Луи Мари Энн Куперус - Ксеркс
Луи Мари Энн Куперус - Ксеркс краткое содержание
Ксеркс
Из энциклопедического словаря
Изд. Брокгауза и Ефрона
Т. XXXII. СПб., 1892
Ксеркс I — царь Персии, сын Дария Гистаспа и Атоссы, вступил на престол в 486 г. до Рождества Христова. Он был вял, недалёк, бесхарактерен, легко подчинялся чужому влиянию, но отличался самоуверенностью и тщеславием. Тотчас же по вступлении на престол ему пришлось подавлять восстание в Египте, жестоко поплатившемся за стремление к независимости. В следующем году вспыхнуло восстание в Вавилоне, и, только покончив с ним, Ксеркс принялся за продолжение начатого его отцом дела — войну с греками. В 480 г. он сам повёл свои многочисленные войска через Геллеспонт на Грецию, но, потерпев неудачу в двух морских сражениях, при Саламине и Микале, поспешно бежал и вернулся в Азию ещё прежде поражения своих сухопутных войск. В течение следующих 12 лет, пока велась война с греками, Ксеркс уже не занимался делами, а погрузился в интриги и оргии гарема. Он был убит в 465 г. начальником стражи Артабаном при содействии евнуха Аспамитра.
Саламин
ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА
Сопровождавшееся битвами при Фермопилах, Саламине и Платеях вторжение Ксеркса в Грецию является одним из самых драматических событий в истории человечества. Если бы Афины и Спарта сдались под натиском восточных суеверий и деспотизма, Парфенон, аттический театр и диалоги Платона не могли бы существовать, а Фидий, Софокл и греческие философы могли бы вовсе не появиться на свет. Выдержанное Элладой испытание и герои его — Леонид и Фемистокл — до сих пор отбрасывают тень на нынешний мир, что и заставило меня взяться за сочинение этого романа.
Многие из сцен были рождены прямо на месте действия во время моего недавнего визита в Грецию. Кроме того, я постарался дать читателю некоторое представление о природной красоте земли эллинов, которая будет жить и тогда, когда Фемистокл вместе с его современниками ещё глубже погрузятся в сумрак прошедших времён.
ПРОЛОГ
ИСТМИЙСКИЕ ИГРЫ ВОЗЛЕ КОРИНФА
Глава 1
Глашатай прокричал в пятый раз. Люди — узловатые спартанцы, утончённые афиняне, надушенные сицилийцы — со всех сторон теснились к возвышению, пытаясь с помощью локтей пробиться на удобное место.
— А теперь, о, эллины, внемлите ещё раз. Шестым участником пентатлона[1], самого почётного из состязаний, происходящих на Истмийских играх, будет Главкон, сын Конона Афинянина; дед его…
Голос глашатая утонул в криках:
— Самый прекрасный мужчина во всей Элладе!..
— Женственный щенок!..
— Из благородной семьи Алкмеона…
— И семейка-то проклята!..
— Великий бог помогает ему, сам Эрос…
— Ай, дурак, женился из одной только любви. Он нуждается в помощи. Собственный отец отрёкся от него.
— Тихо-тихо, — утихомирил толпу глашатай. — Я всё расскажу о нём, как и о других. Узнайте же, мои господа, что он полюбил Гермиону, дочь Гермиппа из Элевсина, и добился брака с нею. Гермипп был смертельным врагом Сонона, и потому в великом гневе отец отрёкся от сына, но, если сейчас Главкону удастся увенчать свою голову цепком победителя в пентатлоне, отец, быть может, простит его.
— И не надейся, — проговорил один из спартанцев, — у красавчика нет никаких шансов против гиганта Ликона, нашего лаконца.
— Хвастун! — возразил ему афинянин. — Разве Главкон вчера не согнул при народе подкову?
— Это сделал наш Мерокл! — вскричал мантинеец.
Тем временем глашатай, прежде чем приступить к долгой речи о благородных предках Главкона, начал призывать афинян доказать свою уверенность в победе заключением пари:
— Сколько ставите на то, что Главкон побьёт эпидаврянина Ктесия?
— Нечего равнять нашего льва с мышью! — взревел самый шумный из афинян.
— А фиванец Аминта?
— Какой там Аминта! Давай нам спартанца Ликона.
— Пусть будет Ликон… Так кто и сколько ставит на то, что афинянин Главкон, впервые выступающий на великих играх, одолеет Ликона из Спарты, дважды побеждавшего на Истме, один раз в Дельфах и один раз в Олимпии?
