Охота на либерею - Федоров Михаил Иванович

Неприметный свой тёплый кафтан, перепачканный землёй и навозом, сменил он на добротную одежду из некрашеного сукна. Новый кафтан был не столь тёплым, как прежний, но для весеннего времени годился. На первой же ночёвке пришил он внутри левого рукава потайной карман для стилета. На голову купил крепкий треух из заячьей шкурки. Мех неноский, быстро вытирается, но ему ведь надолго и не надо. Потеплеет — он его продаст или просто выбросит, чтобы не таскать обузу.

После приобретения новой одежды денег у брата Гийома почти не осталось, но это его не беспокоило. Достаточно добраться до Москвы — и деньги появятся в количестве, достаточном для выполнения возложенной орденом задачи. В этом он не сомневался.

Москва встретила его обгорелыми развалинами, кое-где белели уже свежими брёвнами новые срубы, над которыми поднимались в тихом воздухе длинные прямые сизые дымки, устремлявшиеся в небо наподобие стрелецких пик. Только сейчас брат Гийом осознал, насколько сильно пострадал город.

Где же ему остановиться? Те москвичи, кто сумел отстроить своё жилище, если кого и приютят, то лишь своих близких — бродящие вокруг люди им ни к чему. Идти в церковь? Там тоже вряд ли приютят: каменных церквей в Москве немного, а деревянные после татарского набега ещё не восстановили. А уж постоялые дворы — и подавно. Впрочем, ему ведь не надолго — на ночь-другую, а потом он сумеет связаться с нужными людьми. Значит, надо всё же рискнуть и остановиться в церкви как паломник. Брат Гийом огляделся, выискивая взглядом луковичные купола с крестами. Заметив вдалеке несколько, направился туда.

Остановившись на берегу Яузы, присмотрелся. Это был монастырь, состоящий из нескольких каменных строений с прокопчёными от недавнего пожара стенами. Вон прошёл высокий тощий монах, не обратив на него никакого внимания. Моста через реку не было, но лёд ещё хранил зимнюю твёрдость, поэтому брат Гийом решил не искать переправы и направился к монастырю напрямки — через реку. Рыхлый, подтаявший лёд не потрескивал, а слегка проминался под не слишком увесистым иезуитом, давая понять, что до ледохода осталось совсем немного времени.

Перейдя Яузу и догнав замеченного им монаха, брат Гийом поклонился:

— Отец, дозволь переночевать в обители. Сегодня пришёл, мне бы только осмотреться.

Монах остановился и не слишком любезно посмотрел на него с высоты своего немалого роста:

— А ты кто такой будешь?

— Михаилом зовут. Жил в Заречье. Дом окаянные спалили, вот сейчас мыкаюсь.

— Татары уже скоро год как ушли. Где шлялся-то всё время? — не унимался монах.

— Подался прошлым летом, как Москва сгорела, к племяннику во Владимир. У него и жил.

— А сейчас почто пришёл?

— Шестой десяток мне, работник из меня плохой. А племяннику и так несладко. Вот и ушёл.

— А здесь сладко, что ли?

— И здесь несладко. Да только приторговывал я. Выходило неплохо. Авось с божьей помощью и сейчас что выйдет. Тут и знакомые купчишки были, вот и хочу поискать — может, остался кто в живых. Сообща-то — всё лучше.

— А во Владимире тебе не торговалось?

— Племянник мой — гончар. С ним много не поторгуешь. Что сделал — только то и продал. Нет у него склонности к торговому делу.

Монах смотрел на него, усмехаясь и ковыряя пальцем заплату на рясе:

— Письмо знаешь?

Брат Гийом замялся. Писать по-русски он умел, но вряд ли его умения было достаточно для монастырских дел. Торговые записи вести — ещё куда ни шло, но вот что-то большее… Монах верно растолковал его заминку:

— Жаль. Монастырь наш ещё от преподобного Андроника [72] славен переписью книг.

Брат Гийом закивал:

— Да, отец. В торговом деле, конечно, грамотность нужна, но не такая учёная, как в монастыре.

Монах снова усмехнулся:

— Ты ж гол как сокол. Чем торговать-то собрался?

