Ведуньи из Житковой - Тучкова Катержина
Фуксена была красивая. Высокая, статная, с густыми волосами цвета потемневшего солнца, да такого особого оттенка, какой в здешних местах нечасто увидишь. Люди говорили, что не было в Копаницах девушки красивей и не было парня, что не мечтал бы о ней. Многие за ней бегали, но она всех отваживала. Держалась за Магдалку, а о замужестве и слышать не хотела. Уже пошли разговоры, как бы кто не подпалил им дом, — мол, она сама на это нарывается. Ты ведь знаешь, какие у нас в Копаницах горячие головы. Взять хоть недавний случай со вдовой Паливцовой, которой подожгли крышу, потому что она не хотела больше идти ни за молодого, ни за вдового. Вспоминаешь? Кто из них точно это сделал, уже не узнать, может, даже оба — и парень, и вдовец, — недаром же они вдвоем в корчме орали про то, какая она гордячка. В общем, такое у нас тут в ходу, поэтому тогда многие задавались вопросом, когда же дойдет очередь и до Фуксены. И она дошла. Но вовсе не так, как можно было вообразить.
В один прекрасный день в селение заявились двое — сначала-то все подумали, будто они таможенники, но потом поняли, что нет, не таможенники. И форма у них была черная, и держались они иначе. Однако поселились они и впрямь в том новом доме, который таможня выстроила себе почти у самой границы, вон там, в самом конце Грозенкова, где речка течет вдоль дороги, поэтому мы решили, будто с таможенниками они как-то связаны. Вдобавок в первые дни с ними всегда и ходил кто-нибудь из таможенников. Но, как мы позже догадались, это было для того, чтобы все им тут показать. Какое-то время они рыскали по окрестностям, что-то измеряли, ходили по горам, потом уехали, но где-то через месяц вернулись. И тогда уже точно знали, куда им идти. Направилась эта парочка прямиком к Магдалке. Рассказывают, что попросили эти, в черной форме, им погадать и заплатили якобы столько, сколько в Копаницах никому и не снилось.
А однажды, как рассказывали, Магдалок посетил какой-то высокий чин аж из самого рейха. Будто бы ночью приехала машина, дом оцепила целая вооруженная команда, но внутрь вошли только те двое и еще один, в маске. Это выложили утром в корчме всем любопытным молодые Гоштялеки — надо же, и не побоялись признаться, что ночами шпионят за Фуксеной! Да и молодая Магдалка потом проболталась. Почему бы ей было не похвалиться на девичнике после церковной службы? Правда, не подумала она о том, что немцев у нас тогда все на дух не переносили. Вот и расхвасталась, что к ним приехал странный посетитель, какая-то важная шишка, и со всем почтением попросил ему погадать. А знать он хотел все — и о своем прошлом, и о будущем. Гадала ему старая Йосифчена со свисающими вдоль лица седыми прядями, которые она не успела причесать — так внезапно ее разбудили. Она расплавила на огне воск, Фуксена водрузила на стол миску с водой, и старая начала лить воск туда. Нащупав в миске застывшую фигурку, она вдруг оцепенела. Молодая Магдалка говорила, что и сама испугалась, потому что такой суровой она свекровь никогда не видела, а это что-то да значит! Потом старая принялась рассказывать взволнованному посетителю его прошлое, где она будто бы видела рождение в благодатном краю, свет солнца после грозы со ста шестьюдесятью восемью молниями — грозы, которая положила конец многолетней дружбе, оборванной предательством, видела и рождение невинного ребенка, и много чего еще. Посетитель не проронил ни слова. А потом она нагадала ему странные вещи — очень странные, но ты же знаешь, предсказаниям не прикажешь, их надо просто выслушать, а смысл их раскрывается постепенно, мало-помалу, так же, как растет цветок, пока полностью не распустится, и многое зависит от того, насколько человек чувствителен и насколько ему важно добиться своего. И вот старая Магдалка медленно ощупывала фигурки из застывшего воска, причем якобы дрожала от холода, который вечно окружает этого незнакомого мужчину; она видела дорогу, что ведет вверх и не опускается вниз, и так до самого конца — конца, когда рухнет большой замок, полный потайных комнат и великих мужей. Еще она говорила, будто видит на этом пути второе предательство, такой же силы, как первое, благодаря которому колесница его жизни продвинулась так далеко вперед, — но из-за этого второго предательства обольются слезами и он, и остальные влиятельные господа, потому что предателем окажется один из них. И о другом еще обмолвилась Мария Магдалка: дескать, впервые в жизни она тогда услышала, как ее свекровь нарушила правило, сказав этому человеку, будто может говорить и дальше, если он захочет, но дальше будет только про его конец. Ты же знаешь, Дора, что ни одна ведунья не должна говорить о погибели, даже если смерть дышит в затылок тому, кто спрашивает. Потому что путь, который ведунья видит, открыт, и колесо судьбы может в любой момент повернуть