Сергей Мосияш - Святополк Окаянный
— Да я уж и так с имя как с детьми малыми.
— Знаю, знаю, не оправдывайся. Небось беглеца-то не пожалел, сам, поди, прикончил?
— Не-е. Его Федьша из лука осадил. Аккурат промеж лопаток угодил. Стре-елок!
— Ну Федька, я знаю, птицу из лука влет бьет. Тебе его не зря Волчий Хвост прислал. Береги отрока.
— Да берегу уж. Из котла завсегда ему лучший кус даю.
Тут закричал новоявленный жених от полона:
— Вот она! Вот, князь!
Владимир подъехал к женской связке. Русич держал за свободную руку худенькую, хрупкую девушку, испуганно смотревшую на князя. Лицом бледным и довольно красивым она почему-то напомнила Владимиру дочку Предславу, что-то похожее на жалость шевельнулось в его душе: «И у нее ведь есть отец, вернее — был».
— Ну что, девушка, согласна стать ему женой? — спросил князь.
Девушка утвердительно закивала головой.
— Она у тебя что? Немая?
— Что ты, Владимир Святославич. Это она от испуга, тебя напугалась.
— Меня? — улыбнулся князь. — Ну что ж, бери, раз согласна девка.
Воин выхватил меч, обрубил волосяную веревку под самую колодку.
— Ты что ж, злыдень, — возмутился Фома. — Какую завязку сгубил!
Девушка, понявшая, что ее освобождают, вдруг заплакала и пала на колени.
— Пан, великое дякуй тобе.
— Ладно, ладно, девка. Вон мужа благодари. А ты накорми ее хоть сперва, не видишь, стрекозы легше стала.
— Колодку-то, злыдень, — крикнул Фома.
Но воин уже побежал, увлекая за собой девушку прямо с колодкой на левом запястье.
— Ладно. Колодку сам собью.
— Ишь жеребец стоялый, — проворчал старшина.
— Ну что, Фома, покажи-ка нам того волчонка, — сказал Владимир. — Поди, он-то еще не помер.
— Да нет, этот рази помрет.
«Волчонок, — разочарованно подумал Святополк. — Тоже мне подарок». Но смолчал.
Они подъехали к мужской связке, на самом конце которой был привязан худенький, тщедушный мальчишка.
— Вот он. Целехонек, — молвил довольный Фома. — Встань, дурак, не видишь — князь.
Мальчик поднялся, через драные порты видны были худые, мосластые коленки.
— Ну-ка, отрок, сыграй нам волка, — попросил Владимир.
Мальчик насупился, задрал вверх лицо и вдруг завыл по-волчьи, да так похоже, что кони запрядали ушами, а Святополкова белая кобыла едва не встала на дыбки. Княжич вовремя натянул поводья.
— Молодец, — похвалил князь. — А ну-ка по-утиному.
И мальчик, приложив ко рту ладонь, закрякал по-утиному. Варяжко со Святополком переглянулись в изумлении, столь точно передразнивал он утку.
— А ну-ка вепрем, — заказал князь.
И мальчик захрюкал, завизжал, и уж казалось, тут не один вепрь, а целых два или три.
Владимир оглянулся на Святополка:
— Ну как, сынок, понравилось?
— Просто диво дивное, — признался княжич.
— Ну коли удивил он тебя, то и бери его себе. Дарю. Я знал, тебе понравится. Так его и зови Волчонком. Фома, сними колодку с Волчонка.
Старшина освободил мальчика.
— Куда его?
— Давай мне, — сказал Святополк, похлопал ладонью по крупу коня за седлом.
Фома подсадил мальчика на круп коня, тот ухватился за княжича, прижался к нему.
Сладок мед — горек мед…
Волчок оказался не очень разговорчивым, и Святополку пришлось едва ли не щипцами тянуть из него, откуда он родом, кто отец с матерью, как в полон попал.
Видно, воспоминания пленному отроку были не очень приятны.
— Ну, а что ты любишь-то? — спросил княжич. — Чего б хотел?
— Меду, — поколебавшись, признался Волчок.
— Чего, чего?
— Меду, — повторил не столь уверенно мальчишка, видимо сочтя свое желание чрезмерным. — Я его никогда не ел.
— Не ел, а любишь, — удивился княжич.
— Мне раз дали ложку лизнуть, — вздохнул Волчок. — А чтоб есть… не приходилось.
И Святополку вдруг захотелось сделать для этого несчастного мальчишки что-то приятное, а главное — показать пленнику, что он, княжич, может многое.
— Варяжко, — полуобернувшись в седле, позвал Святополк.
Кормилец подскакал к нему: что нужно?
— Я хочу свежего меду.
— Вот приедем в крепость…
— Нет, я хочу прямо с борти.
Святополк понимал, что если он скажет, кто в действительности хочет меду, то кормилец в лучшем случае рассмеется (мало ли чего рабу не захочется!) и не подумает исполнять такое желание. Другое дело, если меду захотел сам наместник — хозяин земли дреговичей.
