Михаил Грабовский - Плутониевая зона
Михаил Грабовский - Плутониевая зона краткое содержание
Грабовский М.П
Плутониевая зона
1
6 августа 1945 года.
Внезапно над Хиросимой вспыхнуло солнце поразительной яркости. Люди, случайно смотревшие в этот момент в сторону вспышки, ослепли. Потом на город распространилось жгущее тепло. Первыми приняли на себя этот жар летающие над городом птицы, мгновенно превратившись в безразмерные темные точки. Затем горячий воздух опустился на крыши домов, расплавил черепицу и кристаллы кварца в гранитных плитах. Телефонные столбы превратились в сгоревшие спички. Тысячи людей на улицах, близких к эпицентру взрыва, оставили на стенах домов и тротуарах свои тени-силуэты. У тех, кто находился подальше, сначала вспыхнула одежда. Через долю секунды вздулись руки, лица, животы. Лоскуты кожи сползали вниз, как резиновые лепестки невиданных цветов. Через несколько секунд до людей донесся грохот. Пришла воздушная волна со скоростью 800 километров в час. В радиусе четырех километров все жилые постройки исчезли в кучах дымящегося мусора.
Город превратился в руины с тысячами пламенеющих языков.
Через 16 часов после взрыва президент США Трумэн объявил на весь мир об атомном чудо-оружии.
Листовки с фотографиями разрушенной Хиросимы посыпались на японские города.
«Японскому народу!
Америка призывает Вас прочитать эту листовку как можно внимательнее!
Мы располагаем самым разрушительным из всех когда-либо созданных человеком взрывчатых веществ… Мы только что начали применять это оружие на территории вашей страны.
Если вы еще продолжаете в этом сомневаться, поинтересуйтесь, что стало с Хиросимой после того, как на нее упала одна-единственная атомная бомба… Незамедлительно примите меры к прекращению военного сопротивления. В противном случае мы полны решимости использовать эту бомбу… для быстрого завершения войны. Немедленно покидайте ваши города!».
Немедленной капитуляции Японии не последовало.
9 августа в 10 часов утра американский самолет-разведчик сбросил над городом Нагасаки тысячи листовок, в которых было написано всего два слова: «Час пробил!».
Примерно через час обитель легендарной мадам Баттерфляй, отчаянно любившей американского офицера, была навечно помечена клеймом ядерной смерти. В тот же день Трумэн по радио поделился со всей планетой переполнявшими его чувствами: «…Мы благодарим Бога за то, что бомба появилась у нас, а не у наших противников, и мы молим о том, чтобы Он указал нам, как использовать ее по Его воле и для достижения Его цели…».
Сталин не был противником Трумэна по военной коалиции, но он понял, что бомбы, сброшенные на японские города, показавшие, по словам Трумэна, всему миру величие Америки, были грозным предупреждением и ему.
Он был страшно расстроен тем, что какие-то две атомные бомбы неожиданно могут принизить его личную роль — великого полководца-победителя и мирового законодателя. Рушилась его тайная мечта о распространении социалистической революции на всю континентальную Европу. Мечта эта казалась ему вполне осязаемой и реальной ввиду явного превосходства сухопутных войск на континенте и наличия плацдарма в оккупированных странах. И вот теперь — мечты вдребезги! Ситуация кардинально изменилась.
Несмотря на подавленное состояние духа, Сталин действовал в эти дни ответственно и решительно.
Уже на следующий день после бомбардировки Хиросимы он подписал приказ о наступлении Советской армии на Дальнем Востоке, пренебрежительно проигнорировав доклад маршала Василевского о том, что войска будут готовы к началу операции только во второй половине августа. Ждать нельзя было ни одного дня!
10 августа Сталин вплотную занялся атомной проблемой. Распорядился представить ему технический отчет об атомных бомбардировках и предполагаемую эскизную конструкцию самой бомбы.
Отчет Сталин прочитал бегло, обратив внимание только на конечный показатель: количество жертв — пятая часть от миллиона! Разом, мгновенно! Это впечатляло: быстро и эффективно. Что же касалось самой конструкции, то он без постороннего разъяснения-никак не мог уразуметь, почему точно такую же бомбу нельзя изготовить в срочном порядке на одном из наших оборонных заводов. Раздражение и недоверие к ученым болтунам во главе с Курчатовым нарастало у Сталина по ходу доверительного собеседования с Берия по атомному вопросу:
— Что скажешь, Лаврентий? Все козыри дали этим засранцам в руки. Все необходимые средства, людей, оборудование. Что еще надо?
