Странник века - Неуман Андрес Андрес

Лиза поставила поднос на пол. Постучала в дверь и, по своему обыкновению, вошла, не дожидаясь ответа. В комнате стоял запах тревоги. Лиза, обладавшая невероятно острым нюхом, была убеждена, что, когда человека что-то беспокоит, он нездорово дышит и заражает своим дыханием воздух. Угли в печи почти догорели. На стуле небрежно валялась мятая одежда Ханса. Половина нечесаной головы, склонившейся над пюпитром, виднелась между стопками книг. Слабый свет из окна едва освещал бумажные лабиринты, среди которых стояли незажженные канделябры и лампа.

Я принесла обед, нараспев объявила Лиза. Отлично, спасибо, буркнул Ханс. Я открою ставни пошире? предложила она. Как хочешь, ответил он. Лиза уперлась руками в бока и оглядела его нетерпеливым взглядом. Вид у тебя усталый, сказала она. Да, я устал, ответил Ханс, не поднимая глаз от тарелки. Ты злишься? предприняла она новую попытку. Я? удивился он и поднял голову, на кого? на тебя? Лиза обреченно кивнула. Ханс отодвинул тарелку, встал и подошел к ней. Девочка моя, сказал он, беря ее лицо в ладони, как я могу на тебя злиться? Вот теперь, наконец-то! он ей улыбнулся. Лиза моргнула и сосредоточилась на горячих ладонях Ханса, на кончиках его пальцев, на их мягкой силе. Вот такой, именно такой и должна быть жизнь! всегда! Каким наслаждением, подумала она, было бы сейчас упасть в обморок. Она чувствовала, как кровь отливает от головы к груди, животу, ногам. Ей даже показалось, что губы Ханса немного приблизились, не сильно, совсем чуть-чуть! к ее губам. Лиза! загремел из-под лестницы голосище госпожи Цайт, Лиза! масло! Ханс отдернул руки и отступил назад. Лиза не двигалась. Ее лицо исказила гримаса ненависти. Иду! крикнула она, выходя из комнаты.

Вечером на постоялый двор забежал Альваро, заставил Ханса одеться и выйти с ним на улицу. Ханс безропотно позволил отвести себя на Гончарную. Оживление, царившее в «Развеселой таверне», причиняло ему боль: весь белый свет смеялся, пьянел и втихаря развлекал себя рукоблудием. На свисавших с потолка железных кольцах свечи горели через одну: в такое время лучше было не выставлять все забавы публики напоказ. Ханс глядел в пивную кружку, как в калейдоскоп. Ты сегодня не пьешь? удивился Альваро. Пью, пью, пробормотал Ханс и одним глотком влил в себя половину. Безуспешно опробовав две-три темы, Альваро потрепал друга по плечу. Сколько ты ее не видел? спросил он. Ханс вздохнул и мысленно подсчитал: Две с половиной недели, почти три. Желая расшевелить Ханса, Альваро стукнул по его кружке своей. Успевшему снова отключиться Хансу пришлось отреагировать, чтобы пиво не расплескалось по столу. Золотистый луч заметался в кружке, коснулся краев, но все же уберегся, продолжая дрожать.

Розоватая жидкость выгнулась языком, отразив в себе карусель карбидных ламп, взлетела к краям бокала и бешено выплеснулась на гипюровую скатерть. Двое слуг тут же подскочили, чтобы промокнуть пятно влажными салфетками. Руди удержал бокал, криком прогнал их прочь и приказал закрыть за собой дверь и оставить их в покое.

Не донеся куска до рта, Софи украдкой следила за Руди. В последнее время он повышал голос в ее присутствии чаще, чем за весь предыдущий год. Когда в столовой стало тихо, он воскликнул: Как ты посмела произносить это имя в моем доме? Извини, ответила она, я думала, слуги не знают, о ком идет речь. Слуги знают все! отрезал Руди, они знают все и всегда! Я уже сказала: извини, повторила Софи и отвела глаза в сторону. Но как ты могла?! закричал он, вот что я хочу понять! как ты могла?! Друзья давно меня предупреждали, доносили мне разные сплетни, но я не хотел их слушать! А знаешь почему, Софи? Потому что я верил тебе, верил! Боже мой, какое предательство! Я уж не говорю о скандале! Как можно быть такой неблагодарной? Нет! здесь ничего не говори! Выйдем в сад!

