Стефан Дичев - Путь к Софии
— Я призываю вас к серьезности, господа! — обратилась к компании мадам Леге. — Мы же сами просили... Продолжайте, мой молодой друг!
— Так относительно того, красивы ли они. Я, например, не люблю смуглых. Белизна больше ласкает глаз. Верно, господа?
— Я не согласен, — сказал вдруг обычно молчаливый Морис де Марикюр.
Его слова снова вызвали смех.
— Ну что ж, не будем спорить. Дело вкуса! — сказал Андреа и дерзко уставился на молочно-белую мисс Гордон. Но вдруг он заметил рядом с нею нежное лицо Неды и сказал: — А я все же предпочитаю беленьких!
Неда почувствовала, что эти слова относятся к ней, и густо покраснела. «Наглец! Как он смеет!» — возмутилась она. Но Андреа уже не смотрел на нее, а снова глядя на мисс Эдну, продолжал:
— И вот я стал с ними заниматься. Репетиции мы проводили там же, где должны были выступать, по-нашему — в корчме, а по-ихнему — в театре-варьете. Теперь, разумеется, я назвал бы его вертепом. Целую неделю готовились. В сорокаградусную жару. Девочки валились с ног. Но все, что нужно было, я сделал. Они у меня плясали, как настоящие древнеегипетские вакханки!..
— Вакханка — греческое слово, — поправил его граф Тибо.
— Да, возможно... Только Хризопуло было на это наплевать! Мы их так и назвали: древнеегипетские вакханки.
— А кто же был фараоном? — спросила мадам Леге. — Вы?
Андреа кивнул.
— Другого выхода не было, сударыня. Приходилось быть и наставником, и постановщиком, и фараоном. Одно время и быка Аписа изображал.
— А оформление, дорогой Будинов? Костюмы?
— Вы меня провоцируете, господа! — сказал он.
— Нет, нет... Расскажите про костюмы.
— Костюмы? У моих девочек вовсе не было костюмов!
— Так я и думал! — в бурном восторге вскричал Позитано.
— А в каком костюме были вы? — осведомился Тибо.
— У меня была борода, граф. Мои вакханки завивали мне ее на папильотках!
Дружный смех опять огласил гостиную.
— Мне бы такую труппу! — вопил Позитано, весь трясясь от смеха. — Ах, мой милый... Если вам еще представится такой случай, не забудьте про меня!..
— Увы, господин маркиз! Кончилось это довольно печально...
— Тише, тише! Маркиз, мисс Гордон! Продолжайте, мой молодой друг!
— Когда в наше варьете хлынул портовый сброд — а это были европейцы, ваши соотечественники, господа, — арабам варьете не по карману, — тогда мои девочки стали и в самом деле вакханками... Простите за неточное слово, граф!
— А фараон?
— Фараон отправился дальше...
— Но вы о самом представлении ничего не рассказали, — запротестовали дамы.
— Простите, где все это происходило? — вежливо вмешался Леге.
— В Александрии, Леандр, — поспешила пояснить мадам Леге. — Жаль, что вас здесь не было и вы не слышали все с самого начала, — сказала она, впервые обращаясь к сыну и Неде вместе как к чему-то единому. Они оба это почувствовали.
— Вы слышали? — радостно прошептал Леге, наклонившись к Неде.
— Слышала.
— Если бы вы знали, как я рад, — сказал он. — Я и раньше вам говорил: это от нее не зависит, и в любом случае мы поженились бы, но поверьте... Всегда хочется, чтобы счастье было полным! Скажите, вы рады?
— Рада, Леандр.
— Нет, вы сказали не так, как нужно. Скажите: «Я счастлива!»
— Я счастлива, Леандр! — повторила она, сознавая, что впервые солгала ему.
Почему же она не так счастлива, как ожидала?
***В темноте не было видно их лиц. Но голоса звучали ясно, и в каждом чувствовался характер его обладателя.
Бас сказал:
— Мне кажется, это безнадежное предприятие, Пьер.
— На карте обозначена дорога, — возразил высокий пришепетывающий голос. По выговору чувствовалось, что он принадлежит французу.
— На какой карте?
— На австрийской.
— Да, на нашей, — быстро подтвердил кто-то из темноты, оттуда, где время от времени разгорался огонек папиросы и в его красноватом свете поблескивали стекла очков.
— Возможно. Но мы пользуемся изданием «Samson Low and Co». Там указана тропа.
— Может быть, вы говорите о разных дорогах, Мейтлен, — вмешался другой голос, очень спокойный, очень размеренный, чисто британский, хотя и говоривший на безупречном французском языке.