Поднявшийся шум и крики заставили глашатая изрядно напрячься, чтобы записать обрушившийся на него град предложений, подтверждавших высокое мнение афинян о своём ещё не титулованном чемпионе. Ропот толпы привлекал новых любителей — ближних и дальних. На ипподроме, находившемся совсем рядом, только что закончились соревнования колесниц, и занятая поисками нового развлечения праздная толпа валила сплошным потоком. В водовороте рук и локтей человек невысокий и невыносливый почти не имел шансов пробиться к трибуне глашатая и зафиксировать своё пари. И судьба эта была уготована седому и достойному, но, увы, не вышедшему ростом мужчине, тщетно старавшемуся пробиться в передние ряды, рискуя при этом длинным полотняным хитоном[2].
— Эй! Эй! Расступитесь, добрые люди, а тебя, грубый спартанец, чьи сандалии в очередной раз топчут пальцы моих ног, пусть покарает Зевс! Неужели я так и не сумею подойти поближе, чтобы поставить две своих мины[3] на этого Главкона?
— Не лезь вперёд, борода, — возражал спартанец, — и благодари богов за то, что не расстанешься со своими деньгами, когда завтра Ликон свернёт шею вашему курёнку.
Тут он возвысил голос:
— Ставлю тридцать драхм[4] на Ликона, господин глашатай! Значит, принято…
— И две мины на Главкона, — пискнул невысокий, устремляя вперёд взгляд блестящих, как бусины, глаз, но глашатай так и не услыхал бы его, если бы не обнаружившийся внезапно союзник.
— Кто здесь собрался ставить на Главкона? — вмешался в разговор молодой афинянин, уже успевший записать свой заклад. Ты, достойный муж? Тогда, клянусь совами Афины, глашатай должен тебя услышать! Подставь своё плечо, Демарат.
Просьба была обращена к соседу, также молодому жителю Афин. Располагая двумя усердными помощниками, седоволосый коротышка скоро оказался перед глашатаем.
— Две мины? — переспроси тот, склонившись вперёд. — Две мины за то, что Главкон побьёт Ликона? Но назови своё имя…
Невысокий мужчина горделиво распрямился:
— Симонид из Кеоса.
Толпа сразу же притихла. Даже самые ершистые из спартанцев тотчас исполнились почтения. Глашатай нагнулся, записывая.
— Симонид Кеосский… Симонид! Самый известный поэт Эллады! — вскричал первый из двух добровольных помощников коротышки. — Послужить такому знаменитому человеку — великая честь. Позволь мне пожать твою руку.
— С превеликим удовольствием. — Коротышка-поэт расцвёл от лести. — Но ты спас меня от молота и наковальни Гефеста. Что за вульгарная толпа! Расступитесь, тогда я смогу отблагодарить вас.
С помощью обоих защитников Симонид выбрался из человеческого водоворота. Под одной из изящных сосен, окружавших длинный стадион, он смог перевести дыхание и разглядеть своих спасителей. Оба были достойны внимания, однако резко контрастировали друг с другом.
Орлиный профиль первого из них, высокого и смуглого, свидетельствовал о примеси негреческой крови. Свой зелёный хитон он носил как отъявленный франт. Спутник его, отзывавшийся на имя Демарат, человек более светлокожий и светловолосый, являл взгляду Симонида истинно греческий профиль, украшенный короткой, аккуратно подстриженной бородкой. Окаймлённый пурпурной полосой плащ ниспадал с его плеч живописными волнами, берилловое кольцо с печатью и богато украшенный самоцветами пояс свидетельствовали о состоятельности и вкусе. Лицо его вполне могло бы показаться открытым и дружелюбным, если бы Симонид не припомнил вдруг старую пословицу, утверждавшую, что человеку со слишком близко посаженными глазами верить не стоит.
— Ну, а теперь, — начал поэт, готовый так же наделять комплиментами, как и слушать их, — позвольте мне поблагодарить моих благородных избавителей, ибо я не сомневаюсь в том, что столь достойные молодые люди принадлежат к самым знатным семьям Афин.
— Я не стыжусь своего отца, — ответил высокий афинянин. — Эллада ещё не забыла Мильтиада, победителя при Марафоне[5].
— Значит, я жму руку Кимона, сына спасителя нашей страны, — обрадовался поэт. — О, как жаль, что я так долго пробыл в Фессалии и не видел, как ты рос. Благородный сын благородного отца. А твой друг… кажется, его зовут Демарат?
— Да.
— Как мне везёт! Ибо я встретился с Кимоном, сыном Мильтиада, и Демаратом, молодым помощником Фемистокла[6], прославившегося во всём мире и среди афинских ораторов мудростью Нестора и Одиссея.
— Твои похвалы не соответствуют истине! — воскликнул второй из афинян, тем не менее не имевший ничего против них.
