Птичка польку танцевала - Батлер Ольга Владимировна
Она удивленно посмотрела на него: до чего наивны даже самые умные мужчины.
– Я же не собираюсь носить это одновременно! Макс, а моя старая шляпа до сих пор в починке? Она нужна мне для гастролей.
– Извини, не успел забрать. Можем сделать это прямо сейчас.
Модистка жила неподалеку, в доме Нирнзее [13]. Обойдя забор стройки, они направились к серому тучерезу в Гнездниковский переулок.
Анна благодарно сказала:
– Ты мой спаситель от хаоса.
– Просто мне в этой жизни больше заняться нечем, – усмехнулся Максим. Он терпеть не мог высокий стиль.
Недавно он организовал ремонт в комнате у Анны и перевез ее маму в Москву. Та вернулась успокоившейся, ее душе было уютно в полном пожилом теле. Мама теперь ела только говяжьи котлетки, заклеивала в календаре тринадцатые числа во всех месяцах и без конца раскладывала пасьянсы, гадая о своем прошлом: а что было бы, если бы…
Дом Нирнзее незыблемой крепостью высился над округой, но стройка коснулась и его. К стене тучереза недавно лепился двухэтажный домик. Его оторвали, как ничтожную ракушку. Остался отпечаток: розовая краска, серые полоски перекрытий, обои с узором.
Максим открыл тяжелую дверь подъезда.
– Здравствуйте. – Он склонился к окошку будки вахтера. В прямоугольном отверстии виднелись чашка с потемневшей от заварки ложечкой и газета «Правда».
– Вы в издательство, товарищ? – раздался из будки женский голос.
– Нет, на этот раз к знакомым.
В вестибюле стоял фикус, на нем висели липучки с мухами. Под фикусом, словно цветастая кукла под рождественской елкой, сидела, дожидаясь очередных пассажиров, лифтерша в деревенском платке и синем форменном халате поверх клетчатого платья.
– Здрасьте, давно не виделись, – произнесла она. – Куды вас сегодня?
У нее, как и у вахтера, была цепкая память на лица. Обе женщины не раз становились свидетельницами важных дневных визитов и не менее важных ночных уводов, когда очередного растерянного жильца забирали в темноту молчаливые люди в васильковых фуражках.
– Сегодня поближе к небесам, на девятый, – попросил Максим.
– К небесам так к небесам… Полятели!
Лифтерша взялась за медную ручку управления.
– Как вы поживаете, тетя Феня? – спросил ее Максим.
Она засмеялась.
– А! Та же мучка, да не те же ручки! Народ покою не знает. То туды, то сюды. По десять раз на дню ездиют. Есть такие, что прямо в грязных калошах в лифт заходют. Но это я не жалуюсь. В деревне своей давеча побывала, вот есть плохо так плохо! От зари до зари работают, а денег не видят.
Спохватившись, что сболтнула лишнее, лифтерша покосилась на пассажиров своими хитрыми глазками.
В квартирах дома Нирнзее не было кухонь, раньше в нем обитали холостяки. После революции сюда въехали партийцы с семьями. Такое жилье вполне совпадало с их мечтой о будущем, свободном от канительного быта.
«Хочу здесь жить», – загадала Анна, когда шла по длинному широкому коридору, минуя одну за другой двери. Нет, она не собиралась ничего клянчить у Моссовета. Многоходовки Пекарская применяла только в шахматах и преферансе. Но ведь жизнь полна чудес. Возможно, когда-нибудь и она поселится здесь в отдельной квартирке с телефоном и радио.
Они забрали у модистки шляпу, но вместо того, чтобы спуститься вниз, поднялись по небольшой открытой лестнице на самый верхний этаж, на обзорную площадку. При НЭПе на этой плоской крыше был ресторан. Максим помнил оркестр, кабаре, бодрых официантов во фраках и ветер, воровавший белоснежные салфетки со столов.
Высокий ветер остался прежним – свежим и дерзким, а от ресторана сохранились только плетеная мебель да цветочные ящики с пожухлыми растениями. Теперь обзорная площадка напоминала обычный двор: здесь сушилось белье и играли в футбол мальчишки.
– О-па!
