Странник века - Неуман Андрес Андрес

Сидя рядом, вслушиваясь в завершающую фразу дня, они больше не прерывали глубокого молчания. Вдали, в прорехах сосновой рощи, потихоньку растворялись в сумерках ветряки. Шарманщик вздохнул. Погоди-ка, вдруг сказал он, наверное, нет (что нет? не понял Ханс), извини, но я подумал, что все не так (что не так?), это я о неподвижности мысли, вот о чем. Я говорил тебе, что идея всегда остается той же, и это правда. Но нам ведь нравится прокручивать ее в голове, вертеть так и сяк, как вертятся те ветряки вдалеке. Так что, может быть, мы не неподвижны. Я смотрел на ветряки и вдруг подумал: неподвижны они или нет? И не смог ответить. Ты как думаешь?

Стоя в толпе, окружавшей Рыночную площадь, госпожа Питцин наблюдала за шествием иисусов, богородиц и магдалин и чувствовала, как с каждым шагом, пройденным по дороге скорби и слез, ей становится легче, как ритмичными волнами вливается в душу покой, как солидарное сострадание оправдывает ее в чем-то, чего она, возможно, и не совершала. С каждым ударом, бом! барабанов, с каждым ударом, бом! все крепче впивались в бусинки четок ее пальцы, бом! все чаще закрывались глаза. По Святым четвергам, бом! госпожа Питцин с тоской и печалью в душе, бом! приходила наблюдать за процессией, бом! и вспоминала те былые четверги, когда муж, бом! сопровождал ее до той трибуны, что высится напротив здания магистрата. Именно одиночество, бом! навсегда изменило, бом! роль этой толпы: прежде это был лишь антураж, бом! театральный задник, без которого можно обойтись, бом! коль скоро у тебя есть вера и искренние молитвы, но теперь, бом! уже несколько лет, госпожа Питцин спешила в толпу, бом! и позволяла себе в ней раствориться, и находила в ее рокоте, бом! горькую поддержку. Вспомнив, бом! узловатую руку покойного супруга, госпожа Питцин, бом! инстинктивно нащупала невесомую руку младшего сына, чтобы, бом! стиснуть ее, предложить ей свою защиту, которую теперь ей навсегда суждено было, бом! только предлагать, но не получать. Дай Бог тебе здоровья и сил, бом! дорогой сынок, беззвучно прошептала госпожа Питцин, и никто не опроверг бы тот факт, бом! что это была самая искренняя молитва из столь многочисленных молитв, вознесенных, бом! в Вандернбурге за всю пасхальную неделю.

На противоположном конце площади, на пересечении Стрельчатой и Королевской улиц, в стороне от его эпицентра за шествием наблюдала и супружеская чета Левин. Стыдясь равнодушия супруга, госпожа Левин пыталась компенсировать неблагоприятное впечатление, которое он наверняка производил, весьма неудобной, нарочитой позой, призванной изображать исступленное внимание. Хуже всего, думала она, не радикальные идеи мужа. А эта его ироничная ухмылочка, выдававшая инакость, глубоко запрятанное презрение. Всю эту его гордыню, которая лишала их социальной жизни и обрекала на приниженное существование где-то на периферии общества. Ну почему он не хочет уступить ни на йоту, хотя бы для виду? Если его убеждения так непоколебимы, как он утверждает, то для чего так упорно сторониться религиозных убеждений большинства? Разве не сам он всегда говорил, что это условность, прихоть, декорум? Так зачем же все отвергать таким манером? А в это время господин Левин, храня на лице свою обычную гипсовую улыбку, думал совсем об обратном: об унизительной необходимости из года в год сопровождать сюда супругу и добровольно таращиться на эту гротесковую демонстрацию спорадического раскаяния и инсценированной набожности. В той же степени, если даже не большей, его раздражали фальшивые рулады убогих духовых оркестров: каждый раз, когда трубы издавали свои металлические вопли, тари-тари! на переносице господина Левина собирались морщины. Какой смысл, говорил он себе, пытаться изображать, что мы не такие, какие есть? тари! какой смысл даже пытаться стать какими-то другими, тари! если они, другие, в любом случае никогда не будут считать нас своими? Тари! Коль скоро мы пришли сюда, чтобы пережить изгнание, разрастись и вернуться, тари-тари! то зачем же бежать от судьбы? Тари! Именно эта черта больше всего злила господина Левина в поведении жены, тари-тари! как можно быть такой наивной? как можно верить, что, если она им подчинится, они сочтут ее своей? Тари! И раз уж все равно приходится кому-то подчиняться, не логичнее было бы прислушаться к мнению мужа? Тари-тари! Да и вообще, продолжал размышлять господин Левин, идея Бога, тари! не постигается через театр. Если бы все эти люди посвятили праздничную неделю теологическим изысканиям, тари-тари! астрономии или хотя бы арифметике, то оказались бы гораздо ближе к вере, чем сейчас, тари! неужели эти фанатики воображают, будто в один прекрасный день истина откроется им просто так, по чистой случайности? Тари-тари! Хорошо бы, подумала в этот момент госпожа Левин, хоть сегодня сходить в церковь, тари! Надеюсь, в то же самое время подумал ее муж, что ей не приспичит еще и к мессе сегодня тащиться. Тари-тари!

