Сергей Мосияш - Святополк Окаянный
Однако вместо ожидаемой похвалы от князя им было через гридня передано его неудовольствие: «Хвалы воздаются за подвиги свершенные, но не выдуманные». Гусляры смутились, но были благодарны за то, что князь выразил неудовольствие тихо, на ушко, а не громогласно, как мог бы сделать любой другой на его месте. И потому, исправляя оплошность, воздали хвалу Яну Усмошвецу. Запел лучшей из них, гусляр Хома Сивый:
Как на поле ковыльное вышел злой великан,
Думал русского тот печенег извести, растоптать, изрубить.
Но бороться с поганым стал юноша Ян Усмошвец.
Не хвалясь, не грозясь, великана за глотку рванул,
Как железом рванул ее, наземь бросая бойца,
И поганый подох, словно бешеный пес в ковылях.
И теперь гусляры Яну храброму славу повсюду поют,
И великому князю Владимиру честь воздают.
— Вот это песнь, достойная героя, — сказал Владимир Святославич. — Пусть застолье осушит кубки за здоровье моего богатыря Яна Усмошвеца. Вечным памятником будет герою город, который я заложу на месте его подвига.
— Верно, Владимир Святославич! — вскричал воевода Блуд. — У великого князя должны быть и великие герои!
— Хорошую ты подсказку молвил, воевода, — усмехнулся князь. — Но раз ты сказал, тебе ее и творить на деле надлежит.
— Какую подсказку? — удивился Блуд, усиленно морща лоб: что, мол, я брякнул спьяну?
— А о богатырях. Вот Ян у нас случайно сыскался, не явись нужда в единоборце — и мял бы юноша до скончания века кожи. Неужто Русская земля скудна богатырями?
— Н-нет, — с готовностью махнул рукой Блуд, задев рукавом и опрокинув свой кубок на стол. — Их на Русской земле немало.
— Вот ты мне их и станешь выискивать, воевода.
— Я? — удивился Блуд. — Пошто я?
— Пото, что сам мне это подсказал, стало быть, и дума о том близка тебе.
— Но как?
— Не сам, конечно. Пошлешь по городам и весям бирючей, они объявят, что ко двору своему я зову служить самых сильных и храбрых мужей. Соберешь дюжину, поклонюсь тебе, будет сотня таких, щедро награжу. Стану всех их у самого сердца держать. Постарайся, Блуд, потрудись.
А виновник столь торжественных песнопений и похвал сидел по правую руку князя в новом кафтане с расшитым серебряной нитью оплечьем. Смущенный и оглушенный внезапно свалившейся на него славой, он и слова не мог вымолвить путного в ответ на обращение к нему окружающих. Лепетал лишь одно:
— Спаси Бог вас, спаси Бог… спасибо.
Владимир Святославич нет-нет да взглядывал ласково на смущенного юношу, похлопывал по спине:
— Ты что ж не ешь, не пьешь, Ян?
— Спасибо, — бормотал тот в ответ.
Где ему было, вчерашнему кожемяке, мявшему прокисшие, вонючие шкуры, сразу обвыкнуть в новой роли княжьего милостника, есть с серебряной тарели вкусные сладкие блюда, пить заморские вина.
Правда, старый Усмошвец вполне справлялся со свалившимися, отчасти и на него, благодеяниями князя, уплетая за обе щеки все, что ставили перед ним, выпивая до дна то, что наливали ему в кубок, — вино ли заморское, медовуху ли, сыту ли. Однако в разговоры, как и сын, не вступал, хотя ох как хотелось старому прихвастнуть, что это он — он породил такого молодца.
Польский полон
С Западной стороны прискакал в Туров на взмыленном коне великокняжеский гонец, соскочил с седла и, отряхнувши пыль, направился к крыльцу. Встретившего его дворского Никиту спросил:
— Где княгиня?
— У себя в светелке.
— Я от великого князя. Веди.
Никита провел гонца к Арлогии. Тот, поклонившись, сказал:
— Великий князь Владимир Святославич возвращается с поля ратного из Польши. Ныне вечером будет в Турове.
— Ну, как он там?
— Рать счастливая. Много полону. Едва не пленил самого князя Мечислава, тот бежал в Краков.
— Значит, с победой Владимир Святославич?
— С победой, княгиня. Просил приготовить добрый стол с питьем и брашном.
— Никита, распорядись, — приказала Арлогия. — А где Святополк?
— Он с кормильцем на рыбалке.
— Пошли кого-нибудь за ними. Князь наверняка о нем справится, пусть не уходит со двора.
Владимир Святославич приехал ввечеру в сопровождении нескольких гридней, среди них были воевода Волчий Хвост и Анастас.
К приезду его в зале дворца был накрыт стол с жареньями, вареньями и его любимой гречневой кашей, а главное — с корчагами хмельных медов и вина.
