Ведуньи из Житковой - Тучкова Катержина
— Ну, тогда наберись терпения, — вздохнула она. — Но прежде чем я начну, налей себе чаю, да и мне тоже. Он из девяти трав. Будешь здоровая. Хотя тебе, наверно, больше подошел бы чай из амаранта, а? — оживилась вдруг Ирма. — Чтобы тебе какого-нибудь парня встретить. Не хочешь гаданья на воске? Теперь уже никто другой так, как я, не гадает, никто этого не умеет, пользуйся случаем, пока не поздно! А? Ведь тебе уже давно замуж пора, так что не отвиливай! Поглядим на него, твоего суженого, что где-то тебя дожидается, — сказала Ирма с лукавыми искорками в глазах.
Сладкий чай во рту Доры стал горчить, она поперхнулась и только в последний момент остановила Ирму.
— Сначала расскажите мне о Магдалках и Фуксене, тетенька! — попросила она.
— Гм… самое интересное в истории этой семьи то, что случилось с Фуксеной, — ответила Ирма. — Ты, конечно, знаешь, кто была эта Фуксена? А то, что ее мама была Пагачена? Да-да, та самая знаменитая ведунья, которая рожала одних сыновей, так что чуть не осталась без наследницы. Так вот, она была такая известная, что до Первой мировой к ней приезжали и из самой Вены, и из Будапешта, и из Кракова. Она в тех городах прислугой была и прославилась там своими умениями, а потом вернулась в Копаницы и вышла тут замуж. Судачили, правда, что привирала она, что, мол, кто знает, как оно там было на самом деле, и моя мама тоже так говорила, но это все из зависти, потому что к маме никто из такой дали не ездил. А я помню, что к Пагачене — ездили.
К примеру, один раз к ней приехал в экипаже венский фабрикант, которого она месяц лечила строгим постом. За это ее потом на три недели посадили в кутузку, хотя фабрикант и просил за нее, потому что она ему помогла. Вот и Гофер про тот случай писал, земля ему пухом, этому паршивцу. Как он нас допекал, как мучил! И пуще всех как раз мою маму, Пагачену и маму Сурмены — тех трех, о которых шла самая большая слава и которые были зажиточнее других. Это его, верно, злило сильнее, чем то, о чем он говорил в проповедях. Там-то было больше про мракобесие, суеверия и домыслы, которые мы строим, гадая на воске и обманывая доверчивых честных людей. Но особенно его бесило — как он и с кафедры выкрикивал, — что ведуньи на этом зарабатывали. Ну зарабатывали, да! Зато сколько душ они спасли! А люди, как положено, платили им за труд, и вот этого Гофер, настоящий отступник от святой церкви, что оставил после себя четверых, которым прожить было не на что, никак не мог им простить. Того, что они были обеспеченнее его! — возмущалась Ирма и в праведном гневе трясла головой. — Впрочем, кое в чем он был прав, потому что не все ведуньи относились к нашему ремеслу добросовестно. Я могла бы порассказать тебе, сколько раз бегала я к гуленам, которым кто-то до меня помогал вытравить плод, да так, что часто уж поздно бывало. Или сколько раз я слышала, как сосед с соседом судился, потому что какая-нибудь ведунья объявила, что один у другого что-то украл или навел порчу на его корову. Ну да, такие ведуньи тоже попадались. Скажем, Рупрехтка, у которой в роду ведуний не было, а была зато некая служанка, истинная ведунья, и Рупрехтка видела, сколько народу к ней ходит и какой доход ей это приносит. И вот она ту женщину выгнала и сама стала ведовать, а дом ее был хорошо расположен — так, что она любого перехватывала, прежде чем он успевал подняться наверх, в Житко-вую. Сколько вреда она принесла — жуть просто. Не спорю, таких было немало… Но Гофер не делал разницы между теми и другими, всех нас считал мошенницами, поэтому против нас и лютовал. Ты же читала его книжки, да? Тогда ты, наверно, прочла там и о Пагачене, которую он особенно мучил, как будто бедняжке мало было горя в жизни. Из дому она ушла совсем молодая, потому что ее отец пил. Не то чтобы в этом было что-то особенное, трезвенников у нас тут днем с огнем не сыщешь, вот дети такими и рождаются… а ведь говорила я им всем, мужикам и бабам: не пейте столько самогона, не пейте, тем более когда женщина на сносях. А они — нет, мы капельку, только чтобы ребенок окреп. А потом уж они его укрепляют, чтобы спал лучше, а что из такого вырастает, ты и сама отлично знаешь. Как бы то ни было, меня не слушали, мою маму не слушали, маму моей мамы не слушали, ни одна из нашего рода с этим злом не справилась. Хотя мы тоже любили иной раз приложиться к бутылке, ведь добрый самогон — он как сама жизнь. Но которые брюхатые, и мужики их… да что я тебе толкую, тебе лучше других об этом известно! Однако про отца Пагачены ходили слухи, будто он не только пил, но и к дочке непотребно подкатывался. Вот и мама моя мне говорила, что Анка Габргелова, ну то есть по мужу Рухарова, тоже ведунья, знай рожает одно дитя за другим, а старый Рухар ей уже надоел — дальше некуда, поэтому кое на что она закрывает глаза, хоть и знает, что Рухар с ихней дочкой творит. Кто знает, как оно там было, но ничего хорошего точно не