"Избранные историко-биографические романы". Компиляция. Книги 1-10 (СИ) - Джордж Маргарет
– Этого я не знаю.
– Как это – не знаешь?
– Яд на всех действует, отравить можно любого. Она не сказала кого – видимо, решила, что так будет безопаснее.
– И ты не можешь выведать? Расспроси о деталях, скажи, что так легче подобрать яд.
– Ты когда-нибудь пробовал заставить Августу что-то сделать? Для такой, как я, это невозможно. К тому же ты, похоже, и сам прекрасно знаешь, как действует яд.
– Я знаю, что мать принимает противоядие. Так она чувствует себя в безопасности.
– Возможно, всем следует так поступать, – рассмеялась я. – Но скажу тебе по секрету: это не действует. Люди воображают, будто это их защитит, но на самом деле пребывают в мире блаженного неведения. Таких легче отравить, потому что они теряют бдительность.
Уж не знаю почему, но мое откровение смягчило Нерона, он даже едва заметно улыбнулся.
– Каково это – распоряжаться жизнью и смертью? Понимать, что можешь одним глотком своего зелья лишить кого-то будущего? Что ты чувствуешь, когда на нас смотришь? Забавляешься? Или тебе грустно?
Я посмотрела ему в глаза. О, эти пронзительные, все понимающие глаза.
– Когда станешь императором, узнаешь, каково это.
XXX
Нерон
Меня передернуло. Эта случайная встреча – смесь из связанного с болезненной потерей Криспа прошлого и настоящего с его неутихающими страхами – была настоящим ударом для моей психики. Если Локуста во дворце, значит жди беды. Кто-то умрет. И скоро.
Впрочем, мать могла придержать яд на будущее. Как долго яд сохраняет свои свойства? Надо было спросить. Вот такие мысли лезли мне в голову. Сколько зелья она приготовила? Хватит ли, чтобы отравить нескольких людей? Кого она наметила в качестве своей жертвы? Может, та ее угроза не была пустой? Что, если это буду я?
Нет, нет. Наверняка Британник. Да, это наиболее целесообразно. Клавдия можно не трогать, он, в его нынешнем состоянии, не представляет для нас никакой угрозы. И чем старше я буду к моменту его смерти, тем лучше буду править. А если Британника не станет, исчезнет мой единственный соперник, которого все еще может предпочесть Клавдий. Да, наверняка цель матери – Британник.
Это открытие заставило меня посмотреть на сводного брата новыми глазами. Жизни его сложно было позавидовать. Ему выпало быть сыном Мессалины, а это довольно скверный жребий, и Клавдий совсем не обязательно был его отцом. Им мог стать тот актер, с которым спала Мессалина, или кто-то еще из ее многочисленных любовников. Возможно, Клавдий меня и усыновил, потому что не был уверен в том, что Британник его родной сын.
Мать Британника казнили, когда ему было семь. Потом появился я – старший сводный брат – и потеснил его, лишив отцовского внимания. К тому же он был болезненный, и с ним порой случались приступы, возможно – эпилепсии. Одно это могло послужить доказательством того, что он был сыном Клавдия, ведь тот всю жизнь страдал от множества недугов.
С другой стороны, преследовавшие Британника беды делали его опасным – затаивший обиду легко решается мстить. Он упорно называл меня Луцием, тем самым давая понять, что не признает мое место в своей семье. Через полгода ему исполнится четырнадцать. Кто знает, что он предпримет после признания совершеннолетним?
Да, мать должна была выбрать своей целью Британника, хотя бы для того, чтобы отвести от нас возможный удар.
Предупреждать его не имело смысла – на его защите стояли опытные дегустаторы. Но я полагал, что мать с Локустой это учли. В данной ситуации я мог лишь держать ухо востро и надеяться, что сумею пресечь попытку матери угостить его отравленным лакомством, когда рядом не будет дегустаторов. Я не желал Британнику смерти, это было бы верхом несправедливости и коварства в его и без того полной обмана жизни.
Сентябрь прошел без происшествий, но я сохранял бдительность: нельзя было расслабляться или отвлекаться на мелочи. С приходом октября на Рим опустились теплые убаюкивающие дни. Все вокруг окрасилось в золотистый цвет. Листья опадали с деревьев, кружа над нашими головами, словно добрые духи. Октавия остановила свой выбор на аллегории осени и была очень рада, что напольную мозаику закончили как раз к этому времени года.