Брат Гийом уже начал вскипать: "и какое дело ему до того, как я собрался торговать"? Но вслух ничего не сказал. Напротив, лишь улыбнулся доброжелательно:

— Вот сразу видно, что ты от торговых дел далёк. Если найду я старых знакомцев, смогу взять у них деньги в рост, а с прибыли и отдам. А люди меня знают — дадут! И не сомневайся.

Глупость, конечно: никто ему в долг без залога не даст. Но монах, очевидно, и впрямь в торговых делах не смыслил совершенно, потому как только махнул рукой в сторону невысокого каменного строения недалеко от церкви:

— Ступай. Поможешь братии лёд с мостовой у ограды сдолбить и в Яузу скинуть — переночуешь. Но не больше двух ночей. И без тебя места мало.

И пошёл по своим делам. А большего брату Гийому и не надо! Завтра найдёт он нужных людей, может, и одной ночёвки будет достаточно.

Вечером, уже в монастырской трапезной, цепляя большой деревянной ложкой из общего казана полбу, в которой по случаю Великого поста не было ни одной жиринки, брат Гийом думал. Первый человек, которого он должен найти, служит в кремле. Должность у него малая, но и того достаточно. Коадъютор давно понял, что подкупать лучше малых людей — они и стоят меньше, и не настолько на виду, как большие, а видят и слышат всё не хуже и не меньше их. Вот и сейчас — человечек чину небольшого, но вхож в самые высокие палаты, и внимания на него никто не обращает. "Надо будет его о Петере расспросить, — подумал иезуит, — возможно, способный юноша многого достиг при московском дворе".

Переночевав вместе с десятком монахов тут же, в трапезной — других свободных помещений не было — он утром после завтрака покинул монастырь. Некогда ему больше отковыривать лёд от мостовой — есть более важные дела! Тощий длинный монах, что встретил его вчера, крикнул что-то в спину, но брат Гийом даже не обернулся. Он направлялся в кремль, растворяясь в предрассветной мгле.

К счастью, ночь была морозной, и лёд к утру не утратил остатка зимней прочности. Напротив, появившиеся было на его поверхности талые лужицы промёрзли насквозь. Половодье, видно, откладывалось ещё на несколько дней. Коадъютор перешёл Яузу по льду и повернул налево. По видневшимся вдалеке башням кремля, он определил расстояние — примерно три версты.

Иезуит шёл берегом, почти не глядя на разворачивающееся перед ним в медленно светлеющем воздухе запустение. Впрочем, вон с другого берега доносится гусиный гогот и сердитый женский крик. Кое-где поднимаются прямые в утреннем безветрии дымки. Дымит чёрными угольными клубами кузня, возле которой стоят сани-розвальни и трое стрельцов грузят на них целый ворох наконечников пик и бердышей без древков. Видно, кузнец куёт оружие по требованию стрелецкого или бронного приказов. Коадъютор подошёл поближе. В утренних сумерках он был почти не виден.

Стрельцы уже укутывали поклажу просмоленной рогожей. Затем один из них, с посохом, что, как знал иезуит, указывало на начальственное положение, подошёл к молодому кузнецу.

— Бердышей и пик больше не надо. Их и так довольно, да и Устюг Железный без дела не стоит. Велено тебе, Никита, ковать стволы для пищалей и сорок.

Кузнец кивнул:

— Мне б железа. То, что в прошлый раз привезли, всё сработал.

— Всё будет. И уголь, и руда, и крицы, и полосы железные.

— С железом работа быстрее пойдёт.

Стрелецкий начальник развёл руками. Он держался с кузнецом как с равным, из чего брат Гийом сделал вывод, что происхождения тот не знатного, а начальственное своё положение выслужил умением и отвагой в бою.

— Тут уж не от меня зависит. С чем обоз придёт — то и получишь.

Он пожал кузнецу руку и быстрым шагом направился за уже тронувшимися с места санями. Никита же, повернувшись в сторону кузни, заметил застывшего невдалеке иезуита. Глаза его оценивающе сузились. Ох, как не любил брат Гийом такой взгляд у людей, с которыми он разговаривал! Так смотрят, когда подозревают в чём-то, или, того, хуже, уверены, что собеседник — враг и его следует немедленно тащить в Разбойный приказ — пусть там разбираются, даром, что ли, они жалованье государево получают? Следовало немедленно разрушить зарождающееся у кузнеца подозрение, что человек, слышавший его разговор со стрельцами, вражеский лазутчик.