Луи Мари Энн Куперус - Ксеркс
— Я эллин, моя госпожа. Мои боги — другие боги. И я должен жить и умирать так, как положено моему народу. И после утра, проведённого с Леонидом, я не сомневаюсь в том, что наши боги сильны и даруют нам победу.
После Фермопил войско повернуло на юго-восток, но Главкон ехал в крытой походной повозке, которую охраняли евнухи Мардония. Все считали, что в этом возке передвигается какая-то женщина из гарема носителя лука, царь ежедневно осведомлялся о своём любимце, и каждый день Мардоний отвечал ему: «Состояние Прексаспа не изменилось». Ответ этот, даже на взгляд правдолюбца Митры, был весьма недалёк от истины.
Когда войско остановилось возле Платеи, пришли вести, которые могли бы сокрушить уверенность Главкона, если её вообще можно было сокрушить. Эвбол-коринфянин погиб в стычке сразу же за Фермопилами. Весть эта означала, что никто не мог объявить в Афинах о том, что в день тягчайшего испытания изгнанник связал свою судьбу с Элладой. Леонид погиб. Спартанцы, присутствовавшие при разговоре Главкона с царём, тоже убиты. В спешке, на военном совете, Леонид назвал его имя лишь одному Эвболу. А теперь тот погиб, явно не успев сообщить кому-либо о деяниях Главкона. Итак, соотечественники-афиняне видели в нём по-прежнему предателя, лишь подтвердившего свою вину в трудный час. Если он возвратится к своим, толпа, возможно, растерзает его. Но молодой Алкмеонид не утрачивал решимости. Раз уж он не погиб при Фермопилах, нельзя оставаться и в лагере варваров. Надо лишь довериться владычице Афине, спасшей его от одной смерти, — она избавит и от другой. И потому он копил силы — словно пойманный лев, мечтающий об освобождении, — едва не желая при этом, чтобы персидское войско продвигалось вперёд побыстрее, приближая его тем самым к родному дому.
Главкон надеялся увидеть всё пелопоннесское воинство в боевом строю ещё в Беотии, но надежда эта не осуществилась. Пророчество должно было исполниться: всей «земле Кекропса» надлежало оказаться в руках варваров. Горные проходы были открыты. Продвигавшийся вперёд авангард персов никто не засыпал стрелами, и придворные то и дело уверяли своего господина в том, что ни один грек не поднимет на него руку.
На четвёртый месяц после перехода через Геллеспонт Ксеркс вступил в Афины; ворота были открыты настежь. Персы шли по безмолвным улицам вымершего города. Пришельцев приветствовали лишь немногие беглые рабы. Только горстка суеверных старцев и хранителей храма запёрлись на Акрополе и обороняли свою священную гору. Несколько дней они защищали кручу, сбрасывая вниз огромные камни, но конец был предрешён: персы обнаружили тайную тропу. Защитники Акрополя были застигнуты врасплох и либо погибли под мечами захватчиков, либо попрыгали вниз с утёсов. Индийский копейщик бросил факел, и дом богини-хранительницы охватило пламя. Огненный столп, поднявшийся над храмом, оповестил о том, что Ксеркс овладел всей Аттикой.
Главкон смотрел на горящий храм, скрипя зубами. Мардоний поставил свои шатры в восточной части города, возле фонтана Каллирои, столь памятного Алкмеониду. Здесь он впервые встретил Гермиону, вместе со служанками пришедшую за водой, и отсюда ушёл в тот день, видя перед собой встающую из моря Афродиту. Часто сиживал он возле крохотного водоёма и с Демаратом, а кипарисы над головой напевали свою успокоительную, монотонную песню. Перед Главконом высилась Скала Афины — вроде бы такая же, как и прежде, но совсем другая. Храм его отцов погибал, превращаясь в дым и пепел. Афинянин повернулся к Артозостре с горькой улыбкой:
— Вот, госпожа, твой народ вершит свою волю. Но не думай, что Афина Никефория, Афина Победительница, забудет день нашего сражения.
Артозостра молчала. Главкон знал, что многие из знатных персов не советовали Ксерксу совершать подобное святотатство, чтобы не доводить греков до отчаяния, однако факт сей мало чем мог утешить Алкмеонида.
На следующий день Мардоний позволил ему в сумерках проехать по опустевшему городу под надзором двух евнухов. Персы в основном стояли за городскими стенами, грабить город было запрещено. Лишь Гидарн со своими Бессмертными остановился на Ареопаге, а сам царь выбрал Агору в качестве своего стана. Главкон словно попал в страну мёртвых. Всё было знакомо и всё переменилось.