Неподалеку от супругов Левин одновременно раздраженно и заинтересованно вытягивал шею Ханс. Он ненавидел толпу, но у него не оставалось другого выхода, как только к ней примкнуть, поскольку все центральные улицы, в том числе вокруг постоялого двора, с раннего утра были запружены людьми. Он проснулся от взревевших горнов и, после тщетных попыток игнорировать грохот или укрыться за чтением, спустился на все это взглянуть. Как, должно быть, сейчас тихо, с улыбкой подумал он, у старика в пещере. Пока он пробирался среди локтей, шляп и зонтичных спиц, ему казалось, что перед ним два зрелища одновременно: процессия верующих и толпа пришедших поглазеть. Сколь ни напоминала эта убогая демонстрация смесь инквизиторского ритуала с весенним приступом язычества, приходилось признать, что она ему интересна. После встречи с наиболее сиятельной частью шествия Ханс уже не сомневался: самым вычурным из всего, что он увидел в это утро, был экипаж его превосходительства главы городского совета Ратцтринкера, красовавшийся на Крайней аллее изысканностью изгибов, полуоткинутым верхом и высоченным, обитым бархатом облучком.

Случайно повернув голову, Ханс столкнулся взглядом с отцом Пигхерцогом, с которым лишь однажды, в ту далекую пору, когда выслеживал семейство Готлиб, перекинулся парой слов в дверях церкви. Ах, Софи. Как бы ему хотелось ее увидеть. Мысль о завтрашнем Салоне его буквально окрыляла. Отец Пигхерцог подошел к нему первым. Ну, заулыбался священник, что скажете о нашей знаменитой вандернбургской Пасхе? не правда ли, она восхитительна? Золотые слова, отец мой, ответил Ханс. Не кажется ли вам, что все это совершенно необыкновенно? настаивал священник, я бы даже сказал, уникально для всей Германии! какой единый порыв, какая жажда выразить свою духовность! Надеюсь, вы простите неофиту, возразил Ханс, но я бы не сказал, что именно духовность вывела этих людей на улицу. Подозреваю, вздохнул отец Пигхерцог, что вы материалист. Ошибаетесь, сказал Ханс, я верю в разного рода незримые силы. Незримые и земные. Ну что ж, пожал плечами священник, прекрасно, коли вам приятно жить с такой скудостью взглядов. Я лишь призываю вас однажды подумать о том, как одиноки мы без хранящего нас Неба. Вы правы, отец мой, ответил Ханс, в конечном счете мы одиноки!

В конечном счете мы так одиноки, отец мой, говорила госпожа Питцин сквозь решетку исповедальни, мне так нужен ваш совет! Что тревожит тебя, дочь моя, отвечал голос отца Пигхерцога. Помимо всего, что вам уже известно, продолжила она, сейчас мне, как бы это выразить, особенно не дает покоя время, отец мой, понимаете? особенно время (объясни поподробнее, дочь моя, прошелестел голос отца Пигхерцога), это трудно объяснить, просто бывают моменты, мелочи, которые внушают мне страх, страх, что все напрасно (ничто не напрасно, дочь моя), сегодня утром, например, мой младший сын дал мне руку, и я ее сжала, и почувствовала, какая она слабая, беззащитная, отец мой! и мне стало страшно, я испугалась слабости сына и своей собственной слабости, понимаете, отец мой? ведь на самом деле никто, ни я, ни кто-то другой, не может оградить его от тягот жизни, от боли, которая его ждет (Господь может, дочь моя), да, конечно. Да, Господь действительно может, но, как бы это вам объяснить? есть вещи, которые никто, кроме матери, даже Бог, не сделает для своих детей (нет ли противоречия в твоих словах? ты мать и Дочь, а Он Отец и у него есть дети, рожденные во славу Его), ах, отец мой, как хорошо вы говорите! теперь вы понимаете, почему я так нуждаюсь в ваших советах? Ах, если бы я познакомилась с вами в свои самые благочестивые годы, в период своего расцвета! в ту пору я не ведала сомнений, была воплощением чистоты и преданности Небу! Но, такое несчастье! познакомилась со своим покойным супругом, царствие ему небесное (теперь он навеки упокоил свою душу и внимает нашему разговору), да услышат вас ангелы небесные, отец мой! мы сразу обручились, и я зачала от него четверых детей, во славу Божью, отец мой, без всякого намека на удовольствие (благослови тебя Господь, дочь моя).