Но Берия продолжал упорно молчать, то поправляя пенсне, то делая судорожное движение рукой к внутреннему карману, где был приготовлен список потенциальных дублеров научных руководителей атомного проекта.
— А все потому, — продолжал Сталин убежденно, — что плохо контролировали. Доверились… и вот сидим теперь в дерьме… Какую-то урановую бомбу не могли сделать вовремя.
Сталин мягко прошелся по кабинету. Закурил трубку и успокоился.
— Собери их всех. Через два дня. Курчатова и Первухина в первую очередь.
Потом добавил:
— Ванникова тоже пригласи. Надо все обсудить и подготовить постановление ГКО.
Совещание состоялось 13 августа.
Курчатов тщательно готовился к нему, понимая, что оно будет носить отнюдь не столь благодушно-покровительственный характер, как его первая встреча со Сталиным в 1943 году.
Тогда Сталин почти ничего и не спрашивал о сути проблемы. Сам мудро вещал о значении социалистической науки на нынешнем историческом этапе. Теперь же ему, Курчатову, придется отчитываться за конечную безрезультатность прошедших лет. И конечно же, объяснять собравшимся и, прежде всего, лично Сталину принцип действия и поражающие факторы атомного оружия.
Если первая фаза совещания пройдет благополучно и гнев вождя не завершится наказанием или отстранением от научного руководства, необходимо будет кратко доложить о срочных мерах, которые могут ликвидировать отставание от США в ближайшие два-три года.
Все вызванные на совещание собрались в приемной и почти не разговаривали друг с другом. Угрюмо молчали, думая каждый о своем. Наконец, пригласили.
Насупленное лицо Сталина и резкость в движениях и жестах не сулили собравшимся ничего хорошего. Благожелательной беседы не предвиделось.
Пока шла деловая «пристрелка», Игорь Васильевич мучительно корректировал в мыслях технические детали подготовленного накануне ночью отчета.
Вся сложность заключалась в том, как простыми, обыденными словами изложить техническую и научную суть проблемы. Учитывая невысокий естественнонаучный уровень вождя, сделать это было чрезвычайно трудно. Как объяснить Сталину суть цепного деления урана-235 или плутония?
Как представить технические проблемы разделения изотопов урана, избегая по возможности самого слова «изотоп», смысл которого Сталину, по-видимому, совершенно недоступен?
Говорить надо четко и ясно. И, как неоднократно советовал Курчатову Первухин, предельно кратко. Сталин не любил многословия на совещаниях. Но не из-за недостатка времени. Просто он плохо воспринимал длинные логические рассуждения. Уставал от них, забывал исходные базовые аргументы, а потому и плохо понимал необходимость конечных итогов и выводов.
Но опасения Курчатова были напрасны: технического доклада не потребовалось. После краткого сообщения Первухина о результатах атомной бомбардировки японских городов Сталин пригласил Курчатова (остальные потянулись за ними, чуть поотстав) к отдельному журнальному столику, на котором под прикрытием синей ткани был разложен эскизный чертеж атомной бомбы, выполненный в крупном масштабе по описаниям Клауса Фукса. Вероятно, Сталин предварительно знакомился с чертежом и консультировался с кем-то, потому что некоторые детали конструкции он называл совершенно точно. В первый момент это производило впечатление всеобъемлющих знаний Сталина. Однако вопросы, обращенные к Курчатову, были просты и наивны. Сталин никак не мог понять, в чем же особая сложность бомбы.
Курчатов мягко, кратко и доступно попытался объяснить Сталину, что главная сложность — не в конструкции самой бомбы, а в ее начинке.
— Вот в этих заштрихованных мелкой сеткой полусферах, — произнес Курчатов. — Их надо изготовить из специальных материалов. Или из урана-235, или из плутония-239.
Более всего Сталина раздражали цифры, произносимые после названия химических элементов. При своей прекрасной памяти на лица и фамилии, особенно тех, которых надлежало расстрелять в ближайшее время, он никак не мог запомнить эти цифры.
— Ну и в чем же проблема? — резко спросил Сталин, повернув голову и глядя прямо в глаза ученому. Белки у Сталина отливали розовым. В этот миг Курчатову стало страшно. Он с усилием взял себя в руки.