Евнухи держали в руках факелы. Они проходили улицу за улицей, их покрывал мусор, брошенный горожанами, двери домов были открыты. Главкон уже знал от перебежчика о смерти отца, и его не удивило, что дом, в котором он родился, оказался пустым и заброшенным. Как, впрочем, и всё вокруг. Ему оставалось только вспоминать дни, которым не суждено возвратиться. Вот школа, где старый Полихарм вдалбливал им с Демаратом азы «чтения, письма и музыки», перемежая наставления затрещинами. Вот на углу герма, которую он сам освящал в день, когда завоевал свой первый венок на играх. Вот дом Кимона, где ему неоднократно приводилось весело пировать. Главкон шёл по Агоре, мимо портиков, под которыми так часто, оставив борцовскую площадку в гимнасии Киносарге, он болтал с друзьями о войне и царе в дни, когда Персия казалась совсем далёкой. Наконец инстинкт — он не мог усмотреть в своём порыве желание — привёл его к дому Гермиппа.
Дверь пришлось взломать. Уже первый взгляд на внутренность дома засвидетельствовал, что Эвмолпид ждал врага в Афинах, а не в Элевсине. Двор был завален вещами, брошенными обитателями, — горшками, одеялами, стульями. Ручная перепёлка вспорхнула с треножника, стоявшего посреди охладевшего очага. Главкон протянул руку, и птица уселась на его ладонь, ожидая найти на ней какое-нибудь зёрнышко. Пичуга была любимицей Гермионы. Сердце изгнанника забилось.
Возле входа остался открытым сундук с одеждой. Главкон принялся извлекать из него содержимое — женские платья и наконец белое воздушное одеяние из Аморгоса, казавшееся облачком в его ладонях. Из складок его выпала пара белых сандалий с золотыми застёжками. Платье, которое было на Гермионе в последний день Панафиней, завершившийся его изгнанием. Он отбросил платье. Евнухи поглядывали на него. Главкон не мог позволить, чтобы они следовали за ним дальше.
— Дайте мне факел. Я сейчас вернусь.
Он в одиночестве поднялся на верхний этаж, в женскую половину. Там тоже царило смятение: наиболее ценных вещей не было, хотя многое осталось. В углу стоял ткацкий станок, на котором была натянута ещё не оконченная шаль. Яркая шерсть складывалась в рисунок: Ариадна ждала возвращения Тесея. Неужели жена или нареченная невеста Демарата станет заниматься подобным делом?
Во второй комнате, окружённая ещё большим беспорядком, в уголке стояла бронзовая статуя — изваяние Аполлона, натягивавшего лук, дабы обрушить свой гнев на ахейцев, — подаренная Гермионе Главконом. У подножия статуи висел венок из пурпурных астр, Главкон протянул руку и прижал его к груди.
В третьей комнате почти ничего не было. Разочарованный Главкон уже намеревался уйти, когда заметил подвешенную между двумя столбами плетёную колыбель. В ней оставалось шерстяное одеяльце. Маленькая подушка ещё сохраняла отпечаток детской головки. Главкон едва не выронил факел из рук. Он приложил ладонь ко лбу.
— Зевс милосердный! — простонал изгнанник. — Сохрани меня в здравом уме! Как смогу я служить Элладе и любимым мной людям, если ты лишаешь меня разума?
Он обвёл всё помещение тревожным взором. Поиск оказался ненапрасным: Главкон едва не наступил на деревянную погремушку — игрушку постарше самих египетских пирамид. Схватив её, Главкон пригляделся, и прочёл грубо вырезанную надпись: «Феникс, сын Главкона».
Его сын. У него есть сын! А значит, его жену ещё не отдали Демарату. Охваченный бурей чувств, Главкон принялся целовать игрушку.
Наконец, взяв себя в руки, он направился вниз, к евнухам, которых уже волновало его долгое отсутствие…
— Перс, — сказал Главкон Мардонию, вновь оказавшись в шатре носителя царского лука, — или позволь мне вернуться к своему народу, или убей меня. Моя жена родила мне сына. И я должен быть там, где смогу защитить его.
Нахмурясь, Мардоний кивнул головой:
— Ты знаешь, что я хочу другого. Но я дал слово. А слово князя ариев неизменно. Ты тоже знаешь, что тебя ждёт среди своих смерть, и притом не за собственные проступки.
— Я знаю это. Как и то, что Эллада нуждается во мне.
— Чтобы сражаться с нами? — вздохнул носитель лука. — Тем не менее, ступай. Иран не столь слаб, чтобы один враг помешал ему одержать победу. Завтра ночью для тебя будет приготовлена лодка. Воспользуйся ею, а там пусть тебя хранят боги, ибо власть моя на этом кончается.
Весь следующий день Главкон сидел внутри шатра, глядя на окутавшее Акрополь дымное облако и на персов, вырубавших священные оливы Афины, деревья, которым под страхом смерти не мог причинить вреда ни один из эллинов. Однако атлет более не проклинал захватчиков: ещё немного, и он сумеет отомстить им.
