Странник века - Неуман Андрес Андрес

Кхэ, Ханс, эй, Ханс, снова проснулся старик, расскажи мне что-нибудь! (но что? спросил Ханс), что хочешь, что в голову придет, ты всегда что-нибудь рассказываешь (даже не знаю, замешкался Ханс, ты меня застал… застал врасплох, дай подумать, что же? ничего не приходит на ум, а! вот), кхэ, я знал! (расскажу тебе еще кое- что о Новалисе, о котором говорил тебе раньше, помнишь?), кхэ, конечно, я же умирающий, а не маразматик (ты не умирающий), будет тебе! конечно, умирающий, но ты продолжай (хорошо, так вот, я вспомнил другое его высказывание на твою любимую тему), о шарманках, кхэ? (нет-нет! о снах), а! отлично (нечто в том роде, что, пока мы спим, тело переваривает все увиденное душой, иными словами, что сон — это процесс переваривания впечатлений души, понимаешь? эй, шарманщик, ты не спишь?), нет, кхэ, нет, я думаю.

Ханс, послушай (ты проснулся? хочешь пить?), да, спасибо, кхэ, но скажи мне, кхэ, правильно ли я понимаю: когда тело переварило все, что проглотила душа, кхэ, когда у него уже не остается снов, чтобы их переваривать, тогда мы вдруг просыпаемся голодными?

Кхэ, Ханс! э (да?), я (хочешь пить? хочешь еще воды?), нет, спасибо, пить нет, кхэ, я боюсь (боишься смерти?), нет, смерти — нет, она наступает и все, кхэ, это всего лишь миг, не знаю, больно ли будет, кхэ, но телесная боль мне знакома, понимаешь? я за шарманку боюсь, Ханс, за мою шарманку, кхэ, кхэ, кто станет на ней играть? иди, подойди сюда (говори, я здесь!), я хотел тебя кое о чем попросить (все, что хочешь), кхэ, я хочу, чтобы ты узнал, как звучит слово «шарманка» на всех языках, на которых ты сумеешь его отыскать; я хочу, чтобы ты прочитал мне эти слова, кхэ, хочу их услышать, сделаешь это для меня? а? Ханс! окажешь мне такую услугу?

Дни истекали светом, как треснувший кувшин молоком. Выпал первый снег и облепил ветви деревьев. Ледяной воздух калечил поля. Старик теперь не кашлял, нечто более глубокое рвалось наружу из его грудной клетки. Чтобы расслышать его слова, приходилось наклоняться очень близко. Он издавал звуки без вибрации, безнадежно растрачивая воздух. Он скорее хрипел, чем говорил. Увидев Ханса, шарманщик попытался приподнять голову. Они с тобой? прошептал он, ты принес мне слова? Ханс отодвинул в сторону затхлый ком простыней, соломы и шерсти. Сел на тюфяк. Взял бесплотную руку старика и вынул из кармана лист бумаги.

Как ты знаешь, кроме Leierkasten, сказал он, мы называем ее Drehorgel (мне это название никогда не нравилось, прошептал шарманщик, я предпочитаю Leierkasten, так я ее всегда называл), ну тогда с чего начнем? хорошо, смотри, например, на итальянском она называется organetto di Barberie (правда же, сказал шарманщик, в этом слове есть юмор? такое праздничное словцо!) и на французском оно звучит похоже, вот так: orgue de Barberie (уж эти мне французы! засмеялся, прислушиваясь к выговору Ханса, шарманщик), на голландском ее называют по-разному: есть название, похожее на то, которое тебе не нравится, не буду его повторять, но есть и другое, очень простое: straatorgen (звучит отлично, ничего не скажешь, одобрил шарманщик, как говорится, ни добавить ни убавить, а, кстати, ты знаешь, что шарманка родилась именно там, в Голландии?), нет, не знал, я думал, это мы ее придумали, ну что у нас еще? по-датски lirekasse (хорошо, отлично, похоже, что они слегка скопировали нас, правда?), может быть, а может, мы скопировали их (нет, это исключено, исключено, немецкие шарманки старше), ну хорошо, тогда читаю дальше, э-э, на шведском она называется positive (чудесно, чудесно), норвежцы именуют ее fatorgan (такое название подошло бы инструменту покрупнее), португальцы — realejo (странно, но красиво), а вот на польском шарманка называется katarynka (великолепно! в этом слове звенят бубенцы!), ну а в английском шарманка имеет множество названий, в зависимости от размера инструмента и от его предназначения (этого следовало ожидать: ведь они такие практичные, эти англичане), ну например, они называют ее barrel organ (аха!), а есть еще fair organ (так!), а еще есть другое, street organ (хорошо, хорошо), но мое любимое hurdygurdy (о да! звучит совсем по-детски!).

