Софья Сегюр - Проделки Софии
Обзор книги Софья Сегюр - Проделки Софии
ИЗ КНИГИ ВЛАДИМИРА НАБОКОВА «ДРУГИЕ БЕРЕГА»
А вот еще помню. Мне лет восемь. Василий Иванович поднимает с кушетки в нашей классной книжку из серии Bibliotheque Rose. Вдруг, блаженно застонав, он находит в ней любимое им в детстве место: «Sophie n'etait pas jolie…»;[1] и через сорок лет я совершенно также застонал, когда в чужой детской случайно набрел на ту же книжку о мальчиках и девочках, которые сто лет тому назад жили во Франции тою стилизованной vie de chateau,[2] на которую Mme de Segur, nee Rostopchine[3] добросовестно перекладывала свое детство в России, — почему и налаживалась, несмотря на вульгарную сентиментальность всех этих «Les Malheurs de Sophie», «Les Petites Filles Modeles», «Les Vacances»,[4] тонкая связь с русским усадебным бытом. Но мое положение сложнее дядиного, ибо, когда читаю опять, как Софи остригла себе брови, или как ее мать в необыкновенном кринолине на приложенной картинке необыкновенно аппетитными манипуляциями вернула кукле зрение, и потом с криком утонула во время кораблекрушения по пути в Америку, а кузен Поль, под необитаемой пальмой высосал из ноги капитана яд змеи когда я опять читаю всю эту чепуху, я не только переживаю щемящее упоение, которое переживал дядя, но еще ложится на душу мое воспоминание о том, как он это переживал. Вижу нашу деревенскую классную, бирюзовые розы обоев, угол изразцовой печки, отворенное окно: оно отражается вместе с частью наружной водосточной трубы в овальном зеркале над канапе, где сидит дядя Вася, чуть ли не рыдая над растрепанной розовой книжкой. Ощущение предельной беззаботности, благоденствия, густого летнего тепла затопляет память и образует такую сверкающую действительность, что по сравнению с нею паркерово перо в моей руке, и самая рука с глянцем на уже веснущатой коже, кажутся мне довольно аляповатым обманом. Зеркало насыщено июльским днем. Лиственная тень играет по белой с голубыми мельницами печке. Влетевший шмель, как шар на резинке, ударяется во все лепные углы потолка и удачно отскакивает обратно в окно. Все так, как должно быть, ничто никогда не изменится, никто никогда не умрет.
Об авторе этой книги
Париж Левобережье Сены. Люксембургский дворец. К югу от него простирается обширный сад — излюбленное место прогулок парижан. Фонтаны, статуи, скульптуры знаменитых художников писателей, поэтов, композиторов политических деятелей: Верлена, Шопена, Делакруа, Жорж Санд… Между памятником Ватто и Сен-Бева бюст графини де Сегюр. Маленькие парижане могут еще не знать, кто такой Сен-Бев или Верлен, но графиню де Сегюр знает, наверное, каждый школьник. По крайней мере, когда в 70-ых годах французские социологи проводили опрос среди школьников и просили назвать пять наиболее известных французских писателей, то наряду с Альфонсом Доде, Анатолем Франсом, Теофилем Готье и Ги де Мопассаном дети называли графиню де Сегюр. Графиня де Сегюр, урожденная Софья Ростопчина, родилась в 1799 году в Санкт-Петербурге, Ее отец, Федор Васильевич Ростопчин (губернатор Москвы во время войны 1812 года, тот, кому посвящены многие страницы книги «Война и мир») по преданию, сохранившемуся в семье, прямой потомок сына легендарного Чингисхана, бежавшего от гнева отца и осевшего на Руси. Вероятно это апокриф, так как по материалам гербовников основоположником семьи Ростопчиных считается крымский татарин Давыд Рабчака, чей сын, Михаил Ростопча в XV веке отправился служить в Московию. Федор Ростопчин с десяти лет был записан в Преображенский полк и в двадцать семь лет в чине капитан-лейтенанта начал свою службу при дворе наследника, будущего императора Павла I, которому верой и правдой служил и после его воцарения на престоле. Несмотря на всю свою подозрительность, Павел I питал неограниченное доверие к Ростопчину, поручил ему пост Министра иностранных дел и Генерального директора Почт. Павел I был крестным отцом Софьи Ростопчиной. С 1801 года Ростопчины поселились в подмосковном именье Вороново — вотчине размером с небольшое государство — 24 тысячи гектаров. Будучи убежденным монархистом, Ростопчин настороженно относился к либеральным реформам, проводившимся в начале царствования Александра I и в течение долгих лет безвыездно прожил в своем имении, занимаясь хозяйством и воспитанием пятерых детей.
