Птичка польку танцевала - Батлер Ольга Владимировна
А мама, обычно словоохотливая, промолчала, еще ниже склонившись над вышивкой. Она теперь боялась своего немецкого акцента.
Город спрятался за черными шторами, возвел похожие на главные здания фанерные обманки. На пустырях выросли ложные заводы, в которых по ночам светились огни ненастоящих цехов. Москва даже попыталась выдать Кремль за жилые дома – художники расписали одну из крепостных стен фальшивыми окнами. Мавзолей стал двухэтажным жилым домом, была закрашена позолота соборов, зачехлены звезды кремлевских башен. А Обводной канал с высоты теперь казался обычной замоскворецкой улочкой.
Первые воздушные тревоги были учебными. Вскоре москвичи привыкли и к ним, и к трассирующим красно-зеленым огням, которые выглядели до странности празднично в сиреневом летнем небе. Бомбардировки начались в конце июля. Москва умело защищалась. Истребители атаковали немцев еще на подступах к столице. Прожекторы ловили самолеты в перекрестья своих лучей, облегчая работу зениткам. Плавающие высоко в небе серебристые рыбины аэростатов тоже мешали немцам.
Те растерялись: завоевывая Европу, они не сталкивались с такой искушенностью в маскировке. Но немцы педантично продолжили свои налеты. Иногда фугасные бомбы все-таки попадали в дома, разрушая их с грохотом и хрустом. Половина Вахтанговского театра была превращена в груду кирпичей, досок, сломанной мебели. Декорации и реквизит разбросало по соседним арбатским переулкам. Той ночью погиб темноглазый красавец-актер Куза, он вместе с товарищами дежурил на улице возле театра.
Анна все чаще оставалась дома во время бомбежек. Она вдавливала лицо в матрас и накрывала голову подушкой: будь что будет. И начиналось… Предупреждая о налете, пронзительно выли сирены. Ненадолго наступала тишина, потом раздавался тяжелый рев – это летели немецкие бомбардировщики, их ни с чем нельзя было спутать. Моторы советских истребителей звучали в другом тембре. Хлопками тявкали зенитки, на асфальт со звоном падали осколки их снарядов.
Анне хотелось убежать из этих страшных ночей с их железным воем. Она даже начала завидовать уехавшему на фронт Максиму. Он писал, что у них пока тихо.
Однажды бомба упала совсем близко, во дворе. Раздался похожий на шорох свист, глухой удар в землю. Дом заходил ходуном, затряслась кровать, где-то разбились стекла.
– Oh mein Gott, oh Himmel… Бодже!
– Мы на каком свете? – спросила Анна охрипшим от волнения голосом и сама же ответила, нервно рассмеявшись: – Пока на этом.
В начале сентября в ТОЗК состоялось собрание коллектива. Парторг положил перед собой газету.
– Товарищи, наш театр с первого дня войны стал мобилизованным и призывным. Мы откликнулись на обращение пленума ЦК профсоюзов о том, что…
Он приложил свои круглые очки к странице «Правды».
– «…где бы ни находились части нашей Красной армии и военно-морского флота, работники искусств разделяют с бойцами фронтовую жизнь»…
– В августе мы уже отправляли одного из наших лучших артистов на фронт, он целый месяц выступал перед бойцами на передовой.
– Ага! Я в санаторию съездил! – отозвался главный комик. Это он был тем самым героем, вернувшимся с фронтовых концертов. – А вы, дураки, чего тут под бомбами сидите? Езжайте на войну, там спокойнее. Там вас будут встречать, кормить-поить, оберегать. А звук какой на природе! Ух! Акустика под каждым кустиком.
Парторг улыбнулся уголками рта и опять стал серьезным. Он напомнил, что для выступлений перед бойцами формируется очередная сводная бригада московских артистов. Она поедет в шестнадцатую армию генерала Рокоссовского, это между Смоленском и Вязьмой. Театру необходимо продолжить участие в деле разгрома фашизма.
– Ну как, найдутся у нас добровольцы?
– Я поеду, – вызвался Дорф.
– И я, – сказал Бродин. – Дорф – комик, а я все-таки резонер. Нам по отдельности нельзя… Еще Полотов просил передать, что тоже собирается.
Парторг, удовлетворенно покивав, достал из наружного кармана самопишущую ручку, записал фамилии.
– Я поеду, – неожиданно сказала Анна.
