Странник века - Неуман Андрес Андрес

Согласимся, Альваро, сказал Ханс, позволяя Францу теребить свою руку зубами, что революция предала все свои идеалы. La liberté превратилась в империю, la égalité распространилась только на буржуазию, la fraternité [61] закончилась войной. Ну хорошо, ответил Альваро, в таком случае нам остались одни идеалы. А я все равно буду ждать революцию, настоящую. Революцию не ждут, сказал Ханс, ее делают. Да что ты говоришь, умник! обиделся Альваро, отчего же ты ее не делаешь? Оттого что я больше не верю в революцию, ответил Ханс. Тебе же хуже, пробормотал Альваро, если разуверился в собственных идеалах.

Тихо, друзья! попросил шарманщик, поднимая руку, там, наверху, строят гнездо.

Словно зачарованные, все прислушались к шороху в ветвях, к треску материи, прерывистому трепыханию крыльев. Ханс удивился, что не слышал этого раньше. И, глядя на шарманщика, склонившего голову в сторону сосновой рощи, подумал: Этот человек думает слухом. Но, едва осознав эту мысль, Ханс перестал слышать птиц.

Вы читали в «Знаменательном» об этом злодействе, кхм, о нападении ряженого? спросил господин Левин, погружая ложечку в чай. Боже мой, даже не упоминайте! воскликнула госпожа Питцин, это уже третья подобная новость, такой кошмар! нападений было несколько, но нападавший, похоже, один и тот же, человек в маске, который, Господи, помилуй! насилует свою жертву, но отпускает; самое ужасное, что полиция ничего не выяснила или, по крайней мере, так нам говорят, ведь, ясное дело, в наши дни, сами видите, какой ужас, спокойно на улицу выйти нельзя. Дорогая моя, пошутил профессор Миттер, я вижу, эти случаи повергли вас в трепет, поскольку ни одна подробность не ускользнула от вашего внимания. Кстати, о «Знаменательном», высунулись из-за кресла усы господина Готлиба, я бы хотел поздравить вас, профессор, с воскресным стихотворением, оно показалось мне особенно ярким (Ханс вспомнил стихотворение, прочитанное им за завтраком: напыщенный тон, длинные симметричные строфы, вымученные рифмы), и дочь моя того же мнения, ведь вы знаете, как высоко мы ценим ваш талант. Профессор Миттер безукоризненно разыграл замешательство и попытку припомнить, о чем идет речь, а затем — неожиданное просветление. Ах, что вы, право! что вы! отмахнулся профессор (как будто хочет сказать: «гораздо выше ценю себя я сам», подумал Ханс).

Во время всего разговора Ханс анализировал свое душевное состояние. Стараясь быть с собою честным, он вынужден был признать, что в его умозаключениях относительно профессора Миттера могла присутствовать зависть, точнее, ревность, поскольку господин Готлиб приплел к похвалам свою дочь. Хотя, возможно (утешил себя Ханс и тут же устыдился такого утешения), он сказал это лишь для того, чтобы усилить комплимент. Разве могли понравиться Софи подобные стихи, те, что пишет профессор Миттер? Не находя выхода раздражению, Ханс вдруг заметил на лице Руди полностью отрешенное выражение и, сам того не желая, мстительно спросил: А на вас, уважаемый господин Вильдерхаус, стихотворение произвело столь же сильное впечатление, как и на нас? Руди оторвал глаза от чашки, растерянно поводил глазами по сторонам и сказал, выпрямляя спину: Сожалею, но в данном случае не могу высказать своего мнения, поскольку бывают дни, когда у меня нет времени даже на то, чтобы полистать газеты.

Естественно, говорил профессор Миттер, поправляя парик, я не собираюсь оправдывать эту дикость, но скажите мне, вы видели, как одеваются нынче некоторые молодые особы? что еще они не выставили на всеобщее обозрение? такими темпами профессия портного скоро и вовсе прекратит свое существование! Софи (надевшая в тот день, и Ханс не мог отвести от нее глаз, элегантное декольтированное платье жемчужно-серого цвета с легкими коралловыми украшениями, поскольку сразу после Салона отправлялась с Руди на прием к его друзьям) приподняла одну бровь и спросила: Профессор, правильно ли я поняла вашу мысль? скорее всего, нет, но не могли бы вы нам ее пояснить? Сударыня, ответил профессор, зачем драматизировать? это была всего лишь шутка. Здесь я с вами соглашусь, сухо улыбнулась Софи, жертв у этой драмы и так хватает. (Что, Миттер? схлопотал? позлорадствовал Ханс. И снова подумал: нет, его стихотворение не могло прийтись ей по душе.)

