Странник века - Неуман Андрес Андрес

Жаль, сказал Альваро, что в Вандернбурге нет приличного театра. Совершенно с вами согласна, кивнула Софи. Помилуйте! возразил профессор Миттер, ведь в театр можно съездить, и совсем не так уж далеко. Хорошо бы в Вандернбурге открыли оперу! вздохнула госпожа Питцин, кстати, господин Уркио, ведь вы наверняка без ума от сарсуэлы? Да как сказать, сударыня, ответил Альваро, весьма условно. Лично мне, заметил господин Левин, театр кажется избыточным. Простите, как? удивился профессор. Кхм, видите ли, пояснил господин Левин, по-моему, актеры делают на сцене приблизительно то же самое, что публика дома: притворяются. Когда я смотрю какую-нибудь комедию, то у меня всегда возникает мысль, что нет смысла за это платить, достаточно раскрыть двери домов! В таком случае, подхватила Софи, находя забавным странный юмор господин Левина, театр, наверно, нужен для того, чтобы научить нас правильно себя вести, то бишь притворяться. Мне кажется, заметил Альваро, что театр не отражение мира, а скорее насмешка над ним. А я думаю, сказал Ханс, что театр позволяет людям менять идентичность: на сцене мужчина может стать женщиной, рабом, царем. А мне представляется, господа, возразил профессор Миттер, что театр, и здесь нельзя не согласиться с Шиллером, это различные обучающие модели общества. Цель театральных подмостков в изображении противоборствующих сил и по возможности максимально убедительном утверждении добра. А что вы скажете об обратном, дорогой профессор? вмешалась Софи, Шекспир велик своим умением убедительно изображать зло, и в его произведениях оно пытается себя оправдывать. Шекспир, сударыня, ответил профессор Миттер, атакует зло инверсно. А я, вмешалась в разговор госпожа Питцин, боготворю оперетту, обожаю театральные костюмы, но особую слабость, признаться, питаю к сценографии с животными.

Казалось, что госпожу Питцин захлестнул поток культурно-просветительского энтузиазма. Она неистово кивала, звеня своими ожерельями. В ответ на любое замечание Альваро заливалась эйфорическим смехом и норовила поближе придвинуться к испанцу. Расспрашивала Ханса о разных странах, широко открывала глаза и хлопала ресницами. А иногда хватала за руки Софи и восклицала: До чего же смышленая девочка! видели ли вы что-нибудь подобное? Или восторгалась манерами Руди, хотя тот сидел молча. Одним словом, можно было смело предположить, что дома госпожу Питцин ждут долгие часы рыданий. А пока что по ее инициативе разговор свернул на исторические мелодрамы и романы. Все и каждый из присутствующих (включая господина Готлиба, успевшего после этого завести часы и удалиться вместе с Руди в свой кабинет, чтобы детально обсудить приданое) подтвердили, что читали один или несколько романов сэра Вальтера Скотта. Сей великий шотландец, заметил господин Левин, фигура гораздо более крупная, чем простой романист (помилуйте, удивился Альваро, что же простого в романистах?), кхм, это живописец, бард! Альваро, единственный из гостей, читавший романы Скотта на английском, сказал, что в Великобритании люди стоят за ними в очередях, но все известные ему переводы, по крайней мере на испанский, совершенно чудовищны и скопированы с французских. Госпожа Питцин возразила, что для понимания средневекового рыцарства вовсе не обязательно знать английский, что, за исключением некоторых, свойственных непросвещенному времени излишеств, прогрессу следовало бы сохранить весь тот колорит и те представления о лояльности и учтивости, которые описаны в романах Скотта. Впервые за вечер профессор Миттер и Ханс совпали в своих мнениях и изумленно переглянулись: обоим совершенно не нравился Вальтер Скотт. Профессор сказал, что находит книги шотландца исторически неточными и фактически недостоверными. А Ханс назвал писателя ретроградом и твердо заявил, что одно ироничное стихотворение Роберта Бернса ценнее любого из романов моралиста Скотта. Неужели вы действительно не замечаете его очарования? удивилась госпожа Питцин, а эти меланхоличные пейзажи? а эти справедливые разбойники? эти великие страсти и баталии! какое благородство, какие эмоции, какие подвиги! Не кажется ли вам, дорогие мои, что жизнь с каждым днем становится все более скучной? Я вижу, сударыня, заметил Альваро, что отважные рыцари лишают вас покоя. Госпожа Питцин восторженно заулыбалась, схватила за руку Софи и воскликнула: А кого же не лишают? Дорогуша, оставим этим ученым господам их высокие кафедры, но ты как женщина, наверняка меня понимаешь: ведь, право же, нет более трогательных персонажей, чем эти героини, готовые все принести в жертву любви, единственной, настоящей любви, способные вытерпеть все, лишь бы не отрекаться от своих чувств? Где теперь найдешь такую преданность, где? Дорогая госпожа Питцин, ответила Софи, вы знаете, как высоко я ценю ваш вкус, но, признаться, такое количество женских трагедий меня пугает. Романисты и читатели любят своих героинь, но любят их мертвыми. Вот и приходится из книги в книгу этим бедняжкам непременно приносить себя в жертву. Нельзя ли нам обзавестись чуть более счастливыми героинями? Госпожа Питцин несколько секунд моргала, но тут же вновь мечтательно заулыбалась. Конечно, девочка моя, конечно, залепетала она, но ведь в любом случае они прелестны? Я хочу сказать, разве может человек оставаться равнодушным в тот момент, когда тамплиеры обнаруживают страшные чары церковной чаши в «Тайне говорящей шпаги»? Или когда читаешь о последнем, душераздирающем рыдании в «Не избегшей приговора»? Или когда старый король рассказывает всю правду своему несчастному сыну в «Рыцаре Хайвулфе на безымянной башне»? Можно ли, имея сердце, не ужасаться мести в «Индийской страсти на краю обрыва» или горящему замку в «Последней дуэли разбойника Ритма»? Дело просто в том, попытался Альваро унять госпожу Питцин, что у вас слишком доброе сердце.

