Ведуньи из Житковой - Тучкова Катержина

Затем все расступились, чтобы дать им пройти. Прошествовать к нему, их отцу. Дора и прошествовала — одна. Якубек остался стоять у двери.

Отец лежал на кухонном столе с вывернутой шеей и медленно застывающей на лице гримасой боли. В руки, сложенные на груди, кто-то сунул вырезанный из бузины крестик.

— Что ж, по крайней мере это было быстро, — сказал фельдшер, — и пьяный он был опять… в дым. Сейчас ему лучше.

— О мертвых или хорошо, или ничего, — проговорила Багларка, а Баглар только усмехнулся.

Дора приблизилась к столу. Странно было спустя столько лет видеть его лицо. Она смотрела на него не мигая и думала, что в его чертах нет ничего такого, что вызвало бы в ней хоть какое-то воспоминание. Кроме одного. Эта картина часто вставала у нее перед глазами. Гоп-гоп — одна за другой катятся перед ее замутненным взором отрубленные, жутко оскалившиеся головы котят, а из шей у них струится кровь и вылезают куски раскрошенного мяса и шкуры, покрытой нежным пушком.

Она испуганно заморгала и отпрянула от стола.

— Лучше присядь, — предложил фельдшер, — да хоть вот тут.

Дора опустилась на подставленный ей стул; стоило лишь протянуть руку — и она коснулась бы кончиков отцовских ног в толстых вязаных носках. Откуда у него такие дорогие носки, если у него ничего не было? — подумала она.

— Когда это случилось? — спросила она наконец.

— Дык ночью где-то. Наверно, после полуночи. Вечером он еще торчал в корчме. Я тоже там был. Было видно, что его что-то гложет. Сидел как сыч, ни с кем не разговаривал, — сказал Баглар.

Дора кивнула.

— А кто его нашел?

Янигена откашлялась и низким, как будто сердитым голосом ответила:

— Я.

Какое-то время казалось, что больше она ничего не вымолвит. Но, заметив, что все ждут от нее подробностей, все-таки продолжила:

— Шла я утром по нижней дороге, а ваша рябина в лучах рассвета выглядела не так, как обычно. Какой-то груз, похожий на мешок, пригибал ее к земле. А это он там висел. Я быстро подбежала, но ему уже нельзя было помочь. Должно быть, он висел аж с ночи, — прибавила она, пнув мыском заляпанного грязью сапога выступающую доску в полу. От подошвы у нее отлетел кусок коровьей лепешки — видно, она пришла сюда сразу после утренней смены на ферме. Да и пахло от нее… также.

В комнате повисла тишина. Ее нарушал только треск щепок, которые Якубек отдирал от дверной рамы.

— В общем, с похоронами я тебе помогу, и прощание устроить надо, тут уж ничего не поделаешь, — сказала наконец Багларка и, видя, что Дора не в силах ей возразить, распределила поручения: — Баглар его измерит и съездит с фельдшером в Грозенков в костел и к плотнику, Янигена пусть обойдет соседей и приведет певчего, ну а мы тем временем его обмоем. Наша Лидка поставит тесто на пироги, а про самогон говорите по дороге соседям, чтобы с собой принесли.

Днем Дора суматошно ходила туда-сюда по комнате, наблюдая, как Багларка греет воду, готовит соляной раствор и раздевает мертвого. Прежде чем она успела ей помешать, Багларка сняла с него и трусы — просто разрезала их ножницами и бросила в огонь в печи.

— Вечером бы от них только воняло, так он их обгадил, — объяснила она.

Отцовское тело лежало перед Дорой таким, каким сотворил его Господь, — с маленьким членом между ног, которым он в свою очередь сотворил ее. Голое, облезлое, дряблое тело. Тело ее отца. У Доры тошнота подступила к горлу.

Багларка между тем неутомимо продолжала свою деятельность. Она бросила Доре тряпку, сама взяла кастрюлю с горячей водой и поставила ее на стул рядом со столом.

