Странник века - Неуман Андрес Андрес

Возведенный в кубическую степень голос профессора Миттера вернул Ханса к дискуссии. А вы что думаете, господин Ханс? спросил профессор, согласны вы с Паскалем? Не зная, скрывается ли в этом вопросе ирония, Ханс предпочел ответить: Что ж, если так сказал Паскаль, то у меня возражений нет. Паскаль, мне кажется, еще говорил, что почти никто не умеет жить настоящим. Это как раз моя беда, прошу меня простить, что отвлекся. Спор между нами шел о том, пришла ему на помощь Софи, прав ли был Паскаль, когда сказал, что не следует разъяснять народу несправедливость какого-либо закона, поскольку народ подчиняется законам лишь благодаря тому, что верит в их справедливость. Ах вот что! на ходу сориентировался Ханс, м-м-м, мысль глубокая, но, скорее всего, ошибочная, то есть многие справедливые законы возникли именно в результате того, что люди восстали против несправедливых. По-разному бывало, возразил господин Левин, по-разному. С вашего позволения, вмешался Альваро, я хотел бы процитировать одно высказывание Паскаля, которое кажется мне на удивление республиканским: «могущество королей зиждется на безрассудстве народов» [157], думаю, что эта фраза проясняет его мнение о законах. Помилуйте! возмутился профессор Миттер, поправляя парик, Паскаль все же заслуживает большего, чем примитивная демагогия!

Профессор Миттер, казалось, был настроен на яростный спор и жесткую аргументацию. Знаете ли, господин Уркио, продолжал он, на днях я перечитывал «Дон Кихота» в переводе Тика, и, честно говоря, этот перевод показался мне не лучше перевода Бертуха (то есть как не лучше? немедленно отреагировал Ханс, ведь Бертух даже название исказил! Неужели? удивился Альваро, и что же он придумал? «Жизнь и чудеса премудрого помещика дона Кихота»! ответил Ханс, вообрази себе эдакий ужас! И эдакое непонимание, добавил Альваро, ведь у Алонсо Кихано земли почти не было, зато имелся особый дар загубить любое чудо, которое он собирался совершить. Единственным чудом во всей этой затее, засмеялся Ханс, оказался сам Бертух, который изучал испанский, переводя «Дон Кихота»), возможно, господа, возможно! Но в любом случае вам не может не показаться занятным, что такой воинствующий романтик, как Тик, перевел эту книгу, пародирующую весь спектр его идеалистических воззрений. Наиболее точным кажется мне перевод Сольтау (слишком анахроничный, возразил Ханс), для меня очевидно, и готов вас с этим поздравить, что вы более въедливый читатель, чем я, но это не так важно, вернемся к теме разговора: на днях, перечитывая «Кихота», я подумал, не консерватор ли в конечном счете Дон Кихот, не консерватор ли он в лучшем смысле слова? с какой стати из него сделали революционного героя, ведь главная его мечта — остановить историю, сохранить мир прежним? и он действительно ностальгирует по феодализму! (вот! встрепенулся вдруг Руди и захлопнул табакерку, не зря же его назвали мудрецом!), с другой стороны, господа, не знаю, как вам, а мне особенно блестящими кажутся его рассуждения о ратном и научном поприщах (дорогой профессор, пошутил Ханс, надеюсь, я вас не разочарую, если скажу, что в этом мы с вами почти единодушны), однако, молодой человек! какое приятное исключение! В своих рассуждениях Дон Кихот оспаривает то искусственное деление, которое, к несчастью, практикуется и поныне: физическая сила, с одной стороны, и мыслительная — с другой. Я бы даже сказал, что теперь ситуация ухудшилась, поскольку само научное поприще разделили на искусство и науку, что лишний раз подтверждает упадок западного мира. Как можно отделить чувства от рассудка? и как можно отрицать тот факт, что недостаток физической подготовки снижает восприимчивость к знаниям? мне, например, после физических занятий читается гораздо лучше (но Дон Кихот, возразил Ханс, говорит не о физической силе, а о военной), вы ошибаетесь, он говорит об обеих, которые к тому же по сути есть одно и то же: война так же необходима для установления мира между народами, как и физическая сила для спокойствия духа (ой, только прошу вас, не надо! возразил Ханс, войны затеваются не для того, чтобы дать народам мир, а сила крайне редко используется во благо духу. Подожди, вмешался Альваро, ведь здесь профессор прав: нечто подобное говорит сам Дон Кихот в своей речи об оружии и учении, ты помнишь? «оружие имеет целью мир, и этот мир есть истинное окончание войны» [158]. Под подобным высказыванием, скривил лицо Ханс, подписался бы даже Священный союз, и Робеспьер тоже, господин Ханс, и Робеспьер тоже! (но мне, профессор, взвился Ханс, Робеспьер так же омерзителен, как и Меттерних. Что? воскликнул Альваро, ты это серьезно?), господа, вы и представить себе не можете, как забавно видеть вас двоих спорящими (пожалуйста, друзья мои, вмешалась Софи, не будем терять равновесия, наши встречи как раз и предназначены для споров, в противном случае в них не было бы смысла. Прошу вас не раздражаться. А что касается этих замечательных рассуждений, то я, при всей скромности своих познаний, хотела бы вам напомнить, что тот, кто сравнивает оружие со знаниями, то есть наш герой из Ла-Манчи, сам стал рыцарем благодаря знаниям, а не оружию. И, несомненно, говорит он гораздо больше, чем сражается, а победы одерживает скорее в спорах, чем в битвах. Эльза, дорогая, не принесешь ли ты нам печенья?).