– Правда, у нее очень милое лицо? – спросила Октавия, когда мы разглядывали ее.
Лицо было удивительно красивым. Глядя на него, никому бы и в голову не пришло оплакивать лето, наоборот – хотелось объятиями приветствовать наступление осени.
– Да, – согласился я. – Ты отлично со всем справилась. Странно, но ее лицо кажется мне знакомым.
– Это потому, что ты ее уже встречал, – сказала Октавия. – Моя служанка позировала для этой мозаики.
– Неужели? Не припомню, чтобы ее видел.
– Просто ты крайне редко заходишь в мои покои.
Октавия сказала это спокойно, без укора. Наши жизни не пересекались, словно две параллельные дороги.
– Она настоящая богиня осени, – заметил я, все разглядывая идеальное в своей завершенности лицо.
– Похоже, ты мне не поверил, – заметила Октавия. – Что ж, тогда я ее позову.
– О, в этом нет нужды…
Я торопился по своим делам и лишь из вежливости заглянул к Октавии, но она уже хлопнула в ладоши и приказала рабу привести Акте.
– Я тебя не задержу, – извиняющимся тоном произнесла Октавия (мне порой казалось, что ее отношения со мной строились на извинениях и оправданиях). – А, вот и ты!
В комнату вошла ожившая дева с мозаики. Именно такое восприятие в первое мгновение лишило меня дара речи, хотя все было наоборот: женщина выступила в роли модели для художника. Однако мозаику я увидел первой, и она для меня и была оригиналом.
– Акте, мой супруг в таком восторге от мозаики – он не верит, что для нее позировала реальная женщина, – сказала Октавия. – Вот я тебя и позвала.
– Это правда, – подтвердил я. – Мне следовало бы догадаться, что ни один художник не способен вообразить такую красоту.
Женщина улыбнулась без тени жеманства и чуть склонила голову.
– Эта работа была большой честью для меня, – ответила она. – Я хотела, чтобы мозаика в точности отвечала вашим с супругой пожеланиям.
У нее были темные волосы, а теплые глаза словно приглашали к продолжению разговора.
– Акте? Ты гречанка?
– Да. Моя семья из Ликии.
– Ее отец был захвачен в плен командиром римского гарнизона и казнен, а всю семью угнали в рабство, – сказала Октавия. – На родине они принадлежали к благородному роду, а в цепи их заковали, потому что они не желали повиноваться Риму.
Акте ничего к этому не добавила и не попыталась оправдать свое происхождение.
– От цепей до покоев принцессы долгий путь, – заметил я, надеясь так подтолкнуть ее к разговору.
Я хотел знать о ней все, хотел стоять в этой комнате и смотреть на нее как можно дольше.
– Сейчас я вольноотпущенница, и здесь я по своей воле. Раньше прислуживала Клавдию вместе с другими иноземными слугами, госпожа Октавия после свадьбы решила взять меня с собой. – У нее был глубокий уверенный голос, и держалась она с достоинством. – Дом Клавдия подарил мне свободу, поэтому мое римское имя – Клавдия Акте.
Мне показалось, я понял, что почувствовал Аид, когда увидел собирающую цветы Персефону. Я хотел похитить ее, силой увести, унести с собой, часами смотреть на нее, слушать ее голос, хотел узнать все об Акте, гречанке из Ликии.
Но вместо этого я лишь коротко кивнул.
– Спасибо, Октавия, что показала мне ту, которая вдохновила мастеров на создание этой прекрасной мозаики. – Я взглянул на Акте. – Теперь каждый раз, глядя на это произведение искусства, я буду вспоминать твое лицо.
С этими словами я резко развернулся и вышел из комнаты.
Но даже Акте и мысли о ней (она в моей постели, мы гуляем по цветущим полям, лежим на берегу ручья и смотрим на парящих в небе птиц) не избавили меня от терзающего душу беспокойства. От громких звуков я вздрагивал и с подозрением приглядывался к любому незнакомцу в коридорах дворца. Я всегда был начеку, но так и не смог понять, откуда придется удар и сколь близка опасность.