Любимица отца, Софья или Софалетта, как он ее называл, к четырем годам болтала на французском, английском, итальянском и почти не знала русского языка. Строгость матери, строгость, граничащая с жестокостью в обращении не только с крепостными слугами, но и с детьми, особенно тяжела была для этой пылкой, эмоциональной девочки, острота чувств которой заставляла ее в пятилетнем возрасте, приходя в отчаяние от любого, даже пустякового своего проступка, восклицать: «Я не могу жить, я должна умереть и я умру!» А на увещевания сестры и слова, что так говорить грешно, пояснять: «Бог мне простит, ведь я так несчастна!»
Воспитание в семье было спартанским. Дети постоянно страдали от холода, голода и жажды. Софья и ее старшая сестра Наталья для утоления жажды пили воду из собачьих мисок, поскольку мать строжайшим образом запрещала есть и пить в перерывах между трапезами. В семейных преданиях сохранилась история о том, как на Пасху, получив в подарок крашеные яйца, дети разыгрывали их, запуская по наклонной доске. Выигрывал тот, чье яйцо катилось дальше. Софья, выиграв девять яиц, немедленно забралась в свою комнату и, утоляя постоянный голод, проглотила их в один присест.
Ее буйная фантазия и любовь к сочинению разных историй проявлялась с раннего возраста и очень веселила отца, твердившего, что девочка талантлива.
В 1805 году мать Софьи, Екатерина Ростопчина, урожденная Протасова, перешла в католичество. Для Федора Ростопчина, ревнителя православной веры, это было жестоким ударом. К жене он относился с трепетной любовью, но этот шаг расценил как «позорное действие». Тем не менее, уважение и доверие к жене не поколебалось и, прощаясь с детьми, при их отъезде из Москвы в 1812 — году, он наказывал им: «Во всем берите пример с вашей матери и в случае моей смерти слушайтесь ее как меня!» Под влиянием матери и по ее настоянию Софья в возрасте 13 лет стала католичкой. Триумфальные победы Наполеона, рост его могущества к 1805 году побудили Ростопчина вернуться к общественной жизни. Он стал писать страстные политические памфлеты, насыщенные ненавистью к Наполеону. В конце марта 1812 года, когда полумиллионная армия Наполеона сосредоточилась на берегах Немана и война с Россией была, по сути дела, предрешена, граф Ростопчин был назначен генерал-губернатором Москвы.
«Французы приписывали пожар Москвы au patriotism feroce de Rostopchine (дикому патриотизму Ростопчина)», — писал Лев Толстой. Соответствует ли это исторической истине — вопрос спорный, но то, что граф Ростопчин, вырвавшись с семнадцатилетним сыном из пылающей Москвы, отправился в Вороново и при приближении наполеоновской армии сжег свою усадьбу дотла, оставив в домашней церкви проклятие французам «…здесь вы найдете только пепел!» — это факт, не вызывающий сомнений.
После окончания войны Ростопчины поселились в Санкт-Петербурге. Считая себя героем, Ростопчин был поражен и оскорблен тем, что никто не признавал его таковым. О нем просто забыли. Император Александр I своей холодностью явно показывал, что не нуждается больше в его услугах. Ростопчин вынужден был подать в отставку. В то же время, попадая на лечение заграницу, он всюду оказывался желанным гостем и его везде встречали как героя. Король Франции Людовик XVIII во время первого визита графа Ростопчина во дворец сказал: «Если бы не вы, нас бы здесь не было!» С 1817 года вся семья Ростопчиных поселилась в Париже в роскошном особняке, ранее принадлежавшем наполеоновскому маршалу Нею. Для Софьи Ростопчиной, девушки легко смущающейся и краснеющей до корней волос, началась пора балов и выезда в свет. В начале 1819 года она выходит замуж за графа Евгения де Сегюра, представителя знаменитой французской фамилии, правнука прославленного маршала Сегюра.
За шестнадцать лет графиня де Сегюр родила восьмерых детей и потеряла одного из них, сына Рено, погибшего в младенчестве. Рождение последней дочери Ольги в 1835 году чуть не стоило ей жизни и превратило цветущую молодую женщину в тяжелобольную, на долгое время прикованную к постели, что вынудило ее вести очень замкнутый образ жизни привело к охлаждению между супругами. Однако тяжелая болезнь, сопровождающаяся изнурительными МНОГОСУТОЧНЫМИ приступами жесточайшей мигрени с временным параличом конечностей, не отразилась ни на живом характере графини, ни на ее стремлении быть самым близким другом своих детей. По воспоминаниям ее детей и внуков в доме всегда царила атмосфера не просто любви, а взаимного обожания. По утрам дети собирались в комнате матери, они любили смотреть, как она причесывается и завивает волосы, старшие подавали ей щетки и туалетную воду, младшие скакали и кувыркались на ее кровати, "твердой, как мешок с орехами", по выражению ее сына. Воспитание и образование детей стало делом всей ее жизни. Подчиняясь желаниям мужа, она, страдая от разлуки с детьми, вынуждена была отправлять мальчиков в пансион, но обучением девочек руководила сама, продумывая его и создавая свою систему, которую впоследствии описала в качестве пособия для родителей.