было, потому Пагачена, как только смогла, и сбежала в город и пошла в прислуги. Назад ее привел Юра, которого она, говорят, встретила где-то в Будапеште, когда он возвращался из армии. Между ними быстро все сладилось, а после того как он написал ей, что уже обзавелся домом в Копаницах, она сразу к нему приехала — и они сыграли свадьбу. Вокруг этого тогда было много шума, потому что ни один из них не пришел к родителям что-нибудь выпрашивать. Жили эти двое хорошо, и дети у них родились от настоящей любви. Пагачена рожала сплошь парней, одного за другим, а Юра ходил гордый и хвастался, что соберет из них роту. Если бы он, бедный, знал, что это сбудется, не болтал бы такого. Их призвали всех до единого. Юра помер сразу в начале Первой мировой, а сыновья полегли в Италии, у реки Пьява. С войны никто не вернулся. Но этого Пагачена уже не узнала, потому что умерла в самом конце войны: говорят, от горя. Я тогда была совсем маленькая, но помню ее похороны, которые Гофер так испортил, что ему еще долго не могли этого простить. Свистел ветер — вихрь, какой у нас летом ни разу не случался, разыгралась настоящая буря, и люди держались поближе друг к дружке, чтобы их не сдуло с горки, где кладбище, вниз. Тех, кто нес гроб, ветер тоже подгонял — один рвался вперед, второй за ним не поспевал, у третьего потерялась шляпа, и в конце концов гроб упал на дорогу, крышка с него соскочила, а Пагачена вылетела наружу. Оно и неудивительно, все великие ведуньи так вылетали, иначе у нас не бывает. Но Гофер, вместо того чтобы проститься с ней, как подобает, от имени всех, прочел над ее могилой проповедь о суевериях и обмане, потешаясь над людьми, которые, дескать, громко кричат от ужаса, но верят при этом в то, что с их ведуньей прощаются сами силы природы. А ведь сельчане собрались там со слезами на глазах, чтобы проводить в последний путь свою добрую соседку Пагачену, которая каждому из них много раз помогала! Рожать, лечиться, принимать важные решения. Стояла на кладбище и Фуксена, которой тогда было пять лет. Ты только представь себе эту маленькую сиротку и то, как она смотрела на священника, бранящегося над могилой ее мамы! У меня до сих пор сердце сжимается, как подумаю об этом. Тогда про нее говорили: быть ей самой сильной ведуньей в Житковой, потому что она родилась в Сочельник и к тому же в рубашке, обернутая плодными оболочками. Пагачена те свои роды с трудом пережила — и все равно умерла спустя какие-то пять лет. Так было жалко малышку! Но хотя мать и не успела ее ничему научить, Фуксена своей судьбы не миновала. Ее забрала Магдалка — мол, они с ее матерью дружили — и увела к себе в Поточную. А это было плохо. Беда, что не забрала ее раньше твоя бабка, Юстина Ру-харка, которая доводилась Фуксене теткой, — вздохнула Ирма.
Дора удивилась:
— Почему беда, тетенька?
— Ну-у… — неопределенно протянула Ирма, а потом, помолчав, продолжила: — Понимаешь, об этих Магдалках ходили толки, будто они ведьмы. Старой Магдалки, Йосифчены, тут страшно боялись — ее заговоры всегда действовали, да еще как! У коров пропадало молоко, или они, наоборот, начинали доиться аж за двух. Под ее пальцами появлялись или, напротив, сами собой заживали нарывы. Она могла сделать женщину бесплодной или, наоборот, помочь ей забеременеть — короче, Йосиф-чена умела все. И горе было тем, кто вздумал ее обмануть, нажиться за ее счет или как-то задеть ее род. Никто другой не был таким искусным в наведении порчи. Недаром о ней говорили, будто она собственного будущего мужа сделала вдовцом, чтобы потом за него выйти. И что за деньги она с готовностью колдовала для кого угодно — ее сила была черная, как ночь. Ты, наверно, помнишь ее сноху, Марию Магдалку, что умерла совсем недавно? Так она хвасталась, будто тоже ведунья, будто свекровь ее всему обучила. Но это была неправда. Та ей, может, и помогала, да только силы ведовать у Марии не было, просто не родилась она ведуньей — и все тут. Потому старая Магдалка и взяла в дом Фуксену, что хотела сделать ее своей наследницей. У нее-то самой был только один сын, которого она родила в молодости, и сказывали, что вроде как даже не от родного мужа, а после у нее детей не было и быть не могло. Вот она и уцепилась за Фуксену. Увела ее прямо с похорон, из-под носа у Юстины Рухарки, которую потом и на порог к себе не пускала. Они были в ссоре и прямо-таки не выносили одна другую… — сказала Ирма, однако тут же запнулась и быстро прибавила: — Впрочем, с тех пор уже столько воды утекло, незачем нам в этом копаться. Притом, думаю, Фуксене у Магдалки жилось неплохо, та о ней заботилась. Оно, конечно, мать есть мать, но Магдалка прикипела к девочке душой, как к своей. А учить ее начала сразу же. Ковала железо, пока горячо. Они вместе ходили за травами на другую сторону от нас, на словацкую землю, куда-то мимо речки Дри-етомицы, в сторону Тренчина. Так что мы не встречались. Разве только в костеле, а потом на танцах, да и то редко.
