Слав Караславов - Низверженное величие
Паровоз, покачивая вагоны, мчался вперед, солнце садилось за горами, заалели встречные холмы. Дрема навалилась на всех троих. Чугун нарочно зевал широко и шумно.
— Ну ты и раззявил пасть, — сказал высокий. Вскоре, однако, и он начал позевывать.
— В наших краях есть такая поговорка, — сказал низкий, — не зевай в людях, на всех позевоту нагонишь.
— В наших краях тоже, — кивнул Чугун.
— А ты откуда? — полюбопытствовал низкий.
— От границы…
— От какой?
— От турецкой…
— Э, а я смотрю на тебя и говорю себе, этот человек похож на моего учителя по фамилии Караголев… Вы не родня?
— Родня.
— Какая?
— Он мой отец.
— Так, значит? Он учил меня. Очень хороший человек был.
— Он и теперь хороший.
— А ты, — смутился полицейский, — ты какой? Старший или младший?
— Старший…
— Смотри, как пришлось встретиться.
Чугун отвечал, а мысль его лихорадочно работала. Зачем его могли вызвать? Если кого-либо из группы схватили, он пропал. Опершись спиной на диван, он обдумывал какой-нибудь выход. Проехали Дупницу. Солнце наполовину зашло за горы, небо стало красочно пестрым, как хвост павлина. Чугун задвигался, раз, другой. На третий высокий не выдержал:
— Ты чего ерзаешь?
— Выйти надо…
— Ну, — сказал тот, повернувшись к низкому. — Сведи земляка помочиться…
Они вышли. Чугун впереди, полицейский сзади. В коридоре никого. Поезд, видимо, почти пустой. А может, только один этот вагон. Нарочно. Подошли к клозету. Полицейский не разрешил закрыть за собой дверь. Земляк-то земляк, но для дела еще не совсем потерян, подумал Чугун. Он согнулся, и мысль его снова бешено заработала. «Как быть? Закрыть его в клозете и убить. Нет, только обезоружить». Арестант повернулся и стал застегивать брюки. Полицейский стоял, ничего не подозревая. Чугун мгновенно схватил его, рывком втащил в тесный клозет и, навалившись всем телом, ударил головой об стену. Полицейский потерял сознание. Чугун быстро выхватил у него пистолет, открыл дверь вагона и спрыгнул. Долго лежал в кювете, среди пырея. Пока все складывалось хорошо, а что будет — посмотрим.
Весь вечер шел он по незнакомой местности. На рассвете остановился в лесочке. С каменного хребта открывался хороший обзор, и он лег так, чтобы видеть пустое поле. Где-то вблизи мутно заблестели рельсы на линии. Он-то думал, что далеко ушел от железной дороги, но, к его изумлению, оказалось, что он целую ночь проплутал поблизости. После полудня Чугун услышал выстрелы со стороны Дупницы и поглядел назад. По противоположной горе шли люди в синих мундирах. Они искали его вдали от линии, высчитав, наверное, как далеко беглец мог уйти за это время. Они даже не подозревали, что он находится у них в тылу. Редкая цепь полицейских спустилась в широкую котловину между горами и небольшим скалистым хребтом. Тот, кто стоял спиной к линии, махнул рукой другим, которые были наверху, чтобы они двигались по направлению к дальнему селу. Наверное, они оцепят дома и дворы. Чугун уже с трудом различал синие спины полицейских, которые вскоре исчезли из виду между сельскими домами и садами.
Пока его никто не побеспокоил. Лишь какая-то несчастная черепаха выползла из прошлогодней листвы, и нервы его натянулись так, что, казалось, вот-вот оборвутся. Он хотел бросить ее вниз, но затем передумал. Перевернул ее на спину и взял с собой. Довольно долго она вела себя смирно, но потом принялась царапаться когтистыми лапами, ее голова высунулась из-под панциря, и Чугун ударил по ней дулом пистолета — она спряталась, но ненадолго. Вся эта возня не мешала ему наблюдать за лежащим перед ним полем и вслушиваться в звуки за спиной. Лесок был густой, смешанный с кустарником, и вряд ли кто мог неслышно пробраться через него. Вечером Чугун наткнулся, уколовшись, на черный боярышник и подумал, что останется внизу, но утром, когда рассвело и он увидел скалу, решил добраться до нее. Туда вела узкая козья тропинка, и если тебя преследуют, то ты по ней вскарабкаешься. И он это сделал. Мысли о черепахе усиливали чувство голода, но у него не было ни ножа, ни спичек. Узел с вещами остался в поезде. Не возьмешь же его в клозет.
