Ведуньи из Житковой - Тучкова Катержина
Дора даже испугалась.
— Ведомо что?
— Может, ты сама это видишь? Как-никак ты Сурменина племянница и внучка Юстины Рухарки, у вас в роду это тоже было. Ты это в себе чувствуешь?
— Что, тетенька?
— Ну особую силу, что же еще. Ту, что позволяет видеть прошлое, будущее и другие вещи.
Дора замотала головой:
— Нет, не чувствую.
Ирма удовлетворенно кивнула.
— Это хорошо. Хотя, с другой стороны, и жалко. Значит, последней ведуньей и вправду буду я.
Дора улыбнулась, но, слыша, что Ирма продолжает горько сетовать, вновь приняла серьезный вид.
— Мои дочери должны были нести наше знание после меня, но они уехали в город. Тут им не нравилось, и они ничему не научились. Что ж, это их выбор. Но ты не думай — тот, кто видит будущее, все равно от своей судьбы не уйдет.
Ирма опять испытующе посмотрела на Дору, но та лишь завертела головой.
— Ну ладно. Как бы то ни было, а на воске я тебе погадаю.
Вскоре на столе уже стояла раскрашенная миска, откуда к потолку поднимался дурманящий аромат древесной коры, смешанной с травами. Специфический пряный запах, тишина и горячий чай, наполнявший Доре желудок, усыпляли ее — так же, как и медленные движения рук Ирмы, которая готовила все необходимое для гадания.
— Еще немного, и ты все узнаешь, девочка моя, — бормотала она, а когда все было готово, торжественно встала перед столом и перекрестила лежавшие на нем предметы. Потом принесла с плиты расплавленный воск и принялась медленно лить его в глиняный горшок, полный «счастливой водицы» из родника за домом. При этом она приговаривала:
Ворожбу начинаю — не силой вражьей, а властью Божьей, скажи мне, воск ярый, каку красы-Доры было и сложится, здоровье, счастье ее умножится ль… Богом заклинаю в первый раз…
Затем Ирма склонилась над горшком. В холодной воде застывал воск. Через какое-то время она запустила туда руку и выловила пластину со множеством завитков. Взвесив ее в ладони, она стала тщательно ощупывать завитки пальцами обеих рук.
Воцарилась тишина, которую затем нарушил глубокий вздох Ирмы, повисший в комнате чуть ли не осязаемо.
— Ох, девочка моя, ну у тебя и попорчено, — сказала она наконец.
Дора вяло взглянула на нее. Попорчено? Мне не послышалось? — подумала она, но смолчала, потому что Ирма продолжала свое заклинание:
Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, приди, пречистая Дева Мария, и помоги этой Доре, чтобы было ей здоровье, счастье и благословение Божие…
Монотонный голос Ирмы действовал на Дору убаюкивающе, так что она едва не погрузилась в сон. Из забытья ее вырвали слова Ирмы, обращенные прямо к ней:
— Я знаю, как тебе было нелегко, все у нас это знают. Вот и здесь это запечатлено. Смерть в семье, одиночество, всё тут есть. И Якубек, который держится за тебя, и вы вдвоем идете длинной дорогой. Все это тут будто нарочно вылеплено, взгляни, — поднесла она к глазам Доры кусок медового цвета воска. Но не успела та толком разглядеть его, как Ирма вернулась к ощупыванию завитков.
— Ах, моя девочка, моя девочка, — повторяла она Доре, которая старалась стряхнуть с себя сонное оцепенение и сосредоточиться. — Но ты и сама себе порядком навредила, а? — сказала Ирма и участливо на нее посмотрела.
Дора при всей своей вялости встрепенулась. Она? Сама себя?
— Экая злость тут прет. И все зря, все головой об стену, — объясняла Ирма, не сводя взгляда с завитков. — И стоило оно того? Не стоило. Просто надо было это пережить. Зря только кровь себе портила. От этого у тебя больной желудок. Давит, верно? Ладно, дам тебе от него травы.
Дора кивнула, но в душе была с Ирмой не согласна. Зря портила себе кровь? Нет. Ничего из того, что она делала, если Ирма имеет в виду то, что происходило когда-то в интернате, было не зря. Нельзя было всем этим просто пренебречь. Она, Дора, должна была что-то делать, должна была сопротивляться, и, если бы ей теперь пришлось принимать решение, она сделала бы то же самое. Ведь своими издевательствами они чуть не сжили ее со света!