О нет, извините! продолжал свои наскоки профессор, если мы говорим о Кальдероне, то в первую очередь говорим о поэте, а не о драматурге, это становится очевидным, когда изучаешь стихи его драм: они всегда намного сильнее самой фабулы. С другой стороны, при всем моем уважении к дражайшему господину Готлибу, известному ценителю Кальдерона, в поэтической палитре этого автора слишком много святой водицы. Ну и ну, профессор, воскликнул Альваро, какой вас нынче одолел испанский настрой! Не менее испанский, ответил профессор Миттер, чем ваша упомянутая мной способность сваливать все в одну кучу. Есть такое дело, усмехнулся Альваро, не отрицаю. Если делать выбор между поэтами-католиками, то я бы предпочел Кеведо, его можно называть реакционером, но уж никак не святошей. Бог мой, сколько в нем восхитительной, уж вы простите меня, злости! Что меня раздражает в Кальдероне, так это его драматические аллегории, все эти богачи и бедняки, уравненные смертью, короли, бросающиеся под конец в объятия вассалов! интересно, что сказал бы Санчо Панса о «Великом театре мира» [159]? Дорогой друг, мрачно возразил профессор, если нас что-то и уравнивает, так это смерть. Сей неоспоримый факт одновременно является и мощной драматургической идеей: выслушивать мертвых так, как если бы они знали, что их ждет. Только политизируя философию, можно сомневаться в подобных вещах. Ну знаете ли, ответил Альваро, если мир живых — это театр, то Кальдерон забыл описать театральный задник. Столь бурный интерес к потустороннему заслонил от него реальность посюстороннего. Заметьте, что Сервантес в «Кихоте» поступил ровно наоборот: он заставил нас страдать от земного неравенства и несправедливости, от каждодневной человеческой продажности. Зато смерть какого-то персонажа и то, что с ним произойдет потом, для него по-чти не важны. Как это не важны, возразил профессор, если Кихано в смертной агонии отрекается от своих ошибок! Отрекается Кихано, возразил Альваро, но не Кихот.

Ах, как все это интересно, вмешалась госпожа Питцин, я обожаю «Кихота»! Всю книгу я не читала, но некоторые эпизоды просто очаровательны. А вы, дорогой господин Уркио, как читатель-испанец с кем себя ассоциируете: с Кихотом или с Санчо? надеюсь, я не очень донимаю вас такими вопросами! Сударыня, ответил Альваро, здесь нечего выбирать, истории они нужны оба, и оба бессмысленны друг без друга. Дон Кихот без Санчо напоминал бы неуправляемого старика и не протянул бы и недели, а Санчо без Кихота превратился бы в раздобревшего конформиста и растерял бы свою любознательность, а именно она и составляет главное его богатство. Во всем с тобой согласен, заметил Ханс, кроме одного: Дон Кихот и впрямь неуправляем, но в этом его секрет. «Он продолжал свой путь», ты помнишь? «вернее, путь, который избрал его конь, ибо Дон Кихот полагал, что именно так и надлежит искать приключений» [160]. И если нет рыцаря без оруженосца и наоборот, то без Росинанта не было бы самой книги. Как интересно! воскликнула госпожа Питцин, а эти печенья просто вос-хи-ти-тель-ны. Софи, дорогая, поздравь от меня Петру. Боже! пошутил Руди, не заметив табачной крошки у себя на носу, наконец-то хоть один разумный комментарий!