Сергей Мосияш - Святополк Окаянный
Борть и в самом деле оказалась недалеко. Едва обогнули озеро и углубились в лес, как Костка остановился у старого толстого дуба:
— Вот здесь.
На уровне головы Костки на корявой и серой коре дуба виден был затес — знамя его. Затес был сделан так давно, что тоже посерел, различим был только вблизи. Знамя Косткино представляло собой стрелу, устремленную вниз. Варяжко осмотрел знамя и спросил:
— А как Хотка перетесал его? Совсем убрал?
— Нет. Он мое знамя под свое приспособил. Стрелу еще и вверх пустил. Сделал обоюдой.
— Хитер муж, — покачал головой Варяжко. — Хитер.
— Хитер, да не очень умен, — сказал Костка. — Разве я не знаю своих бортей? Да я с закрытыми глазами все сорок найду. Пусть сгинут затеси, а я найду.
В воздухе послышалось жужжанье пчел, что указывало на близость борти. Когда все собрались под дубом, Костка предупредил:
— Коли станет к кому пчела приставать, не машите руками, не обижайте тварь. Тихо сидите, она и не тронет. Помните, она и на себя и на людей трудится. Кормилица.
Говоря это, Костка быстро насбирал травы, листьев прошлогодних, веточек сухих. Все это под дубом сложил, кинул туда из горшочка углей, встал на четвереньки, вздувал их, пока трава не занялась и не задымила. Закашлялся от дыма.
— Подкурим их чуток, они сговорчивее станут. А ну-ка, отрок, — позвал Костка Волчка, — следи, чтоб не огнило, чуть дымило.
Дымок потянулся вверх, завиваясь и истаивая в кронах деревьев. Костка привязал себе на пояс деревянное ведро с медорезкой, сдвинул его за спину, чтоб не мешало. Затем веревкой опоясал себя через поясницу, а другим концом обхватил дерево и накрепко завязал. Ловко упираясь ногами в дуб, Костка стал карабкаться вверх. Добравшись до верхней петли, остановился, прижался к стволу. Опять перекинул веревку выше, закрепил там и снова полез с ее помощью вверх. Делал он все это так споро и ловко, что казалось, никакого труда не затрачивал. Но Волчок-то знал, что значит взбираться по гладкому стволу, не раз пробовал.
Сажени через три появились сучки, и Костка полез быстрее. Добравшись до борти, он обвязал ствол веревкой, а в петле, на которой сидел, приспособил под себя дощечку. Сдвинул на живот ведро, достал медорезку. Натянул на голову ситак.
— Добавь дымку, — велел Волчку. — Сюда не доходит.
Княжич с пестуном и Тальцом отошли в сторону, сели под ближней березой. Оттуда наблюдали за Косткой, вокруг которого вились растревоженные пчелы. Несмотря на то что они облепили его, бортник работал спокойно, не суетясь. Засунув по плечо руку в дупло, он на ощупь вырезал там соты. Потом, переложив в левую руку медорезку, доставал соты и складывал их в ведро.
— Полно подкуривать, — закашлялся он наверху, — а то уморим пчел.
Волчок разбросал тлеющую траву, Притоптал огонь, подошел и присел рядом с княжичем. Варяжко покосился на него с неудовольствием, но промолчал, хотя очень хотелось осадить мальчишку, забывшего, кто такой он и кто такой Святослав Ярополчич.
Костка слез на землю в сопровождении тучи гудящих пчел с целым ведром сотов, наполненных янтарным медом.
— Скоренько пошли, — сказал он, — а то очухаются, заедят.
В веску Костка шагал в одиночестве, приотстав ото всех, чтобы пчелы, окружавшие его, не перекинулись на господ.
Святополк и Волчок опять вошли в одрину, за ними явился и Костка, поставил ведро с сотами на стол:
— На здоровье тебе, князь, — и, поклонившись три раза, вышел.
Потом появился Варяжко.
— Может, до меда варева поешь, Святополк, — спросил он. — Там отроки кашу сварили.
Княжич переглянулся с Волчком, и, хотя тот ничего не сказал, Святополк понял его желание.
— Нет. Мы с Волчком мед станем есть.
Пестун тоже понял, что значили эти переглядки, и огорчился, что княжич стал потатчиком холопа.
«До чего дожили», — подумал он, вздохнув.
— Ну, вкушай, — кивнул Святополк на ведро.
Волчок протянул руку, зацепил мед указательным пальцем и, закатив глаза от удовольствия, облизал его.
— Ты не лижи, как пес, — нахмурился Святополк. — Просил, так и ешь.
— А ты?
— Что я? Я не отстану. — Святополк протянул руку, взял кусок сотов.
Глядя на него, взял и Волчок кусок.
— А дружинникам же надо оставить, — не то спросил, не то посоветовал он.
— Мед просил я. Стало быть, он мой. А ты знаешь, для кого я просил. Ешь давай.
— Сколь хочу?