Он решил пробыть на своем месте до ночи. Когда совсем стемнеет, тогда он выберется из кустарника. В темноте невозможно было точно идти по тропинке. С большим трудом спустился он вниз. Одежда была изодрана о колючки. Чугун посидел, послушал и двинулся дальше. Вечер был темный, сырой, промозглый. Он мысленно определил направление своего движения и старался придерживаться его. Дошел до вяза, служившего ему ориентиром; от него начинался узкий глубокий овраг. На противоположном берегу словно бы горсточка светлячков собралась на посиделки; они непрестанно перемигивались. Вначале он испугался, но затем обрадовался. Кажется, это огонь? Он осторожно, прислушиваясь через каждый шаг, подошел поближе. Это было кострище. Наверное, мальчишки, пасшие волов, баловались тут с огнем. Рядом с еще не угасшими угольками сложен хворост. Чугун взял горсть сухой травы и положил на угли. Он не стал их раздувать, опасаясь неожиданного нападения, а подождал, пока трава не загорелась сама. Первый тонкий язычок пламени нерешительно поднялся над угольками и пополз по траве. Чугун добавил еще травы и хвороста. Огонь разгорался. Теперь надо было расправиться с черепахой, но он не знал, как это сделать. И решил испечь ее живой. Разгреб горящие ветки и положил черепаху на спину. Но она перевернулась и выползла. Тогда он взял большой камень и придавил ее. Огонь начал делать свое дело, а черепаха упорно пыталась вылезть из-под гнета. Острыми когтями скребла по камню, но, как только она высунула голову, Чугун ударил по ней острым колом, лежавшим около костра. Черепаха перестала двигаться. Овраг был глубокий, и Чугун не боялся, что костер могут заметить издали. Когда черепаха совсем угомонилась, он снял с нее камень и засыпал ее жаркими углями.
Около полуночи ужин был готов. Панцирь прогорел и легко отделялся. Он наелся. Два желтка, которые он нашел в черепахе, решил сохранить на завтрак, но затем, как бы оправдываясь, что их не в чем нести, быстро съел оба. Теперь надо идти дальше. Он повернулся спиной к линии и пошел. В этих местах он никогда не бывал, но географию учил прилежно и знал, что между Дупницей и Самоковом есть дорога. Где-то недалеко находятся горячие лечебные источники. Его учитель географии придавал большое значение таким природным богатствам. Он был хромой, страдал от ревматизма и учительствовал в тех районах, где ему можно было лечиться. Он вспоминал, как учитель с женой были в гостях у его отца. Учителя звали Никола, а его жену Надка, она была медсестрой, и все их разговоры крутились вокруг ревматизма и водолечебниц. Она тогда работала с русским доктором. Чугун не спрашивал, как доктор попал в их края. Иногда они приходили вместе, и тогда шли долгие разговоры о медицине и целебных водах. Учитель рассказывал о том, как появились тут эти, по его выражению, минеральные «зоны». Когда говорить им надоедало, звали детей. Чугун уже был большой парнишка, и центром внимания становилась его сестра. Они упрашивали ее что-нибудь спеть. И по сей день Чугун помнит ту песенку. Ее сочинил его отец — для Николы и Надки. Христина, поклонившись, вначале декламировала стихотворение, а затем исполняла песенку. Она была весьма непритязательной, но все равно вызывала бурный восторг.
Учитель Никола познакомился со своей женой на кюстендильских минеральных водах, а она была родом из Сепарева, где тоже были лечебные источники, и они мечтали, как постареют, переселиться туда. Чугун не знал, сбылась ли их мечта, но решил пойти по направлению на Самоков. К тому же дорога туда была ровной, что хорошо чувствовали его ноги. Он решил ночью не бродить по терновым зарослям, а пока сыт и бодр, пройти как можно больше. Ведь потом он не сможет идти в таком темпе.
На рассвете он пришел к какому-то кладбищу. Памятники и камни, словно призраки, белели в сумерках. На верхнем конце кладбища рос лесок, и он завернул туда. Май уже заканчивался, приближался июнь, ночи становились все теплее. На кладбище росла черешня, усыпанная плодами. Похоже, люди опасались их рвать.
Чугун затаился в лесочке и стал ждать. Рано-рано стали появляться женщины. Они бесшумно ходили между могил. Стояли, склонив головы. Расчищали могилы от сорняков, разбрасывали вареные зерна. Кажется, в этот день был какой-то церковный праздник. Он давно уже не интересовался этими праздниками и не старался их помнить. Сейчас его занимало другое. К обеду кладбище опустело, и он поспешил собрать оставленную еду: несколько мармеладин, куски хлеба с нарезанными яйцами, полный пакет зерна. Не успел он скрыться в лесочке, как услышал голоса со стороны села. Группа босоногих цыганят разбежалась по кладбищенским дорожкам. Велико же было их удивление, когда они не обнаружили ничего. И тогда они набросились на черешню. Чугун подождал, пока они уйдут. Стемнело, и он подполз к черешне. Он наелся и тем, что они ему оставили. Доел зерно, но к хлебу не притронулся.