Собеседники сидели на большой крытой веранде, соединявшейся с зимним садом, и курили. Климент, выйдя на веранду, застал их уже здесь, но в темноте не мог разобрать, кто они, и, не обнаруживая своего присутствия, остался с ними. Он не мог бы танцевать, как его брат. Наверное, и у Андреа пропала бы всякая охота веселиться, если бы он знал про Дяко. Но Климент ему не сказал не потому, что щадил его, а потому, что боялся, как бы Андреа себя не выдал.
Было холодно. Со двора тянуло сыростью и запахом конюшни. Неясно белела каменная ограда. Вдали вырисовывался минарет, вздымались купола церкви св. Крала. Луны не было. Одни редкие звезды.
Пришепетывающий голос Пьера сказал:
— Важно то, что Гурко может совершить бросок на Златицу еще раньше, чем Мехмед Али и генералы доберутся до своей армии и вообще, пожалуй, это единственное, что ясно Константинополю, господа.
Кто-то засмеялся.
— Здесь холодновато, — сказал другой и шумно высморкался.
Остальные молчали.
Климент, притаившись, ждал, что будет дальше. Предсказания иностранцев не обрадовали его. Они напомнили ему о том, что Дяко нет в живых. «А ведь он убил себя только затем, чтобы не выдать меня! — терзался Климент. — А я-то сначала счел его бесчувственным... Как можно ошибиться в человеке! И как завтра я смогу смотреть на отвратительную физиономию Грина? Как сдержусь…»
— Жалко, — сказал Пьер. — Если и правда так быстро падет Плевен, нам ничего не остается, кроме как собрать чемоданы и разъехаться по домам.
— А я хотел бы уже быть дома!
— Не кривите душой, Тийл! Вам здесь неплохо...
— Не нашел ли ты себе какую-нибудь турчаночку? — с любопытством спросил кто-то.
Тийл что-то буркнул по-немецки, но Пьер, видимо, был в веселом настроении.
— А шантаны на что, господа! Восточное разнообразие: еврейки, гречанки, цыганки... А, Тийл?
— Вижу, ты их знаешь лучше меня, — недовольно откликнулся немец.
— А я и не скрываю! И не тороплюсь уезжать!
— Ну, признавайтесь, кто еще? — послышался насмешливый голос в дальнем конце веранды.
— Мы здесь новички, не знаем злачных мест, — пророкотал бас Мейтлена.
Все рассмеялись, и это был плотоядный смех мужчин, давно покинувших свой дом. Он напомнил Клименту об Андреа. Бросил ли он свою потаскушку? Последние два дня он, правда, провел дома. Встреча с Дяко его будто перевернула. В темноте Климент представил себе, как его брат и Дяко стояли друг против друга. Вот человек — ни меня, ни Андреа не выдал.
— Я полагаю, ваши опасения напрасны, господа, — произнес сухой, знакомый Клименту голос, как только все умолкли. — Плевен падет. Это ясно. Но вы, кажется, забываете, Мейтлен, зачем мы здесь? — добавил он по-английски.
— Нег, не забываю, мой друг!
— Мы условились, что будем говорить по-французски, господа! Если вы считаете, что сейчас неудобно вести наш разговор, то переменим тему!
— Нет, ничего неудобного нет, фон Тийл, — сказал бас. — Полковник намекнул тут насчет Софии.
— Насчет Софии?
— Почему Софии?
— Я думал, что вам уже известно. Главнокомандующий решил превратить Софию во второй Плевен.
— Вот как! Феноменально. Но это в самом деле уже что-то новое! — послышались возгласы.
Климент крепко сжал зубами свою трубку и весь превратился в слух.
— К чему бы иначе туркам было сильно укреплять Арабаконак? — раздался сухой спокойный голос.
— Я давно это предполагал, — прошепелявил Пьер. — Говорят, что там батальонов пятьдесят.
— Пятьдесят? Вы уверены?
— Никто ни в чем не уверен в этой стране, господин Оливье.
«Оливье? Пьер Оливье, корреспондент “Фигаро”! Как это я не догадался! А этот Тийл, наверное, из “Нойефрайе прессе”. Но оба англичанина, несомненно, военные. Конечно, Мейтлен называл второго “полковник”», — вспомнил Климент.
— Я ожидал, что вы знаете больше нас, — продолжал знакомый голос. — Мы с Мейтленом только позавчера прибыли.
— Что поделаешь, провинция информирована хуже, чем столица! Так вы говорите, что Софию превратят в крепость?
— А вы не находите, что она уже крепость?
— Признаюсь, не замечал!
— А мы с вами, Мейтлен, полагали, что корреспонденты — люди с воображением! Так вот, — продолжал ровный голос полковника. — Нужно рассматривать факты в их совокупности. На первом месте Арабаконак. Его обороняет примерно тридцатитысячная армия и сто орудий.
— Наше производство, — вставил один из немцев.
— На Берковской дороге еще десять тысяч. На перевале в направлении к Бунову и Златице еще столько же.