— Хоть все ведро.
Волчок, зажмурившись, вонзил острые зубы в пахучий липкий кусок. Святополк с любопытством наблюдал за пиршеством.
Волчок съел один кусок, полез в ведро и достал кусок вдвое более первого.
— А ты пошто не ешь? — спросил Святополка.
— Ем, — откусил княжич немного. — Ты сам налегай. Ты ведь просил-то, не я.
— Ведра, наверно, много будет, — вздохнул Волчок, принимаясь за очередной кусок.
— Ай не глянется?
— Что ты, что ты, князь. Дюже скусно.
Волчок, намеревавшийся съесть полведра, кое-как одолел третий кусок и отвалился к стене:
— Боле не могу.
— Ешь, ешь еще, — настаивал княжич.
— Спасибо, князь. Спасибо. Не могу.
— Тогда отдай дружинникам, — велел разочарованно княжич, думавший увидеть безмерное медолюбие.
Вскоре он и сам вышел на улицу, заслышав какие-то крики. Оказалось, воротились посланцы из Малой Жени и привезли Хотку. Муж этот был черноволос, среднего роста, одет поверх холщовой сорочки в однорядку[55], на ногах мягкие сапоги-поршни. Да и конь его ничуть не уступал коням княжьих отроков. По всему было видно, что живет Хотка неплохо. Поклонился Варяжке с достоинством и не столь низко, как привык тот видеть.
Дружинники вынесли из избы лавку и поставили ее у стены. Варяжко подозвал Святополка, предупредил негромко:
— Будь здесь. Суд княжий сотворим.
Садиться на приготовленную лавку Варяжко не спешил. Он знал, что люди должны князя ждать, а не наоборот. И лишь когда подошел Талец и сообщил, что-де все готово, народ собрался, Варяжко, несколько помедлив, тронул за плечо Святополка и негромко сказал:
— Слушай, что я сказывать буду. К тебе обращаться стану, соизволения прося, ты соглашайся. Можешь молча головой кивнуть. Оно и довольно. Судить-то твоим именем должно. Уразумел?
— Уразумел. Чего там.
Варяжко не спеша подошел к лавке, уважительно указал место княжичу, потом, перекрестившись, степенно сел сам.
В нескольких шагах перед лавкой стояли Костка с Хоткой. В отдалении, полукругом собрались дружинники и жители вески мужского пола.
— А ведомо ли тебе, муже, — обратился Варяжко к Хотке, — для чего зван ты сюда? И кем зван?
— Ведомо, боярин. Твои отроки сказывали.
— Так вот стоишь ты, муже, пред светлыя очи наместника земли Туровской Святополка Ярополчича. — Кормилец церемонно оборотился в сторону княжича.
Хотка поклонился Святополку в пояс.
— Именно ему поручено великим князем судить и рядить в земле дреговичей, — продолжал Варяжко, опять оборачиваясь к княжичу, подчеркивая этим его силу и превосходство. Святополк кивнул головой, как и просил его пестун.
— Стало нам днесь ведомо, что имение князя нашего убыль понесло. И мы намерены вернуть ему убытки.
Святополк опять кивнул головой, подтверждая истинность сказанного. Варяжко махнул рукой в сторону Костки:
— Сказывай, Костка, что и как учинилось в угодьях наших и по чьей вине.
— Ты ведаешь, боярин, — начал бортник, — как блюдем мы бортные угодья князя. И вот в цветень[56], осьмнадцатый день пошел я борти доглядать. И на той дальней, что у Кривого ручья, перетес узрел. Я ведал, чье это знамя, и хотел миром дело решить. К Хотке бегал, сказывал ему, совестил. Он на своем стоит, его-де та борть.
Варяжко нахмурился, обратился к Хотке:
— Что скажешь, муже, в свое ли оправдание, в вину ли?
Хотка поклонился Варяжке, княжичу.
— Как мне, боярин, правду свою искать, ибо повинен я в перетесе. Но пусть меня разразит Перун, без умысла я сотворил это.
— Как без умысла? — удивился Варяжко. — Ты что, чужого знамени не видел?
— Видел. Но думал, что то половина моего знамени.
— Как так половина? — возмутился кормилец, почувствовав, как Хотка ускользает от полной вины.
— У меня завычка, — продолжал невозмутимо Хотка, — не сразу все знамя вытесывать, а вполовину.
— Почему эдак?
— А ну как древо на княжьей земле. Суда не миновать.
— Коли не ведаешь, на чьей земле борть, зачем знаменуешь ее хотя бы и вполовину?
— А чтоб другой кто не затесал, ежели оно вдруг на свободной земле окажется.
Варяжко понял, что Хотка ускользает из рук, как налим. Нет, вину он признает, но не полностью, а отчасти. А ведь кормилец нюхом чует здесь вину его полную и злой умысел. Он знает, за это полагается двенадцать гривен продажи[57] с виновного в пользу князя. Но как доказать его полную вину?