Вся беда в том, что сейчас печатают слишком много книг, констатировал профессор Миттер, в этом основная проблема. Нынче всякий мнит, что способен написать роман. По мере того как стареешь (ну что вы, профессор, что за кокетство! поспешно перебила его Софи), о! да, понемногу, конечно, я благодарен вам, моя дорогая фрейлейн! но полноте! свои годы я уже прожил и помню те времена, когда раздобыть книгу было целым приключением, не имевшим отношения к средневековым рыцарям! тогда приключением считалось заполучить книгу в свои руки. Мы дорожили каждым экземпляром и требовали от книг, чтобы они учили нас чему-то значительному, чему-то определенному. Сейчас людям важнее не понять книгу, а купить ее, как будто, покупая, они приобретают в собственность и самую ее суть. Однако я. Извините, профессор, перебил его господин Левин, но не кажется ли вам, что раньше дело обстояло гораздо хуже уже хотя бы потому, что почти никто не умел читать? И, кхм, не будем упускать из виду, что само существование хороших книжных магазинов, качественных переводов, переизданий классиков, все эти вещи требуют наличия читателей, готовых всё это купить. Рынок, чистый рынок! отрезал профессор, и не надо мне рассказывать о достоинствах всяких…

Проконсультировавшись с круглым зеркалом, Софи заметила, что Ханс стал задумчив. Она обернулась и в его глазах прочла, что ему есть что сказать. Господин Ханс, произнесла Софи нарочито звонко, чтобы оборвать спор между профессором и господином Левином, вы давно молчите, а столь долгое молчание с вашей стороны, поймите нас правильно, начинает немного беспокоить. Если вы не против, объясните нам, почему вам не нравятся исторические романы? Ханс вздохнул.

Видите ли, начал он, дело не в том, что они мне не нравятся. На мой взгляд, все душещипательные романы Вальтера Скотта, не говоря уж о романах его подражателей, чистое надувательство. Но не потому, что они исторические, а потому, что они антиисторические. Мне интересна история, и мне претит мода на исторические романы. Я ничего не имею против самого жанра, но слишком редко он себя оправдывает. Я думаю, что прошлое должно служить нам не развлечением, а лабораторией для анализа настоящего. Во всех этих мелодрамах обычно присутствуют два типа прошлого: буколический рай и фальшивый ад. В обоих случаях авторы лгут. Я не верю книгам, которые пытаются нас убедить, что прошлое было гораздо благороднее настоящего, хотя даже сам автор не захотел бы туда возвращаться, будь у него такая возможность. Точно так же я не верю книгам, внушающим, что прошлое во всем хуже, обычно так говорят те, кто хочет скрыть несправедливость настоящего. Думаю, и простите мне мои нравоучения, что настоящее тоже история. Что касается сюжетов, то они кажутся мне пустыми. Полными событий, но пустыми по смыслу, потому что они не раскрывают ни сути своего времени, ни истоков нашего. В них нет ничего по-настоящему исторического. Мелодрамы используют исторические документы в качестве фона, вместо того чтобы брать их за отправную точку для размышлений. Эти сюжеты почти никогда не увязывают человеческие страсти, например, с политикой или человеческие чувства с культурой. Зачем мне знать, как одевался какой-нибудь принц, если я не знаю, каково быть принцем? А что можно сказать об этих вневременных любовных романах? Неужели мы действительно верим, что история идет вперед, а любовь остается неизменной? Я уж не говорю про стиль, ох уж этот стиль исторических романов! При всем моем уважении к авторам я не могу понять, с какой целью они продолжают описывать приключения рыцарей, как будто после рыцарских романов не было другой литературы! Разве не меняется язык, разве нет и у него собственной истории? Впрочем, я опять слишком много говорю. Прошу меня простить.