Ну, а если нам придётся отступить… Нет, пусть об этом думают Адимант и его присные. Стена, преграждающая Истм… Да царь никогда не станет штурмовать её. Даже не предпримет единственной попытки, если только советники Ксеркса не сошли с ума. Разве царь не овладел морем? Разве не сумеет он высадить свою рать в любом месте за стеной? Разве я не вдалбливал эту мысль в тупые головы пелопоннесцев? Земля и боги! Уговорить каменную статую проще, чем дорийца. И они ещё считают себя наделёнными разумом.
Раздался стук в дверь. Вошёл Симонид.
— Ты не выйдешь на палубу, Фемистокл? Люди ждут. Повар Амейны приготовил вкусную трапезу, анчоуса и тунца, вожди народа ждут тебя, чтобы совершить возлияние в честь Тихэ, Удачи, чтобы она не забыла нас своим попечением завтра утром.
— Симонид, я в раздоре с Тихэ. Я не стану появляться на людях.
— Значит, наши дела плохи?
— Плохи. Но держись с отвагой перед людьми. Может быть, у нас есть ещё шанс.
— Неужели дошло до этого? — вопросил коротышка-поэт с тревогой в голосе.
— Оставь меня, — приказал Фемистокл, указывая рукой на дверь, и Симониду хватило ума подчиниться.
Фемистокл извлёк из стола перо, но не стал писать на разложенном перед ним листе папируса, а прикусил его кончик зубами.
— Как заставить эллинов сражаться? Отец Зевс, открой мне способ!
Мозг заторопился с возможными вариантами.
— Новый оракул, предсказание о неизбежной победе? Но я и так уже досуха выжал книги пророчеств. Или купить Адиманта вместе с его друзьями? Но золотом можно купить только душу, а не отвагу. Или произнести зажигательную речь, предложить новые аргументы? Но, даже если бы я обладал красноречием Нестора и мудростью Фалеса, послушают ли меня упрямые дорийцы?
Вновь постучал Симонид, лицо которого вытянулось.
— О, горе нам! Кимон прислал вестника со своего «Персея». Он говорит, что «Дикэ», стоящий рядом с ним сикионский корабль, не облегчается перед битвой, а ставит паруса, чтобы бежать.
— Это всё? — спокойно спросил Фемистокл.
— Утверждают также, что Адимант и другие флотоводцы, разделяющие его настроение, вновь отправились к Эврибиаду, чтобы отговорить его от сражения.
— Я ожидал этого.
— И спартанец уже сдаётся? — Коротышка-поэт побледнел.
— Весьма вероятно. Эврибиад стал бы трусом, не будь он таким большим дураком.
— И ты не собираешься немедленно посетить его, чтобы укрепить робких сердцем и заставить их вести себя так, как подобает эллинам?
— Пока нет.
— Друг мой, клянусь священным псом Египта, — вскричал Симонид, касаясь руки Фемистокла, — если ты ничего не предпримешь, всем нам предстоит завтра переселиться на поля асфоделей.
— Я делаю, что могу.
— Всё? Ты стоишь здесь, скрестив на груди руки!
— Всё… ибо я думаю.
— Думаешь… Не пора ли от размышлений перейти к действиям?
— Я это сделаю.
— Когда?
— Когда бог откроет свою волю. А пока я не вижу никакого просвета.
— Вечер уже кончается, и, значит, Эллада погибла!
Фемистокл рассмеялся, едва ли не легкомысленно:
— Нет, друг мой. Эллада не погибнет до завтрашнего утра, а что только не случается за ночь. А теперь ступай. Позволь мне вернуться к размышлениям.
Симонид медлил. Он сомневался в том, что Фемистокл владел ситуацией, но флотоводец решительным жестом указывал на дверь. Рука поэта уже касалась её, и тут в створку вновь постучали. Вошёл проревт, командующий передней палубой, ближайший помощник Амейны.
— Что у тебя? — резко спросил Фемистокл.
— Перебежчик, превосходительный, возможно, это обрадует тебя.
— Перебежчик… Откуда он взялся?
— Он приплыл к борту «Навзикаи» в лодке. Клянётся, что только что отплыл из Фалерона, и хочет повидать тебя.
— Он варвар?
— Нет, грек. Говорит с дорийским акцентом.
Фемистокл опять рассмеялся, уже веселее.
— Перебежчик, говоришь? Тогда почему же, о, совы Афины, оставил он «край жареных зайцев», обитель персов, куда бегут столь многие? На нашу сторону переходит не столь много людей, чтобы можно было пренебречь одним из них. Приведи его.
— А как же совет у Эврибиада? — напомнил Симонид.
— К гарпиям их всех! Я просил у Зевса знамения, и вот оно. У нас есть ещё время на то, чтобы выслушать перебежчика, убедить Адиманта и спасти Элладу.
Фемистокл поднял голову. Неуверенность и печаль оставили его лицо. Он вновь стал самим собой. Какие надежды, какие хитрости ещё таились в этом неисчерпаемом мозгу, Симонид не знал. Однако уже сам облик этого улыбающегося, сильного человека вселял спокойствие. Моряк вошёл вновь — уже с молодым человеком, лицо которого скрывали густая борода и остроконечная шапка. Смело подойдя к Фемистоклу, он произнёс несколько слов, после чего флотоводец отослал морехода.
Глава 13
Оставшись в обществе Симонида и Фемистокла, незнакомец снял высокий колпак. Перед афинянами стоял молодой, крепко сложенный человек. Борода и царивший в каюте сумрак утаивали его черты. Он молчал, ожидая вопросов, а оба афинянина разглядывали его.
— Ну? — промолвил наконец флотоводец. — Кто ты? И почему находишься здесь?
— Ты не узнал меня?
— Не узнал, хотя память надёжно служит мне. Но ты говоришь как уроженец Аттики, а не дориец, как мне передавали.
— Я не просто из Аттики, я родом из Афин.
— Афинянин? Чтобы я не узнал афинянина? Постой. Твой голос знаком мне. Где я слышал его?
— В последний раз, — напомнил незнакомец, чуть возвысив голос, — мы говорили с тобой в Колоне. С тобой были Демарат и Гермипп.
Фемистокл отступил на три шага:
— Море отдаёт мертвецов. Ты Главкон, сын Конона…
— Конона, — подтвердил перебежчик, спокойно складывая руки на груди.
— Несчастный юнец! Какая гарпия, какой злой бог принёс тебя сюда? Что мешает мне отдать тебя морякам, чтобы они прибили тебя гвоздями к мачте!
— Ничто не мешает, напротив… — Голос Главкона сделался жёстким. — Но Афинам и Элладе завтра потребуются все их сыновья.
— Верным же ты был сыном своего города! Как тебе удалось уцелеть на море?
— Меня выбросило на берег Астипалеи.
