Сергей Мосияш - Святополк Окаянный
— А чтоб другой кто не затесал, ежели оно вдруг на свободной земле окажется.
Варяжко понял, что Хотка ускользает из рук, как налим. Нет, вину он признает, но не полностью, а отчасти. А ведь кормилец нюхом чует здесь вину его полную и злой умысел. Он знает, за это полагается двенадцать гривен продажи[57] с виновного в пользу князя. Но как доказать его полную вину?
— Хорошо, хорошо, — молвил Варяжко, делая вид, что поверил Хотке и даже рад мирному исходу. А на самом деле хитрый боярин обдумывал, с какой стороны зацепить перетесчика, чтобы не сорвался.
— Ну, а Костка приходил к тебе?
— Приходил.
— Что говорил он тебе?
— Ну что, мол, борть эта его.
— А ты что отвечал смерду нашему?
— Я… — замялся Хотка, — я не помню все до слова, но молвил, что он ли, я ли — оба служим одному господину.
— Клянусь Перуном, врет он! — закричал возмущенно Костка.
Варяжко почувствовал, что именно здесь слабое место у Хотки и на этом надо его ловить.
— А как же он говорил тебе, Костка? — спросил Варяжко, движением руки прося не кричать, а говорить спокойно.
— Я уже сказывал, твердил мне одно: его эта борть.
Варяжко молча посмотрел на Хотку, кивком головы лишь поощряя к ответу. Хотка молчал, и кормилец умышленно тянул время, понимая, что каждый миг его затягивает петлю на шее виновного. Молчит — стало быть, виновен.
Выждав нужное время, Варяжко почти сочувственно спросил Хотку:
— Что, муже, прю[58] на том кончим?
— Пошто? Сам рассуди, боярин. Что я, что он — оба данники князя. Из борти той куда мед пойдет? В те же бретьяницы[59].
Варяжко утвердительно качал головой, словно поощрял подсудимого к разговору, едва ли не соглашаясь с ним, а в душе уже празднуя над ним победу.
— Верно молвишь. Верно. — И, хитро прищурившись, спросил ласково: — Как велика дань твоя, муже?
— Десятина, боярин, — отвечал Хотка.
— Верно. Вот, — Варяжко повернулся к Костке, — а ты, смерд, что отдаешь князю?
— Все, боярин. Ты же ведаешь, я обельный[60].
— Что делать, муже, — вздохнул сочувственно кормилец. — Сам видишь, что не Косткино знамя перетесал, а князье, — кивнул Варяжко в сторону Святополка. — Его знамя, а посему надлежит тебе внести продажи двенадцать гривен не позже Семенова дня.
Хотка побелел как снег, но на колени все же не упал, хотя Варяжко ждал этого. Ждал для полного торжества да княжьего. Хотка понял по глазам боярина, что его уже ничем не своротишь, хоть в ногах валяйся. Другое дело княжич. Юн. Сердце не закаменевшее.
— Князь, Святополк Ярополчич, — захрипел Хотка голосом, севшим от волнения. — Это ж конец мне. За все имение мое разве половину дадут. Смилуйся, князь.
— Себя продай, — посоветовал Варяжко. — Еще половину дадут. Вот и разочтешься с князем. А нет, пойдешь в пенные холопы[61].
Хотка увидел, как из-за угла избы появился дружинник и шепотом окликнул княжича, позвал его к себе. И понял Хотка, что это делается с умыслом, чтобы не смог он упросить отрока облегчить продажу.
А между тем Талец, подозвав княжича, сообщил ему на ухо:
— Там в кустах твой новый холоп помирает.
— Волчок?
— Он самый.
— Бежим к нему, — схватил за руку Тальца Святополк.
И они быстро побежали к кустам, чем нимало удивили всех, не ведавших о случившемся.
— Что? Что такое? — строго повысил голос Варяжко.
Но никто ему не ответил, все побежали следом за княжичем. И остались перед кормильцем Костка да Хотка, привязанные к месту судебным нарядом. Такое их послушание даже осердило Варяжку, который сам хотел бежать за княжичем. И не только из любопытства, но и во исполнение своей обязанности — всегда быть подле княжича.
— Что стоите пнями?! — закричал он на мужей. И они, переглянувшись, побежали тоже к кустам. Теперь можно было и кормильцу трусить туда, не боясь уронить свое достоинство.
Волчок лежал под кустом, скрючившись от боли, и скрипел зубами, чтобы не стонать. Лоб его покрывала испарина.
Набежавшие люди окружили корчившегося от боли мальчика. Святополк с мольбой обратился к ним:
— Лечец есть средь вас?
— Нету, князь. В Малой Жене была знахарка, так ноне зимой померла.
Прибежали и Костка с Хоткой, а за ними и Варяжко подошел, протолкался к княжичу:
— Что стряслось?
— Волчок помирает, — схватил за руку кормильца княжич. — Пособи, Варяжко.
