Михаил Садовяну - Братья Ждер
Уехал и оставил меня одну; так и впредь будет уезжать и оставлять меня, такой уж он своевольный и всегда таким был. Тебе, дорогая сноха Кандакия, я могу сказать это, ибо ты для меня как дитя любимое. Вот сидим мы сейчас на крыльце у Симиона и смотрим, как снуют слуги, и видим, что делается на конном заводе. Недавно прошел Симион с Лазэром Питэрелом, постояли они у конюшен, и приказал Симион вывести на смотр господарских жеребцов, по новому, им установленному порядку. Слуги тотчас же пошли в конюшни и вывели жеребцов. Видела ты и Каталана. Видела и я этого аргамака, много раз видела. Дорогая моя Кандакия, ты изумишься и перекрестишься, когда я скажу тебе, что за все годы, пока хозяином здесь был Маноле, мне не доводилось видеть этого прославленного Каталана. А была из-за него целая смута, и люди убивали друг друга, как на войне; одни хотели выкрасть его, другие охраняли его; такие дела тут были, о которых знает весь свет. И тогда мне не дозволялось посмотреть на Каталана. Упрямец Маноле запрет наложил, я и заговаривать об этом не смела. А сейчас и ты, дорогая Кандакия, видела, что ихний Каталан такой же конь, как и все остальные, ничем не лучше.
— И все же, — улыбнулась Кандакия, — несмотря на строгие запреты, ты, боярыня Илисафта, увидела его, когда пожелала. Ухитрилась поглядеть на него и Кандакия, ибо вокруг боярина Маноле были и другие, более сговорчивые мужчины. Теперь, когда нет запрета, пропала и охота посмотреть на коня. Каталана уже не скрывают от нас, — ведь теперь есть и другие жеребцы его крови, и цена Каталану упала в глазах конюших. Нам прежде очень хотелось взглянуть на него! А теперь никакого нет желания.
— Дорогая сноха Кандакия, ты, я вижу, понимаешь, сколько я выстрадала. С тех пор как Симион стал здесь конюшим, место это будто расцвело: и людей видно, и слышны женские голоса. А раньше тут было, как в мужском монастыре. У боярина Маноле твердое сердце, а Симион размяк и подобрел от любви своей супруги. Он уж и не знает, как и чем угодить боярыне Марушке.
— Это и с другими случается и случалось, дорогая боярыня Илисафта.
— И в самом деле так, дорогая Кандакия, — успокоилась конюшиха.
— Новенькое сито долго висит на гвозде, дорогая свекровь Илисафта. Но тут еще и другое дело: сколько ты ходила то по врачевателям да повитухам, то к чудотворным иконам и святым девам, и золовка Марушка понесла благословенный плод, и мы все тут теперь сидим подле нее, ждем, когда матерь божья ниспошлет ей разрешение от бремени.
— Так оно и есть, — вздохнула конюшиха, — когда женщина на сносях, ее чтут, как повелительницу и королеву. Однако некоторым не дано быть в тягости.
— Потому что не настало для них время, дорогая боярыня Илисафта, как признались они вам. А когда наступит для них срок, попросят вашей помощи.
Боярыня Кандакия с улыбкой поцеловала руку своей дорогой свекрови. «Поспешила поцеловать, дабы не укусить», — подумала конюшиха, зорко, но незаметно следившая за невесткой, которая была в расцвете красоты. «Ох! — со вздохом подумала она. — Красота скоро увядает…»
— А что сейчас делает боярыня Анка? — вдруг обратилась Илисафта к снохе. — Она как пошла к Марушке, так и не выходит до сих пор.
— Должно быть, угощает дочку кофеем, — не без ехидства промолвила Кандакия.
Только на это и горазда моя сватья. Вижу, и пана Кира опаздывает. Забыла я масло, которое освятил владыка Теоктист, вот и пришлось послать за ним Киру. Ведь сказала, где его найти, да, видно, не нашла старуха, роется, разыскивает. Ах нет, слава богу, идет! Пана Кира, что это ты так долго возилась?
— Разве долго, матушка боярыня? Пока туда шла, пока обратно. Масло-то я искала в тисовом ларце, да не нашла. Благо, было у меня припрятано немного точно такого же, я и принесла его. Не слышно, вторые-то схватки не начались?
— Не тревожься, сейчас ты сама услышишь, пана Кира.
Женщины застыли в ожидании. Из дому не доносилось ни звука. Босые цыганки торопливо пробегали из верхних покоев в нижние и во двор. И лишь на мгновение лучи полуденного солнца успевали блеснуть на их разноцветных ожерельях. На цыганках были яркие, пестрые одежды татарского покроя; самые молодые, будто желая сбросить с себя путы рабства, уже переставали носить одежду кочевников и осмеливались щеголять в молдавских домотканых юбках и косынках. Старая бабка-повитуха еще носила шальвары. Эти смуглолицые служанки были подарены боярыне Марушке господарем на новоселье.
