Странник века - Неуман Андрес Андрес

Каждую пятницу, за пять минут до своего появления в Салоне, Руди Вильдерхаус, который теперь, в статусе официального жениха, стал посещать его регулярнее, отправлял вперед себя лакея с необъятным белоснежным букетом. В воздухе повисал аромат ожидания, истекающей отсрочки: Руди умел с театральной ловкостью обставить свои опоздания, не слишком краткие, но и не слишком долгие, чтобы затем постучаться в ворота левым дверным молотком и посетовать на плачевное состояние дорог, а также на их загруженность. Беспрестанно кланяясь, Бертольд снимал с гостя плащ, и шрам на его губе растягивался до предела, добро пожаловать, господин Вильдерхаус, о нет! вы совсем не опоздали, остальные гости только что подошли, да, конечно, госпожа в совершенном восторге от букета, господин Вильдерхаус, вы ведь знаете: я всегда и во всем к вашим услугам, в этом ли доме или в любом другом, господин Вильдерхаус, если вы сочтете это уместным.

В тот вечер кроме цветов Руди прислал еще позолоченную камею, вызвавшую больше восхищения у госпожи Питцин и госпожи Левин (так хотелось верить Хансу), чем у Софи, которой она предназначалась. В течение первого часа Руди принуждал себя к участию в дебатах, вставляя скупые и неизменно благодушные замечания. Постепенно они стали иссякать и перемежаться подавляемыми зевками, которые Руди камуфлировал табакеркой так же умело, как он трансформировал скуку в задумчивое выражение лица. Единственное, чего он не прекращал делать весь вечер (и это особенно больно задевало Ханса), бросать на свою невесту восторженные взгляды, столь отличные от царственной манеры, с которой он взирал на гостей. Каждый раз, когда Руди адресовал ей какую-нибудь нежную гримасу, Ханс старался найти просвет среди оживленных гостей, чтобы увидеть Софи в круглом зеркале на противоположной стене. И хотя почти всегда встречал ее ответную улыбку, желанной иронии он в ней все же не находил. Каждую пятницу смятенная душа Ханса воспринимала Софи как двух разных женщин. Одна была его прелестной сообщницей, с которой он шепотом перебрасывался короткими репликами. Другая, дублируемая зеркалом, — безупречной хозяйкой дома со своими секретами, не чуравшаяся ухаживаний Руди и не упускавшая возможности на них ответить. Такое противоречивое, с его точки зрения, поведение для самой Софи являлось единственно возможным способом быть хоть сколько-нибудь последовательной: Ханс был ее другом, возможно, самым близким, и она отнюдь не собиралась обрывать возникший между ними невидимый ток, щекочущее чувство, которым наслаждалась и на которое, еще бы! имела и продолжала иметь право, каким бы ни был ее статус; но Руди был ее будущим мужем, с октября им предстояло жить вместе, и она не хотела возбуждать в нем ревность, безответственно делая вид, будто не обручена. Уж не гово-ря о ее бедном отце, долгие годы не помышлявшем о собственном счастье: зачем его огорчать, проявляя к Руди Вильдерхаусу меньше благосклонности, чем того требовали обстоятельства?

А в остальном? любила ли она Руди? или приучила себя его любить? Что ж, пожалуй. Правда, не совсем. Но разве все женщины выходят замуж по страстной любви? Неужели она будет так наивна? Разве не является брак по самой своей сути социальным соглашением, некоей суммой семейных интересов? А раз так, зачем обязательно сгорать от страсти или убеждать себя в том, что сгораешь? И точно так же удовольствия и чувства прекрасно существуют отдельно друг от друга, вопреки выдумкам ее жеманных подруг, и разве не могут в каждом отдельном случае супружество и любовь совпадать или не совпадать? Какой смысл дожидаться сказочного принца, подражая пошлым мечтам разных барышень? Именно потому, что супружество — институт искусственный, не лицемерно ли полагать, будто каждый брак должен заключаться на основе преданной взаимной любви? Руди ее любит, и это хорошее начало, залог того, что он будет уважать ее желания и не станет ею помыкать, как случилось со многими ее подругами. А она? ну что ж, отчасти она его любит, отчасти пока нет. Но если он и впредь будет вести себя столь же предупредительно, то в конце концов, рано или поздно, завоюет полное уважение супруги. А это не так уж и мало!