Из глаз отрока вот-вот готовы брызнуть слезы. Дело пестуна утешить княжича, успокоить. А как?
— Не печалуйся, Святополк, так, видно, Богу угодно. Не от души, наверное, этот дар был. Мы тебе другого купим.
— Другого нет такого, — осерчал княжич.
Варяжко хотел ласково огладить кудри княжича, но тот гневливо отбросил его руку.
— Он, кажется, меду переел, — сказал вдруг Хотка.
— Верно, — обрадовался Святополк, что хоть кто-то угадал причину мучений его холопа. — Что делать-то? Что?
— Надо скоренько в воду его, — посоветовал Хотка, — оно, может, и обойдется.
Святополк ухватился за совет, как утопающий за соломинку:
— Тащи его в воду. Слышь, в воду.
Талец подхватил мальчика, вскинул на руки, понес к озеру.
— Еще б воды ему горячей внутрь, — посоветовал опять Хотка.
Побежал кто-то из местных к избам воду горячую искать. Святополк до самой воды шел рядом с Тальцом, подбадривая Волчка:
— Держись, Волчок. Держись, не помирай. Слышь?
— Слышу, князь, — сипел бедный Волчок, напрягаясь до синевы, стонал: — Ой, худо! Ой, смертынька!
Талец вошел в воду почти по пояс, стал осторожно опускать мальчика в воду.
— Не зальешься? — спросил его.
Не, — сипел Волчок, ловя пятками илистое дно.
С берега княжич наказывал Тальцу:
— Будь подле. Слышь?
— Хорошо, хорошо, князь, не беспокойся.
Прибежал смерд с горшком горячей воды, зашел в воду, силком напоил Волчка. Не дождавшись, как помрет мальчишка, люди стали расходиться.
— Все туда же, на место судное, — велел Варяжко. Дружинникам что? По приказу и живут, и головы кладут— пошли, куда велено. Обельные ослушаться боярина тоже не посмели, потекли все опять туда же, к лавке той, у стены. Воротились на свои места и Костка с Хоткой. Остались только кормилец с княжичем на берегу да в воде Талец с Волчком.
— А тебя не касаемо? — крикнул ему Варяжко.
— Слышу. Да кабы мальчишка не залился.
— Я здесь Тальцу велю быть, — обернулся сердито Святополк на кормильца, щуря черные глаза. — Быть здесь велю.
— Хорошо, — с готовностью согласился Варяжко, — но тебе, Святополк Ярополчич, там бы надо быть. А?
Княжич отмахнулся рукой, но кормилец не уходил. Потом сказал ему негромко, чтоб сидящие в воде не слышали:
— Все в твоей воле, Святополк. Так будь же князем, начал суд — кончай.
— В моей воле, сказываешь? — переспросил княжич, все так же недобро щурясь.
— Истинно так, дорогой.
— Так пойдем.
В голосе княжича такое, что кормилец, идучи за ним, жалел уже, что настоял на своем. И один бы управился, чего там.
Пришли. Сели опять на свои места. Варяжко прокашлялся, чтобы голос звучал по-господски, и сказал:
— Уразумел, Хотка, за что осужден ты к продаже?
— Уразумел, боярин.
— Вот мы и утверждаем… — Варяжко обернулся к княжичу, поощряя его к знаку утвердительному, но тот и бровью не двинул, не то что головой. В отроческих чертах его увидел Варяжко непреклонность отцовскую, в глазах темных — недетскую решимость.
«Ой, кончать скорей надо, — не на шутку встревожился Варяжко. — Искры сыпятся, огню быть».
— Ну, — обернулся он к Хотке, — слыхал, что мы вздумали? Так тому и быть.
«Аминя» молвить Варяжко не успел, княжич вскочил с лавки и крикнул звонко и громко:
— Нет! Я продажу с него снимаю!
От крика этого замерли все, тихо стало, хоть траву слушай. И тут Хотка упал на колени, ударился лбом о землю.
— Спасибо, князь, — сказал, едва сдерживая рыдания. — Век за тебя Всевышнего просить стану.
Ничего не ответил Святополк, вскочил, повернулся и пошел скорым шагом к озеру, где Талец Волчка вымачивал.
Крепко задумался Варяжко, наморщив чело и прикрыв глаза. Хотка неслышно поднялся с колен. Уходить не решался, зная, задетая гордость боярина выхода ищет и уж лучше не тревожить его.
Кашлянул с чего-то Костка и словно разбудил боярина. Поднял он голову и рукой махнул несколько раз, разгоняя собравшихся. Всех, всех. И жителей, и дружинников своих гнал прочь. Двинулись было с места и Костка с Хоткой, но Хотку боярин рукой остановил. Когда остался перед ним только он, Варяжко сказал:
— Вину тебе за перетес княжич простил по душевной щедрости своей. Но я обиду князю без следа не могу оставить. А потому назначаю тебе три гривны продажи.