Стуча зубами от садовой сырости, моргая воспаленными глазами и понимая, что отпираться бесполезно, Софи дрожащим голосом признала наконец всю правду. К ее удивлению, вместо того чтобы разбушеваться еще сильней, Руди, выслушав ее, затих. Он погрузился в свои мысли и забегал вокруг кустов, как гончая, обнаружившая свой трофей. Видя, как он мечется, Софи почувствовала к нему жалость. И хоть и проклинала себя, но не могла избавиться от чувства вины. Много раз она давала себе клятву ни при каких обстоятельствах, никогда не сожалеть о содеянном, о решении поступить так, как ей хотелось. И вот теперь все обернулось крахом: она обманула Руди, ее помолвка висит на волоске, Ханс, похоже, собирается уехать, и вдобавок ко всему и вопреки всем своим принципам она пожалела о собственной дерзости. В этот момент снова заговорил Руди. Но как? произнес он умоляющим тоном, как ты могла предпочесть его мне? Растроганная его слабостью, Софи постаралась смягчить свои слова. Дело не в предпочтениях, прошептала она, это другие чувства. Другие? воскликнул он, какие же другие? меня ты ценишь, а его любишь? меня любишь, а его желаешь? объясни мне! говори же! Ты уверен, что хочешь продолжать этот разговор? спросила она, разве не достаточно того, что я тебе уже сказала? Прошу тебя, объясни мне! воскликнул он, я хочу понять, не ты ли у нас такая мастерица разговаривать? так объясни мне! Не видя возможности продолжать не причиняя ему еще большей боли, Софи предпочла отмолчаться. Она знала, что мужская ярость нуждается в оппоненте. И если ей удастся уклониться от противостояния, Руди будет к ней снисходительней.

Через полчаса, когда они все еще были в саду, их роли стали постепенно меняться. Как только тайна раскрылась и обман выплыл наружу, Софи в каком-то смысле стало легче. Теперь, когда все обвинения иссякли, уже Руди ощутил свою беззащитность. Софи много месяцев ходила по краю обрыва и, как и следовало ожидать, в конце концов с него сорвалась. Зато теперь могла смотреть на Руди без притворства. И неожиданно заметила, что в ее откровениях неверной женщины было больше силы, чем в озлобленном возмущении ее жениха. От упреков он перешел к растерянности, от растерянности к страданию. Я так этого боялся! стонал он, топая ногами, клянусь тебе, я так этого боялся! Променять меня! На этого хлыща! Но если ты так боялся, ответила Софи в порыве какой-то удивительной для нее самой супружеской спеси, тогда почему ты не вернулся раньше? почему остался на курорте? как ты мог быть так уверен в себе? Руди замер. Он уткнулся взглядом в землю и тихо сказал: Нет. Я не был уверен в себе. Никогда и никого я прежде так не любил. Никогда не верил в себя меньше, чем с тобой. Руди! прошептала она и прикусила губу. В Бадене, продолжал он, я только и делал, что сомневался. Сомневался в себе, в тебе, во всем. Иногда по ночам я плакал, спрашивая себя, не лучше ли внезапно вернуться в Вандернбург. Но старался убедить себя, что должен верить тебе, верить в нас. Что нельзя вести себя, как какой-нибудь ревнивый муж, которого такая женщина… такая женщина, как ты, никогда бы не пожелала себе в мужья. И всякий раз я решал остаться, надеялся, что ты расценишь мое отсутствие не как беспечность, а как самое трудное из всех возможных доказательств моей любви.

Руди сформулировал эти последние фразы с такой ледяной отчетливостью, с какой врач диагностирует собственную болезнь. Софи молчала. Какое-то время оба были заняты тем, что прислушивались к своему молчанию, к синкопированной дроби фонтана. Наконец Руди сказал: И все-таки это доказательство любви не самое трудное. Я все равно тебя люблю. Так же или даже сильнее, чем вначале. Боже мой! Софи Готлиб, посмотри мне в глаза и послушай, что я тебе скажу. Я готов простить тебя, готов все забыть, понимаешь? я тоже сумасшедший, я все еще на это готов. Мы будем вместе все отрицать, мы будем отрицать это до тех пор, пока он не уедет, до тех пор, пока это не забудет весь мир. Что ты мне скажешь? Одно твое слово! ты слышишь? один-единственный знак, и все будет, как прежде! И здесь ничего не было, понимаешь? Ничего. Проси у меня все, что хочешь. Проси!

Не в состоянии вымолвить ни слова, Софи поняла, что никогда не уважала Руди больше, чем сейчас, и никогда не любила его меньше, чем сейчас.