Но ее рассуждения в большинстве своем были непостижимы для Ханса, который в основном терзал себя простыми вопросами: если она в самом деле не любит Руди, то какого дьявола выходит за него замуж? а если она его в самом деле любит, то почему же мне сдается, что чувства ее не таковы? А что касается жениха, то как же объяснить его поведение? Это больше всего смущало Ханса: при всем своем природном высокомерии, вздернутых плечах и невыносимо скрипучих лаковых туфлях Руди вел себя с Хансом на удивление приветливо. На удивление? Может быть, и нет. Не будучи философом, Руди дураком тоже не был и понимал, что между Софи и Хансом сложилась дружба, выходившая за рамки дипломатичного общения в Салоне. Он знал бунтарские наклонности своей невесты и не сомневался: гораздо безопаснее не критиковать эту дружбу, не демонстрировать Хансу свою антипатию, а, наоборот, вести себя с ним дружелюбно. Он помнил: когда не совершаешь грубых ошибок, всегда удается победить, так будет и впредь: не зря же он Вильдерхаус.

Ой, только не говорите мне про фон Вебера, возмутился профессор Миттер, два раза стукнув чайной ложечкой по чашке, кто такой фон Вебер рядом с Бетховеном! Кхм, сказал господин Левин, я не спорю, профессор, но согласитесь, что опера никогда не была его сильной стороной. Один пассаж Бетховена, упокой Господь его душу, отрезал профессор Миттер, дороже всех либретто, партитур, декораций и целых оркестровых партий в операх фон Вебера! Музыка Бетховена обладает даром утешения. А знаете почему? потому что Бетховен изведал страдания. И если его слушатель страдал, то находит в его музыке поддержку. Если же, напротив, он разрывается от счастья, то, услышав ее, сможет обрести равновесие. Дорогой Руди, заговорила Софи, ей хотелось, чтобы жених высказал какое-нибудь музыкальное суждение, а вам-то он как? Как мне кто? не понял Руди, Бетховен? Нет, уточнила Софи, фон Вебер. А! воскликнул Руди, стараясь выиграть время, конечно, я не стану отрицать его достоинств. Фон Вебер, он неплох, отнюдь! Ханс поискал в зеркале глаза Софи, но она уклонилась от его взгляда и приказала Эльзе принести канапе. Руди сделал над собой усилие и добавил: Кто мне действительно по душе, так это Моцарт. Как раз недавно я видел «Волшебную флейту», вам знакома эта опера? (немного, с ехидной вежливостью тут же поддакнул Ханс), так вот, недавно я видел постановку, и, одним словом, она такая… она обладает… безусловно, речь идет о вещи исключительно оригинальной, верно, дражайшая моя Софи? Хотя у меня не так много времени для оперы, но я люблю ее безудержно (как только ему в голову пришло: «безудержно»! подумал Ханс), и, кстати, у нас с отцом два годовых абонемента в опере Берлина. К тому же, упомянул он, на тот случай, если кому-то интересно, у меня есть ложа в L’Opéra, une vraie merveille [53], скажи, моя бесценная, не съездить ли нам как-нибудь туда? В самом деле? оживилась госпожа Питцин, ложа в L’Opéra? и вы говорите об этом вот так, запросто? будто невзначай? Сударыня, воскликнул Руди, одергивая лацканы сюртука, вы только дайте мне знать, и я тут же предоставлю в ваше распоряжение свой экипаж. Кхм, ежели это не слишком нескромно, поинтересовался господин Левин, а цена такого абонемента…? М-м, дайте подумать, засомневался Руди, никогда не помню таких вещей, но полагаю, что не очень высока, по крайней мере, если туда ходить! (закончил он и хихикнул так, что Софи пришлось обернуться к Эльзе и обратить ее внимание на слишком водянистое желе: как могла Петра приготовить такое водянистое желе!). L’Opéra, да! пробормотал профессор, сообразив, что уже несколько минут ничего не говорит. Господин Миттер, повернулся к профессору Руди, если вы когда-нибудь пожелаете приобрести места в парижской ложе, у меня есть друзья, готовые решить вопрос за флорин с небольшим. Чрезвычайно любезно с вашей стороны, господин Вильдерхаус, ответил профессор, но дело в том, что время от времени я езжу во Францию и обычно посещаю L’Opéra. Неужели! улыбнулся Руди с легким разочарованием, как интересно! изумительное здание, не правда ли? Бесспорно, сказал профессор, и вы совершенно правы, господин Вильдерхаус: найти места в ложе там весьма непросто. Однако в Париже живет мой давний друг, эмигрировавший из Аргентины генерал, он и снабжает меня билетами. Человек он немного меланхоличный, на военного совсем не похож и всю жизнь посвятил воспитанию дочери (похвально, весьма похвально, одобрил господин Готлиб). Аргентинец? переспросил Альваро, я всегда мечтал добраться до Рио-де-ла-Платы, кто-нибудь из вас там бывал? Ханс чуть было не кивнул, но вовремя опомнился и промолчал. А зачем? ответил Руди, ведь это так далеко! Да, сказал профессор Миттер, но аргентинцы страшные непоседы, в последнее время их везде полно. Им нравится Европа, и они обычно делают вид, будто говорят на нескольких языках. А еще всегда заводят разговор о своей стране, но почему-то никогда в ней не живут.