Максим поймал прилетевший ему в руки футбольный мяч. Старый, залатанный на швах, зато настоящий, он считался бы невозможной роскошью в простых московских дворах. Там мальчишки играли чем попало.
– Спасибо, дяденька! – крикнули футболисты, довольные, что их мяч не упал с крыши.
С улицы доносились тарахтение мощных дизелей и лязганье огромной стройки. Максим с Анной подошли к ограде. Внизу были вырыты два глубоких котлована, а в дальнем конце уже клали кирпичи каменщики. Рабочие, как муравьи, копошились возле машин, экскаваторы грузили землю на платформы трамвайных поездов, которые вывозили ее по рельсам.
Анна подняла глаза на город: крыши, трубы, призрак Страстного монастыря над унылой пустошью, доходные квартиры по Леонтьевскому, Елисеевский, своды Петровского пассажа и доживающие свои последние дни дома и домики. С еще одной стройки донеслись тяжелые удары чугунной чушки, и старая Москва задрожала в осеннем воздухе, как перед окончательным разгромом.
Где раньше блестел золотом купол Христа Спасителя, теперь рос лес железных колонн для будущего дворца с гигантской статуей Ленина. Анна поежилась, представив простертую из облаков многометровую руку Ильича.
Но пока что вокруг главенствовали купола и колокольни, шатры и маковки. Сильно прореженные за последние годы, своим прощальным устремлением к небу они напоминали… Что-то очень знакомое они напоминали…
– Что именно? – спросил ее Максим. – Вроде этой? – Он показал на геодезическую вышку на крыше Нирнзее.
– Нет, я про радиовышки… Храмы такие высокие, чтобы Богу послания отправлять. – Анна задумчиво подперла подбородок кулаком. – Молитвы, они как радиоволны.
Максим расхохотался и с нежностью посмотрел на ее профиль: маленькое ухо, милый нос с едва заметной горбинкой, уголок лукавого глаза.
– Знаешь, на кого ты сейчас похожа? На самую умненькую и хорошенькую гаргулью на свете!
– Макс, между прочим, в моей гимназии преподавали не только Закон Божий, но и физику.
Он опять рассмеялся: что за фантазерка пришла в его жизнь!
А Анна, по-прежнему не отводя взгляда от города, продекламировала с преувеличенным задором:
Это была песенка из сказки, которую они недавно смотрели.
– Тот же лимонно-жаркий Уругвай, не правда ли? Ни кризисов, ни крахов.
Мальчишки опять загалдели и побежали на улицу. Их мяч все-таки перелетел через ограду. Спускаться им пришлось по лестнице – лифтерша тетя Феня баловство не поощряла.
– Так хочется снова сняться в кино… Надо мне выйти замуж за режиссера. Только сами режиссеры, похоже, об этом не догадываются.
Анна всегда так опасно шутила, но Максим не обижался.
– Что ж… Блажен, кто свой челнок привяжет к корме большого корабля.
Он прижался губами к ее волосам, от его дыхания у нее стало горячо за ухом.
– Зато у тебя есть один очень решительный адвокат.
– Даже слишком решительный. Ты, наверное, один такой остался.
Он не боялся защищать «бывших», из-за этого недавно чуть не вылетел из партии и адвокатуры. На комиссии по чистке строгие лица партийцев не обещали ничего хорошего. Партийцы разглядывали элегантного Максима в уверенности, что к ним явился этакий «совбур», советский буржуйчик. Но, полистав его дело: участник гражданской войны, ранения, награды, именное оружие, – они смягчились. «Идите, работайте, товарищ!»
Анна ничего об этом не знала, он не хотел волновать ее, фуражек с васильковыми тульями боялись все. Последней страшной новостью стал Мейерхольд. В театрах шептались, что сначала арестовали режиссера, потом его жена была убита у себя дома. От шепота к шепоту подробности ее гибели становились все более страшными, и уже не хотелось в это верить, и казалось, что люди преувеличивают. Столько непонятного творилось в стране.
По вечерам после радиопередач об очередном процессе над врагами партии и народа запускалась пластинка с праздничной «Камаринской» или с не менее жизнерадостным гопаком. Радио кричало от соседей, что приговор приведен в исполнение. После этого куранты били полночь, их бой казался грозным.
