Птичка польку танцевала - Батлер Ольга Владимировна

Трубка поднялся из-за стола.

– На днях переезжаем на Страстной. Так что скоро жду вас на нашей летней веранде. А Воротниковский переулок – прощай, до осени.

Он произносил Воротниковский как коренной москвич, с ударением на втором «о».

Трубка отошел, а Бродин, вытаращив свои и без того выпуклые голубые глаза, дорассказал историю про рассеянного директора.

– Представьте, два раза принял меня на одну и ту же работу. В результате я оказался с двумя отдельными окладами! «Причитающиеся мне» несколько месяцев получал.

– Яша, это надо записать, – деловито прервал друга Дорф. Именно так рождались их знаменитые сценки.

– Уже записано, – быстро ответил Бродин. – И скоро выйдет в сборнике. Там совсем коротенько.

Дорф всплеснул руками.

– Вы слышали? Выйдет в сборнике! Коротенько!

– Ага, коротенько, – невинно подтвердил Бродин, словно не понимая, чем так возмущен его друг. – Я считаю, текст должен быть упругим, как резинка. Пусть проницательный читатель сам ее растягивает и домысливает. Ему это нравится.

А Бродин все не унимался.

– Ну вот что ты за эгоистический человек!

– Да, я ужасный эгоист и стремлюсь быть в центре внимания. На любом дне рождении хочу быть именинником, на любых похоронах – покойником.

– А это откуда взял?

– Отсюда. – Бродин постучал пальцем по лбу.

– Так запиши! Или, ладно, отдыхай, – сдался Дорф, – я сам запишу. И напомни… что ты там еще за эластичную резинку говорил?

– Яша, надо мне ваш метод с директором взять на вооружение, – сказала Бродину Анна.

Мужчины заулыбались. У звезды музыкального холла Пекарской с деньгами был полный порядок. Но она объяснила, что это на случай, если закроют «Аркаду». Дорф поспешил успокоить ее.

– Если прикроют, перейдете к нам в ТОЗК.

Его слова воодушевили воробушка Полотова.

– Анна, прекрасно! Станем дышать рядом, на одной сцене! И наши чувства расцветут с новой силой.

Он постоянно так дурачился перед ней. Все знали, что он был примерным семьянином.

– Ниша, пощадите! – засмеялась Анна. – Наша любовь и так – на разрыв аорты.

Полотов схватился за сердце, словно провинциальный актер в шекспировской драме.

– О, Анна, яд и лекарство в нежной оболочке! Как выдержать такое?

Но карие глаза Пекарской уже стали серьезными. Убрав со щеки локон, она сказала, что пьесы, которые ставят в ТОЗК – не совсем ее репертуар.

– Я все-таки надеюсь, «Аркаду» не закроют. Поругают и отстанут. Нас давно критикуют.

– Думаете, отстанут? – с иронией спросил Иванов.

Когда официант принес еду, к их столу снова подошел Трубка – окинуть его внимательным взглядом. Радушный хозяин всегда создавал ощущение достатка и следил, чтобы тарелки были теплыми, чтобы ничего не остывало, не подгорало, чтобы продукты были свежайшие и чтобы едоки сидели удобно.

– Так… Судак «Орли», бризоль, котлеты «Адмирал». Кушанье поставлено!

На других столах в театральном клубе была такая же смесь французской, русской, еврейской кухонь, щедро приправленная соусом «Майонез». Тружеников искусства все устраивало. Главное, что общение в этом подвале всегда было на высшем уровне. Тем более за столом, где собрались хохмачи-южане.

– Мы с Люшей насмотрелись за границей на эти мюзиклы, – усмехнулся Иванов. – Одни «герлс» у них чего стоят! Очень буржуазное искусство, с буржуазными конечностями и выпуклостями. Нет чтоб показать зрителю танец жизнерадостных пенсионерок!

Иванов, выпив, обычно становился искрящимся и легким, его сарказмы превращались в шутки. Редкий случай для русского человека. Но после возвращения из американской командировки он все чаще казался пессимистом.

– Да-да, Женечка… – подхватила Анна, поправляя воображаемые профессорские очки. У нее были изящные ярко-красные ноготки с незакрашенными белыми лунками – такой маникюр носили сейчас модницы в Париже, Нью-Йорке, Москве.

– Рабочие московского завода, побывав на оперетте, заметили коллективу театра, что те неправильно ее подают.