Боярыня Илисафта, откинув голову, указывала на них лишь взглядом, но Кандакия понимала, что приданое это, которым, по-видимому, гордилась Марушка, было не по нраву свекрови. А все-таки приятно иметь рабынь, кои так покорно прислуживают тебе, стоят перед тобой на коленях. Не скажешь, что эта женщина, по имени Марушка, дочь русинки, обижена судьбой. Кандакия ехидно улыбнулась, соглашаясь с мнением конюшихи о рабынях-цыганках.
Во дворе было тихо и спокойно. Симион велел всем слугам-мужчинам идти отдыхать в тень, а не сновать без дела туда и сюда, не перекликаться, не стучать, не кричать. Для всяких шумных дел настанет другое время, когда его милость успокоится. А сейчас он места не находит себе. Направился было к дому, да увидел женщин на крыльце и по их лицам понял, что ему еще долго придется маяться. Хоть бы кончилось это мучение к вечеру или хоть к полуночи! Он повернул от дома к конюшням, обводя невидящим взором горы и знойную дымку над степью. Ницэ Негоицэ высунул голову из-за стога сена. Симион раздраженно приказал ему:
— Постели мне сегодня в моей старой каморе у конюшни; переночую там нынче.
Старая избенка, в которой он спал еще в ту пору, когда был холостяком и вторым конюшим, позднее нередко бывавшая для него прибежищем во время ссор с боярыней Марушкой, вновь должна была сослужить свою службу.
— Я понял, честной конюший, — ответил Негоицэ, глядя хмурыми глазами в сторону, словно отыскивая там недруга.
Вдруг из верхних покоев донесся тонкий приглушенный крик.
Женщины вскочили с крыльца, зашелестели юбками, заспешили в дом. Конюший Симион ринулся к калитке.
Пана Кира поспешила за хозяйками, стараясь обогнать их справа или слева и на ходу нащупывая за поясом бутылочку со святым маслом.
— Родненькие мои, родненькие… — вздыхая, бормотала она, стараясь пройти вперед, но это ей никак не удавалось.
Марушка лежала на кровати под белыми покрывалами. Голова ее от сглазу была повязана шелковой красной косынкой. Боярыня Анна вертелась вокруг кровати, что-то разыскивая, и время от времени спрашивала дочь:
— Что тебе, милая моя?
— Я умру! Умру! — кричала Марушка. — Оставьте меня, ничего мне не надо, убирайтесь отсюда.
Схватки становились все сильнее, она корчилась, извивалась ужом, кричала страшным голосом, от боли лицо ее исказилось.
Симион просунул взлохмаченную голову в приоткрытую дверь.
— Нет! Нет! Нельзя! — разом закричали женщины и, встав стеной перед ним, вытолкнули за дверь.
— А мне что делать? — спрашивал Симион, начиная сердиться. — Я же хочу видеть Марушку.
— Нельзя! Мы позовем тебя, когда понадобится.
— Сколько же мне тут стоять?
— Позовем, когда наступит время, — отвечали женщины.
Это всего больше раздражало Симиона: ему приказывают не беспокоиться, тогда как каждый крик Марушки болью отдается в нем самом. Вся душа переворачивается от ее мучений. На лбу у него выступил пот. Симион вышел на крыльцо, уперся лбом в дубовый столб.
Снова крик! Крик смерти разрывает ее…
Такого ужаса он больше не может терпеть. Симион бросился в спальню. И в этот самый момент вопли Марушки смолкли.
Женщины сделали все, что положено делать в таких случаях. Сменили масло в лампадке у иконы богоматери, вставили новый фитиль, Марушке подали стаканчик вина, смешанного со святым маслом, и уговаривали отпить хоть капельку, на лоб положили мокрое полотенце, которое Марушка сразу же сбросила. Цыганка- повитуха просунула голову в дверь и, отыскав глазами нану Киру, знаком подозвала ее.
— За попом послали? — спросила она ее на ухо.
— Нет еще. Сейчас пошлю.
Боярыня Илисафта, услыхав это, всплеснула руками.
— Как же ты могла позабыть, дорогая сватья! Не понимаю!
— Да неужели я виновата, господи прости! — воскликнула Анка. — Есть же и другие в этом доме.
— Разумеется, есть, особенно мужчины, которые не находят себе места, — согласилась Илисафта, вышла и опять набросилась на Симиона. — Пусть кто-нибудь без промедления вскочит на коня, — приказала она конюшему, — и едет за отцом Драгомиром. Пусть поп все бросит и мчится сюда.
— Что случилось?
— Делай, что я велю, не спрашивай. Ничего пока не случилось, все идет, как надо.
Старуха цыганка продолжала поучать пану Киру:
— Как начнутся третьи схватки, спустите ее с постели.