Если учесть, что ни один свидетель ничего не видел, говорил господин Левин, нельзя исключить, что так называемая маска всего лишь коллективная легенда, кхм, своеобразный способ оправдания каких-то, скажем, не слишком целомудренных ошибок. Не могу не признать, подхватил профессор Миттер, что мысль ваша весьма остроумна, по крайней мере, она объясняет обе загадки: почему полиция никого не задержала и почему подобных заявлений становится все больше. Господа, воскликнула Софи, скрестив руки на груди, я вижу, что сегодня оба вы, что называется, в ударе! Liebe Fräulein, возразил профессор Миттер, прижимая пальцем дужку очков, надеюсь, вы не истолковали наши слова превратно, к тому же вам ли не знать, что я один из самых трепетных почитателей прекрасного пола. Вот как? удивилась Софи, собирая в кулак свое коралловое ожерелье, в каком же смысле вы нас почитаете? предвижу, что наша беседа может оказаться весьма поучительной. Извольте, оживился профессор Миттер, по моему мнению, женщины, по крайней мере женщины утонченные, находятся на более высокой ступени духовного развития. Мне кажется, что в отличие от огромного числа тех вульгарных мужчин, с которыми приходится сталкиваться ежедневно, низменная сторона жизни этих женщин совершенно не затрагивает (даже если они хотят, чтобы она их затронула? поинтересовалась Софи. Дочь моя! одернул ее господин Готлиб). Поверьте, сударыня, ни один порядочный мужчина не осмелится оспаривать высочайшую миссию, предначертанную судьбой каждой матери, основательнице семьи, источнику родительской любви, центру гармонии и, как об этом не сказать! украшению домашнего очага; разве мало вам всех этих достоинств? (ну, скажем так, парировала Софи, постаравшись, я припомнила бы и другие), дорогая моя запальчивая Софи, боюсь, вы по-прежнему неправильно толкуете мои слова. Я вовсе не склонен утверждать, что мужчины лучше женщин, скорее наоборот. Просто есть такие области, в которых мужчины наделены определенными природными данными, равно как, разумеется, и женщины во многих других областях. Поэтому их функции, которые сегодня пытаются ставить под вопрос некоторые литераторши, на самом деле представляют собой логический результат, плод многовековых человеческих взаимоотношений (весьма утешительно знать, заметила Софи, что занятие домоводством гарантировано нам самой наукой), заметьте, это говорю не я, моя дорогая, это говорит весьма уважаемая моралистка Ханна Мор, и признаюсь, что, с интересом прочтя ее книгу, я не смог заподозрить автора во враждебном отношении к женщинам, представительницей которых она и сама является (вы бы удивились, уважаемый профессор, если бы узнали, до какого исступления доходят иные мои подруги в культивировании женоненавистничества. А если говорить о британских моралистках, то не читали ли вы, случайно, Мэри Уолстонкрафт? могу порекомендовать вам хороший перевод). По правде говоря, нет, моя дорогая, впрочем, это и не нужно: я свободно читаю по-английски.

Часы на стене пробили десять. Господин Готлиб и Руди Вильдерхаус поднялись со своих мест одновременно. Увидев, что Руди встал, господин Готлиб засомневался: то ли пойти, как обычно, заводить часы, отвернувшись при этом от знатного гостя и будущего зятя, то ли дождаться его следующего шага. Поскольку Руди, в свою очередь, тоже хотел вежливо уступить инициативу хозяину, произошла комичная заминка, которую разрешил сам Руди, издалека протянув Софи руку и сказав: Ну что ж, пойдем, дорогая? Софи привстала, снова села, снова встала. Может быть, сказала она, может быть, мы могли бы остаться еще на полчаса, а затем?.. Руди улыбнулся лучезарной улыбкой человека, все понимающего, но вынужденного отказать, и развел руками в знак своего бессилия: Ты и сама видишь, любовь моя, как сильно мы уже опаздываем. Губы Софи сжались, и Ханс подумал, что сейчас они сложатся в недовольную гримасу, и он сосредоточился на этих губах, на их сладостном сомнении, желая усилием воли заставить их скривиться. Но верные долгу губы Софи изогнула безмятежная улыбка, и хозяйка Салона объявила гостям: Дорогие друзья, прошу вас великодушно простить нам эту спешку, вынудившую нас, как я предупреждала в начале нашей встречи, попрощаться раньше обычного. Но обещаю вознаградить вас в ближайший четверг беседами до зари, и если позволят наши аппетиты и мой батюшка, то и более обстоятельным ужином. Ах, девочка моя, ради Бога! воскликнула госпожа Питцин, откладывая в сторону вышивание, ступай же скорей! умоляю! ты не должна опаздывать из-за нас! И добавила с оттенком растрогавшей Ханса меланхолии: Постарайся развлечься на славу! Развлечься от всей души!