Когда Ханс закончил список, шарманщик задумался. Красиво, кивнул он с улыбкой, смазавшей его черты, очень красиво, спасибо, теперь мне намного лучше. Казалось, что от мимолетного облегчения его лицо немного разгладилось. Но почти сразу его снова свело судорогой.

Он уже не кашляет, сказал Ханс, это хорошо? Я бы сказал, ответил доктор Мюллер, что это неизбежно.

Долгими часами шарманщик остекленевшим взглядом смотрел в потолок, а в промежутках между рваным сном стонал. Казалось, ему больно дышать, словно вместо воздуха он втягивает в себя какую-то липкую бурду. Напора его голоса едва хватало на то, чтобы слова пробились сквозь бороду. Трудно было помочь ему сходить по нужде. Вымыть хотя бы половину его тела было уже подвигом. Он весь засалился, волосы слиплись в волокнистую массу, кожу изъели клопы. Он был отвратителен и красив в совершенно особом смысле, он был достоин всяческой любви.

Прихватив на постоялом дворе одеяла и постель, Ханс уже несколько ночей провел в пещере: он решил пробыть здесь до конца. Каждый день приезжал Альваро и привозил им корзинку еды. Однажды Ханс попросил его прихватить томик Новалиса. Мне нужно с ним подискутировать, объяснил он. Когда приятель привез книгу, Ханс встревожился: это был не тот экземпляр, который он оставил на письменном столе и о котором упомянул в своей просьбе, а тот (по крайней мере, так ему показалось), что лежал в сундуке. Альваро нашел ключ от сундука? Задержался ли он, чтобы разглядеть остальное? Что еще он успел увидеть? Ханс посмотрел другу в глаза. Но прочесть в них ничего не смог. Спрашивать он тоже не стал.

Ближе к вечеру Ханс почувствовал, что на фоне пелены мокрого снега веки его слипаются. Немного позже он проснулся в полной темноте от звука ломающейся ветки. Снег уже не падал. Ханс раздул огонь, обернулся к старику и понял природу услышанного звука. Это была не сломанная ветка, это были легкие. Шарманщик стонал с вытянутым от напряжения лицом. Холодный воздух врывался в пещеру, но еле заметно выходил у старика изо рта. Что с тобой? подошел к нему Ханс, что? Ничего, ответил шарманщик, уже ничего, это как будто кто-то другой уходит.

Шарманщик? позвал Ханс, ты здесь? Сам не знаю, ответил тот. Как я испугался, воскликнул Ханс, я подумал, что… Скоро, уже скоро, простонал шарманщик. Послушай, склонился к нему Ханс, я хотел задать тебе один вопрос, вернее, не хотел, а должен, прости меня, но где бы ты хотел быть похоронен? Я? прошептал старик, нигде, спасибо, оставь меня здесь. Как здесь? не понял Ханс, где здесь? Здесь, где угодно, на земле. Как это на земле! запротестовал Ханс, хотя бы достойные похороны!.. Спасибо, не надо, сказал старик, если ты оставишь меня на земле, то мое тело съедят вороны и звери, а если ты меня зароешь, то его съедят черви и муравьи, так какая разница?

Эй, Ханс, эй, прошептал шарманщик, ты спишь? Нет-нет, зевнул Ханс, ты что-то хотел? Ничего, ответил старик, хотел только тебя попросить: когда это произойдет, приберись немного в пещере.

Весь день шарманщик ничего не говорил. Не шевелился на своем ложе. Не стонал. Был неподвижен, но в сознании. Черты его лица казались нарисованными острым углем. На нем читались боль и вялость человека, который не хочет знать того, что знает. Сидя рядом с ним в темноте, Ханс чувствовал, что это ожидание и есть максимальное одиночество и в то же время его главный спутник.

Вдруг шарманщик начал тихо говорить какие-то слова. Ханс смотрел на него в страхе. Утром он предложил привести священника, но старик отказался. Сам не зная, что ему делать, Ханс поцеловал старика в грязную бороду. Спросил, хочет ли он соблюсти какой-нибудь ритуал. Шарманщик разомкнул деревянные губы, взял Ханса за запястье и прошелестел: Это и есть ритуал.