— Нам придется дать крюка.
— Давай дадим крюка, — согласился Святополк.
Веска, к которой они вскоре приехали по едва приметной дороге в лесу, имела всего три избы и низкую почерневшую баньку у небольшого озерца. Со всех сторон окружал веску высокий лес. На крохотных огородиках, прижатых к воде, белели кочаны капусты да широкие листья репы. У самых изб зеленели морковные грядки. Из крайней избы навстречу подъезжавшим вышел мужик в длинной домотканой рубахе и портах, тщательно обмотанных снизу веревками от лычинец[53].
Он, видимо, уже знал Варяжку, так как, едва поклонившись, принялся жаловаться:
— Ой, боярин, беда у нас.
— Ох, Костка, — поморщился Варяжко, слезая с коня. — Живешь при сладком, а все плачешься.
— Так ведь перетес у нас, боярин. Перетес.
— Перетес? — сразу посерьезнел Варяжко. — А кто сделал, узнали?
— А что узнавать? Он вместо моего свое знамя всклал.
— А чье ж то знамя?
— Хотки с Малой Жени.
— Он чей холоп?
— Вроде вольный.
— Вольный, говоришь, — недобро прищурился Варяжко и спросил Костку: — Борти лажены?
— Нет еще, но скоро начнем.
— Сегодня одну возьмешь. Княжич сотового меду пожелал. А своего брата пошли за Хоткой, чтоб к вечеру был с ним здесь.
— Хотка не послушает отрока.
— Послушает.
Варяжко, обернувшись, позвал к себе дружинника, а когда тот подъехал, приказал ему:
— Поедешь с евоным братом, добежите до Малой Жени. Привезешь сюда того, кого он укажет. Скажешь, князь зовет.
Брат Косткин явился на коне, и вместе с дружинником они поехали по берегу озера и вскоре скрылись в лесу.
По велению Варяжки дружинники расседлали коней, пустили пастись их у озера, а сами, натаскав из лесу сушняку, начали готовить пищу.
Княжич пожелал войти в избу. Костка, поклонившись низко Святополку, открыл дверь в клеть:
— Пожалуй в одрину, князь. Нет, не сюда, здесь истобка. Иди в правую дверь.
Святополк открыл дверь в одрину:
— Здесь очень темно.
— Я сейчас волоконца открою.
Костка прошмыгнул вперед, привычно нащупал в темноте доски, закрывавшие волоковые оконца, отодвинул их. В клети посветлело.
— Это мы от гнуса утресь закрыли.
Святополк вошел вместе с Волчком, и они уселись на лавку как раз под оконцем. У противоположной стены угадывалось ложе, застланное сухой травой и каким-то тряпьем Рядом с ложем лежали приспособления бортника — веревки, ведра деревянные, лукна[54], медорезки. Костка стал рыться в этой куче.
— Далеко борть? — спросил Святополк.
— Ни. Сразу за озером. Я скоренько.
— Мы тоже пойдем.
— Пчелы дюже зло жалят, — предупредил Костка.
Святополк не счел нужным отвечать на это, а, подтолкнув локтем Волчка, спросил:
— Не боишься?
— Ты же не боишься.
— У меня вон бахтерец под кафтаном, его и стрела не пробьет, не то что пчела. А у тебя сорочка холщовая.
— Пчела, князь, и скрозь брони достает, — отозвался из угла Костка.
— Ну да? — не поверил Святополк — А больно?
— Дюже жалит.
Заметив некоторое замешательство у отроков, Костка вполне удовлетворился этим, успокоил:
— Хорошо. Створю так, чтоб не кусались. Только пусть твой слуга несет вот этот лоток с углями. — Костка подал небольшой горшок Волчку. — Иди нагреби из кострища углей горящих.
Сам Костка взял деревянное ведро, положил в него медорезку, а сверху лезиво с небольшой дощечкой.
— Ну идем, — сказал он.
Когда они вышли с княжичем в сенцы, Святополк кивнул на вторую дверь:
— А там у тебя что?
— Там истобка, князь. — Костка распахнул туда дверь. — Глянь.
В полумраке клети встрепенулись испуганные лица женщины и девочки.
— Не бойтесь, это наш князь молодой, — успокоил их Костка, а Святополку сказал: — То моя женка с дщерью.
Добрую половину места в клети занимала глинобитная, почерневшая от дыма печь, и стены были черны, особенно к потолку.
— Тут мы зимой живем, — пояснил Костка. — Хоша дымно, зато тепло.
Кормилец, прицепив меч, направился в лес, еще и Тальца прихватил с полным вооружением. Он знал — с лесом шутить нельзя: в любой миг не только зверь, но и лихой человек может наскочить. А княжич что? Отрок безусый, хотя и причисляет себя к мужам. За его жизнь и безопасность Варяжка головой отвечает. Известное дело, береженого Бог бережет.