Женщины обмывали ему все конечности по очереди — одна держала, другая вытирала. Когда Дора водила по его телу тряпкой, ей не раз хотелось, растопырив пальцы, глубоко впиться ногтями ему в кожу. Разодрать его всего в кровь. За то, как он поступал с мамой. Но ничего такого она не сделала. Обмыв тело, они оставили его лежать как есть, пока на печке не высохла его выстиранная одежда.

Когда начало темнеть, он уже был готов. Обмытый, побритый, причесанный и одетый. На белой простыне его положили в грубо сколоченный гроб, что в полдень привез на телеге Баглар вместе со стульями, которые они расставили по комнате.

Только они успели выставить на остывшую поверхность печи тарелки с пирогами, как с улицы донеслись первые распевы.

— Певчий с тетками на подходе, — произнесла Багларка и зажгла свечу в изголовье покойника. — Скоро начнем.

Дора занервничала. До этого она просто сосредоточивалась на том, что ей поручала Багларка, которая при этом без умолку болтала. Обо всем на свете. Об урожае, о скотине, о работе на ферме, о новом священнике — из нее лился бесконечный поток слов, который избавлял Дору от необходимости задумываться над тем, что она делает. Однако сейчас подошел момент, когда ей придется выпасть из ритма бездумных занятий. От нее ждали, что она будет играть роль кого-то, кем она себя давно не чувствовала. Роль дочери.

— Ты есть не хочешь? — повернулась она к Якубеку, который весь день наблюдал за ними с печи: это было его любимое место и дома, в Бедовой. Он кивнул и стал медленно слезать вниз.

— Ну конечно, мы совсем про него забыли! Вот, возьми отсюда парочку и потерпи, попозже тебе перепадет еще кое-что из того, что нанесут люди, — Багларка придвинула к нему блюдо с пирогами.

Снаружи послышались звуки протяжного песнопения, а затем в дом вошли в сопровождении соседок Янигена и певчий.

Дора встала, Якубек судорожно схватил ее за руку.

— Здравствуйте, — приветствовала пришедших Багларка, протягивая им пироги на блюде. Все взяли себе по одному, погладили Дору с Якубеком по голове, и каждый поставил на печь свое подношение. Очень скоро там выстроились бутылки самогона и появились всевозможные овощи, молоко и даже холодец. Мужчинам из соседних домов, постепенно стекавшимся на прощальную церемонию, вскоре уже негде было встать. Лежанку на печи — и ту заняла местная ребятня. Некоторые опоздавшие остались стоять снаружи, перед открытой дверью.

Дору и Якубека посадили возле стола, а в головах усопшего, лицом к публике, встал певчий.

— Приветствую, стало быть, вас тут, — сказал он собравшимся, и все сразу стихли, устремив взгляды на него и на Дору с Якубеком. Дора ощущала их затылком и ловила боковым зрением. Все хотели видеть, как они себя поведут. Будут ли плакать. Ведь именно так велит обычай — надо плакать и причитать. Плакальщицы должны были бы голосить, только дополняя ее рыдания. Но нет, она рыдать не будет, она и слезинки не уронит.

— Всех вас, что пришли проститься с покойным Матиашем Идесом, родных и соседей, и его несчастных сироток. Вознесем же сперва молитву, — сказал певчий.

Люди в комнате начали молиться.

Дора тоже сложила руки и начала беззвучно шевелить губами. Между тем в голове у нее вертелся вопрос: что побудило дядю Махалу сделаться певчим, который руководит прощанием с мертвыми, и когда он им, собственно, стал? Сколько она себя помнила, певчим в Копаницах был всегда именно он. Унаследовал это занятие от отца? От деда? Или сам, по собственной воле, взвалил на свои плечи такое бремя? Но ведь этим он обеспечил себе не слишком веселую жизнь. Что летом, что зимой, когда дороги занесены снегом, он должен был взбираться на одну из разбросанных по горам пустошей и устраивать последние земные дела покойников. Откуда взялось в нем умение проникнуть в душу новопреставленного настолько, чтобы рассказывать родственникам его последние помыслы? Дора, например, сомневалась в том, что он так хорошо знал мысли ее отца.

Совместная молитва закончилась, и слева ей передали бутылку самогона. Она хотела было отказаться, но передумала и сделала несколько глотков. Крепкий напиток обжег ей горло, и она чуть не задохнулась.