Иванов прищурил на нее свои пронзительные глаза степняка.

– А как оперетту надо подавать?

– В классовом разрезе… – ответила Анна, склоняясь над тарелкой. – Женечка, я, конечно, не печатаюсь в «Правде», но иногда ее читаю!

Иванов вздохнул, подпер длинной рукой подбородок.

– А нашу комедию Гришка Никандров без всяких рабочих переделал… в этом самом разрезе. До неузнаваемости. У Гришки прям война миров получилась. Помпезная! А ведь у нас с Люшей была просто пародия на бюрократов.

Режиссер Никандров, так внимательно смотревший пьесу про цирк, Пекарскую на главную роль не позвал. Американку сыграла лучистая Соколова. Конечно, она кое-что позаимствовала у Пекарской, не зря ведь впитывала на спектакле. Но победителей не судят.

Фильм только вышел на экраны и уже всколыхнул страну. Никандров угодил всем. Комедия понравилась и вождю, и народу. Соколова подтвердила свой статус главной звезды. Ее лицо сияло отовсюду, ее жизнерадостный голос каждый день лился из репродукторов.

Бродин поучительно поднял вверх указательный палец:

– А все потому, дорогие мои, что у вашей собачки оказался невыдержанный репертуар. Несовременный, не зовущий, не мобилизующий. Сами посудите, какая от него польза нашей пятилетке?

Никто не посмеялся над шуткой, экспансивный Иванов даже рассердился.

– Мы, когда вернулись из Америки, собственный сценарий не узнали! И фильм уже был снят! Они текст поменяли без нашего ведома. Как вам такое нравится? Мы единственное, что успели, так это убрать свои имена из титров. Люше только этих проблем не хватало…

В ресторане вдруг раздались аплодисменты. Они предназначались элегантному иностранцу. Сопровождаемый администратором, он шел к выходу, помахивая тростью. Ему было лет сорок, и он был красив статной испанской красотой. Анне хватило одного взгляда на мужчину, чтобы затормошить друзей.

– Посмотрите, это же он!

– Кто? – не понял Дорф.

Анна вскинула свои тонкие брови.

– Капабланка, конечно!

Она была возмущена, что уважаемый ею Дорф не узнает великого шахматиста.

– Да, это он, – подтвердил Иванов.

Но Дорфа трудно было смутить.

– Пойду проверю.

Он поднялся, догнал администратора. Трубка кивнул, потом развел руками, показывая на дверь.

– Ох, уже уходит, – догадалась Анна. Она с волнением смотрела, как Дорф просительно трогает Трубку за рукав, а потом они оба, то и дело показывая на Анну, что-то предлагают красивому кубинцу.

– Пер фавор, рапидо… Плиз, данке шен, – до Пекарской донеслись уговоры сразу на нескольких языках.

Капабланка вежливо кивал, но при этом делал маленькие шажки к выходу. Великий шахматист не выказывал желания задерживаться. Стало ясно, что этот господин не позволит по отношению к себе никаких вольностей. И все-таки он не мог не оценить женскую красоту. Еще раз взглянув на Пекарскую, Капабланка улыбнулся и направился к их столу.

– Буэнас тардес!

Его темные вьющиеся волосы были тщательно уложены. Гордость проступала даже в его поклоне.

Трубка объяснил:

– Анна Георгиевна, я ему сказал, что примадонна музыкального холла и талантливая шахматистка готова сразиться с чемпионом.

– Талантливая шахматистка пятого разряда, – с иронией уточнила Анна.

– Даже разряд имеется. Это замечательно, – безо всякого выражения констатировал Трубка. – На этом я удаляюсь и снимаю с себя любую ответственность, прежде всего – материальную.

Капабланка присел перед шахматной доской Анны и снова улыбнулся: его позабавило сочетание крошечных красно-белых шахмат и красно-белого маникюра шахматистки.

– Обставьте его, Аня! – азартно воскликнул Иванов.

Пекарская пошла е2-е4, это был самый распространенный дебют. Капабланка ответил е7-е5 – не задумываясь, словно шахматы были в его жизни ничего не значащей ерундой. Они оба рассмеялись, посмотрев друг на друга, когда их пальцы столкнулись. Анна вспомнила чьи-то слова, что шахматная игра – диалог, в котором участвуют только руки. Руки у кубинца оказались мягкими и холеными.