— Ну, здравствуй, княгинюшка, — обнял Владимир Арлогию, поцеловал нежно, спросил тихо на ушко: — Рада гостю-то? — И по поцелую горячему, по этому шепоту — Арлогия поняла, что Владимир соскучился по женской ласке и сегодня непременно пожалует к ней в опочивальню. Зарделась от мысли такой, ответила искренне:
— Очень рада, Владимир. Очень, — дав понять, что будет ждать его на ложе своем.
Что греха таить, любила она этого злыдня, любила и ненавидела. Любила за его ненасытность в любви и ласках, ненавидела за убийство мужа Ярополка Святославича. Но с годами ненависть остыла, сгладилась, а вот женское сердце, тоскующее по мужской ласке, требовало того, чего недодала злодейка судьба.
Владимир по-хозяйски прошел в передний угол, поискал взглядом икону, не нашел. Но все же перекрестился, расстегнув пояс, освобождаясь от меча. Кинул меч на лавку, велев и спутникам следовать его примеру:
— На пиру меч помеха.
Со свойственной ему широтой души велел всем приехавшим с ним садиться за стол и даже высказал сожаление, что не может все войско усадить за один стол.
— Они шатры в поле за Яздой разбили, в обозе вино есть, так что не обидятся. Да, кстати, а где Варяжко?
— Он, наверное, у княжича, — отвечала Арлогия.
— Вели позвать. Он пестун сына — наместника моего и потому в чести должен быть. Да и Святополк пусть приедет, хоть взгляну на отрока.
Явился Варяжко с княжичем. Великий князь ласково приветствовал пестуна:
— Проходи ко мне ближе, Варяжко. Не наскучило в няньках-то?
— Не наскучило, князь.
— Ну и славно. Я, признаться, ведь из-за тебя сюда Блуда не захватил, в войске оставил, в обозе.
Варяжко пожал плечами: мне, мол, какое дело, хотя в душе одобрил такое решение Владимира — не сводить за одним столом супротивников.
Подозвав к себе Святополка, Владимир поерошил ему волосы, спросил, заглядывая в глаза:
— Ну что, сынок, вижу, подрос за год-то, а чему выучился?
— Выучился, — отвечал осекшимся голосом мальчик, потупляя глаза. После всего узнанного о Ярополке и Владимире он не мог смотреть в глаза убийце отца с приязнью, боялся, что по глазам Владимир догадается, о чем думает отрок. Великий князь, видя скованность княжича, не стал докучать дальнейшими расспросами:
— Ступай к себе, сынок. Пить тебе рано. Заутре будет тебе подарок от меня. Живой подарок.
Святополк ушел в свою опочивальню, гадая про себя: «Подарок. Да еще и живой. Что это? Наверное, какую-нибудь зверюшку поймали в лесу — зайчонка, волчонка или, того лучше, медвежонка. Зачем он мне?..»
Лукавил отрок. Думать не хотелось о подарке от Владимира, а оно само думалось, гадалось: что это? Его, княжича, подарком не просто удивить, все-то у него есть — конь, меч, брони, лодия своя, лук, да еще и не один. И догадался Святополк: «Да сокола он подарить хочет…»
И вроде успокоился. Ясно, лучший подарок — это сокол, на охоту наторенный, потому что считаются лучшим занятием князя в мирные дни — ловы. Тут и дураку понятно… Догадавшись о завтрашнем живом подарке, успокоился княжич и уснул, а во сне видел сокола, который вился над ним, но отчего-то никак не хотел когтить птиц, летавших тут же. «Плохо наторенный, — думал княжич, — такой подарок не нужен мне».
Княгиня тоже не долго задержалась на пиру, осушив первую чарку, закусила кое-как и ушла в опочивальню. Сама расстелила постель, взбила и положила две подушки, разделась и, оставив гореть всего лишь одну свечу на столе, забралась под одеяло. Притихла.
А снизу доносился гомон пирующих, а потом запели воинственную грустную песню:
В поле ратном меч гуляет
Со копьем на пару-у-у.
Крушат брони, крошат кости.
Кровью землю кропят.
Подпевают харалужным[51]
Каленые стрелы.
В небе хмуром ворон кружит
И добычу чует.
Не заметила княгиня, как задремала, очнулась от скрипа двери. В опочивальню вошел муж, долгожданный и желанный. Подошел к лавке, тяжело опустился на нее, спросил негромко:
— Спишь?
— Нет, — отвечала Арлогия, чувствуя, как птицей в силке забилось сердце.
— Славные меды у тебя, половина моих отроков под стол свалились. Не подмешивала ли чего?
— Нет. Что ты. Боже упаси.
— Кстати, что это у тебя в трапезной иконы нет?