Все обернулись на нее, а парторг объявил:
– Товарищи! Актеры нашего театра Дорф, Бродин, Пекарская и Полотов проявили высокую сознательность, показали себя настоящими сталинцами…
Тут он заметил вошедшего Полотова.
– Ну вот, все в сборе.
И продолжил торжественную речь.
– Только будучи преданными нашей родине и партии во главе с товарищем Сталиным, только общими усилиями мы разгромим врага, отстоим завоевания Октября.
Полотов, пробравшись между рядами кресел, уселся позади Анны. Вскоре она почувствовала его теплое дыхание.
Он тихонько дул ей в шею и шептал:
– Позволь устам моим прильнуть к твоим. Не будь неумолима… О, жестокосердная Вава… Я только что узнал, что вы уезжаете, а меня оставляете тут под бомбами.
– Ниша, мне показалось, вы едете с нами, – с улыбкой обернулась Анна.
– Верно показалось. Как же я вас одну с ними отпущу? – Он кивнул на Бродина и Дорфа.
Те выглядели счастливыми, словно и в самом деле собрались на отдых к теплому морю.
– Значит, будем и там колоть друг друга, – сказала Анна.
– Не колоть, а восхищать. У нас высокие отношения, Вава, не забывайте об этом…
Анна отвернулась. Она давно сердилась на Полотова, а еще больше – на себя, что поддерживает эту затянувшуюся игру.
– Под знаменем Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина – вперед к коммунизму! Наше дело правое, мы победим!
Проговорив свою обязательную литанию, парторг закончил по-деловому буднично:
– Таким образом, едут четверо наших. В сводной московской бригаде будут еще артисты цирка, певцы и музыканты. Возглавит бригаду всем нам хорошо известный Семен Федорович Турынский.
После собрания главный комик, вдруг по-щенячьи тявкнув, схватил одну из молодых актрис за лодыжку. Она взвизгнула, а он, лысый, маленький, расхохотался, блестя своими глазками-буравчиками.
Для него вся жизнь была сценой, даже если аудитория состояла из двух-трех человек. Он обладал талантом рассказывать еврейские анекдоты с акцентом, который принадлежал то Одессе, то какому-нибудь местечку в Белоруссии или на Украине. Но пинг-понг из анекдотов в тот день так и не начался. Большинству хотелось говорить о другом.
– Я свой радиоприемник на почтамт сдал. Совсем новый был, с динамиком.
– Я тоже свой СВД сдал. А, все равно бесполезный! У него выбор станций, как в радиотарелке.
Приемники изготовлялись по американской лицензии, с отечественными лампами.
– Ну так не зря он СВД называется – «суки, верните деньги».
– А вы слышали, что фугасная бомба, которая у Никитских упала…
– Да! Говорят, воронка осталась двенадцать метров глубиной и тридцать шириной.
– Анна Георгиевна, вы кандидат в ВКП(б)?
Это ведущая актриса, вторая Элиза Дулиттл, приподняла свои тонкие бровки и, словно заново знакомясь, посмотрела на Пекарскую. Они были ровесницами.
– Нет, не кандидат и не собираюсь… – ответила Пекарская. – Я же не воевать еду. Вот это я точно не умею.
Ее собеседница очаровательно улыбнулась и погладила свой крокодиловый ридикюль.
– Конечно, ведь мы артисты!
Она спросила коллег:
– Кто-нибудь знает, сегодня едем в Зеленоградское? Я в Москве совершенно не могу спать из-за этих бомбежек.
В Зеленоградском находилась дача их театра. Туда по вечерам отвозили всех желающих.
– Я т-тоже не сплю, – пожаловался актер, обычно играющий фатов. Он немного заикался в жизни, но на сцене всегда говорил без запинок и выразительным фальцетом. – Вот вы не поверите, где я вчера прятался. С-сидел в подклете на гробах царевен!
– Каких еще царевен? – не поняли сослуживцы.
– Самых обычных, в монастыре. Я же на Девичке живу. У меня же к-комната в келье…
– Так вот, та бомба на Никитских воротах целую тонну весила!
– От такой в подклете не спрячешься.
– А другие театры уже к эвакуации готовятся…
Два грузовика фронтовой бригады выехали на фронт непогожим сентябрьским полднем. Они мчались, разбрызгивая широко разлившиеся московские лужи – мимо окон в белых косых крестах, мимо новеньких заборов, спешно поставленных, чтобы скрыть свежие руины.