— Но теперь тебе лучше, да? — продолжала Ирма. — Ты успокоилась. Все идет так, как ты хочешь, своим чередом… Только не забывай, что нельзя вести жизнь, разбитую на квадраты и упорядоченную, день за днем, неделю за неделей, все время одно и то же. Ты ведь сейчас живешь, как если бы уже умерла. А так не годится, не годится! В твоем возрасте — точно нет. Ведь ты человек из плоти и крови, которая в тебе так и пульсирует. Женщина в самом расцвете силы, которая должна вырываться наружу. Не противься этому, не делай так…
Ирма замолкла, по-прежнему глядя в свои ладони, а потом удивленно воскликнула:
— Ох, что же это? Вот ведь оно как, оказывается!
Подушечки ее пальцев лихорадочно бегали по завиткам на восковой пластине, то и дело возвращаясь к одному и тому же месту, словно сомневаясь, что оно там есть.
— Ну знаешь… Это просто жуть, что я там вижу, — пробормотала Ирма в изумлении и недоуменно посмотрела на Дору. — Изображает из себя невинное дитя, а сама — тот еще цветочек! — завертела она головой. — Зачем тебе столько? Неужто нельзя было из них выбрать кого-то одного, чтобы ты хотя бы помнила, как его зовут? — укоризненно спросила Ирма, но тут же, как будто пожалев об этом, прибавила: — Все это у тебя, конечно, от страха, правда? Ты думаешь, они все одинаковые? Все — как твой отец, да? Но это неправильно, ты не должна сбегать от них, потому что считаешь, что они все такие же, каким был он. Это не так. Не все! — настойчиво сказала она, мотая головой в знак несогласия.
Дора пыталась собраться с мыслями, чтобы возразить. Цепляла в своей одуревшей голове одно слово за другое, не зная, с чего начать. Но, уже открыв было рот, взглянула на Ирму и при виде смятенного выражения ее лица сдалась. Всякое желание спорить у нее пропало — вместо этого она крепко зажмурилась. Было ясно, что в ее тайную комнату только что взломали дверь.
— Но что это?.. Эта особа… эта женщина тут… — тихо, недоверчиво проговорила Ирма, продолжая тщательно рассматривать восковую пластину. Она изучала все ее отростки, не пропуская малейшей щелки, выпуклости, ни единого изгиба, как будто рассчитывала найти в них объяснение, и в конце концов, видимо, нашла, так как удивленно, почти испуганно воскликнула: — Так вот оно что!
Блаженное оцепенение Доры сразу как рукой сняло. Она сидела с зажмуренными глазами, сосредоточившись только на том, чтобы дышать. Вдох — выдох. Вдох — выдох. Горький запах жженой коры и трав наполнял ее легкие, сердце бешено колотилось, а по жилам разливался стыд. Дора чувствовала, как горячая кровь пульсирует в ней от кончиков пальцев до раскрасневшихся щек. Не может быть, чтобы Ирма это увидела! Не может быть! — повторяла она про себя.
Сглотнув, Дора силой заставила себя посмотреть на старуху. Но Ирма ее не замечала, а по-прежнему впивалась взглядом в восковую пластину. Следы недавнего возбуждения медленно исчезали с ее лица — было видно, что мыслями она уже в другом месте, еще в одном закутке Дориной души, куда она заглянула сквозь окошко своих ладоней. С ее губ, как будто она беседовала с кем-то в этом окошке, срывалось невнятное бормотание. Лишь через какое-то время его сменили связные фразы.
— Нелегко тебе придется, нелегко, — сочувственно прошептала Ирма, — но ты не горюй. Не каждая из нас должна стать матерью, это не обязательно. И не кори себя за это, у тебя другое призвание, — убеждала она, раскачиваясь из стороны в сторону, словно пьяная, которая не в силах удержать равновесие. — Что-то большее поглощает тебя целиком… так повинуйся этому, таков твой путь, он правильный, на нем ты проявишь себя, вот увидишь, — уверяла Ирма, удовлетворенно кивая головой, как если бы нашла в самом сердце пластины отпущение всех грехов.
Она помолчала, в последний раз тщательно осмотрела пластину и, как будто поняв, что уже ничего из нее не вычитает, махнула рукой и закончила свой заговор:
Заклинаю для этой девочки, Доры, крещением святым крещенной, святой Троицей благословленной… в пустые горы черные вы, горести и тягости, отправляйтесь, от Доры отступайтесь, да не будет она в вашей мочи ни днем, ни среди ночи… Не мой токмо голос вас заклинает, сам Христос мне в том пособляет, Бог Сын, Бог Отец, Бог Дух Святой помогает. Аминь!