в другую сторону. Таково правило, и ведуньи никогда его не нарушают, вот почему молодая Магдалка страшно удивилась, когда услышала, как старая говорит посетителю о его конце. Может, она воспылала к нему особой ненавистью — или, наоборот, хотела его предостеречь, кто знает. Как бы то ни было, она якобы сказала тому человеку, что если он будет долго смотреть на восток, то дождется оттуда смерти. И что если его конец придет оттуда, то его собственная кровь в следующем поколении перемешается с кровью тех, кого он сейчас держит в оковах. При этих словах посетитель будто бы так разволновался, что вскочил из-за стола, и молодой Магдалке с Фуксеной не сразу удалось унять его испуг. Они давали ему самогон, и Фуксена снова и снова растолковывала пророчества Йосифчены и уточняла их до тех пор, пока они не расплылись в потоке слов, к которым уже не было смысла возвращаться, как вообще-то полагается при гадании. И он успокоился — настолько, что попросил еще и осмотреть его, пожаловавшись на ощущение усталости. Они дали ему с собой укрепляющую смесь толченого шиповника, гусиной травы и мяты, а в отдельный мешочек положили душицу, дягиль и зверобой, чтобы стало легче на душе. В конце концов он ушел задумчивый, но удовлетворенный, и не пригрозил ведуньям расправой — совсем наоборот. На прощание он спросил, чем мог бы отплатить за их услугу. Не успела молодая Маг-далка отказаться, потому что от страха не смела ничего пожелать, как Йосифчена крикнула, чтобы ей вернули сына, которого отправили на работы куда-то в рейх. На это посетитель ничего не ответил, а только щелкнул каблуками и приложил ладонь к козырьку фуражки; потом он сел в машину, другие двое сели следом, и все уехали. Кто это был, так и не выяснилось. Хотя те двое здесь еще объявлялись. Говорили, будто один из них ночевал уже не у таможенников, а у Фуксены. Имя еще у него было солидное — Фридрих Фердинанд. Второй был моложе, но выше чином, потому что этот Фердинанд обращался к нему то «герр доктор», то «герр оберштурмбанфюрер». Фамилию он носил, кажется, Левин, но точно я не помню, очень уж давно это было.
Думаю, именно из-за этих двоих, что так увивались вокруг Фуксены и Магдалок, мама с Сурменой тогда так легко отделались. Ведь это были не просто рядовые эсэсовцы, хоть они и носили ту же черную форму, а парни с образованием. Фуксена как-то обмолвилась, что они тут занимаются исследованием. О чем исследование? Ну о ведуньях же! Но об этом меня расспрашивать без толку, я в этом не разбираюсь. Знаю только, что это их исследование служило ведуньям покровом Божьим, да простит Он меня за такие слова. И о них было известно и в Злине. Потому тот офицер и не тронул нашу маму и Сурмену, что бы ни говорила ему эта свинья переметная или кем там был этот самый Шваннце. Немцы оставили их в покое, потому что ведуньи под общие законы не подпадали. Так мне сдается. Но сейчас это уже никто не подтвердит.
А ты знаешь, что потом сталось с Фуксе-ной? Лучше и не знать, хорошим ее конец не назовешь. Все старались поскорее об этом забыть. О том, как кончила свои дни якобы самая сильная копаницкая ведунья. Кто-то забил ее до смерти!
Если коротко, эти двое под конец войны сбежали, а через пару месяцев у Магдалок принимали роды. Это было в то время, когда по горам вовсю шныряли партизаны, среди них уже мелькали и первые русские, все агитировали и внушали людям надежду, и каждый за нее хватался, в мужиках играла кровь, лишая их покоя. И тут у молодой женщины, которая всем своим дала от ворот поворот, а с немцем снюхалась, родился ребенок. Ты бы поглядела, как иные люди от этого разъярились! А когда приблизился фронт, от которого вся деревня драпала в леса, спасая свои жизни от головорезов, которые сюда к нам нахлынули, Фуксе-на пропала. Только через несколько дней, когда люди стали возвращаться по домам, ее нашли — изуродованной, растерзанной — и тут же закопали. Не похоронив как следует. А после освобождения, когда решили, что надо бы ее похоронить по-христиански, в могиле, никто не мог сказать, кто ее нашел и где. И ребенок ее пропал — вроде бы это была девочка. Говорят, старая Магдалка тогда так голосила, что думали, ее удар хватит. Еще бы, она же потеряла и наследницу, которую годами пестовала, и дочь этой наследницы, последнюю ведунью их крови. Это для нее была ужасная утрата, ведь у нее никого не осталось, только молодая Магдалка — чужая кровь, да сын, угнанный куда-то в рейх. Тогда у нее еще и внуков не было, — покачала головой Ирма, после чего резко повернулась к Доре: — Ну вот, а теперь, когда ты знаешь все о Магдалках и Фуксене, я тебе погадаю. И не вздумай отказываться! Может, через год меня уже не станет, а ты так и не узнаешь, что тебя ждет, — решительно закончила Ирма и встала из-за стола. Но потом вдруг замерла, подозрительно взглянув на Дору: — Или тебе и так все ведомо?
