Странник века - Неуман Андрес Андрес

Как только они вышли из кабинета, лейтенант Глюк догнал сына и сказал: Нельзя так разговаривать с начальством! не имеет права младший лейтенант… Лейтенант, снова твердо повторил лейтенант Глюк. И лейтенант тоже не имеет права! разозлился лейтенант Глюк, не будь болваном. Как скажете, отец, ответил лейтенант Глюк. Лейтенант, называй меня «лейтенант», поправил его отец.

Лейтенант Глюк слушал показания Софи. Его отец молчал, рассеянно глядя в окошко в задней стене. В их кабинете, гораздо меньшем, чем кабинет начальства, стоял запах затхлой сырости. Лейтенант записывал стоя и каждый раз, когда Софи умолкала, начинал ходить вокруг обшарпанного письменного стола. Это все, что вы помните? спросил он, бросая перо в чернильницу (чернила заколыхались, облизнули ее края, попытались выплеснуться, но постепенно улеглись в свои берега), вы уверены, что не заметили больше никаких примет нападавшего? какие у него волосы, цвет лица? руки? ничего? Я уже говорила: было довольно темно, ответила Софи, и, как вы сами можете догадаться, я в большей степени была занята тем, чтобы от него оторваться, чем его разглядывать. А запах? снова задал наводящий вопрос лейтенант, какой-нибудь особый запах? запах изо рта, запах пота, что-нибудь? Он не смог приблизиться ко мне настолько близко, ответила она и понурилась, простите, господа, что я почти ничем не могу вам помочь. Жаль, сказал лейтенант. Позвольте, вмешался Ханс, неужели ничего нельзя сделать? ну, например… мы могли бы организовать ночные дежурства и патрулировать улицы под видом обычных прохожих! насколько я понимаю, ваши жандармы не справляются, ночных сторожей тоже не так уж много. Сударь, раздраженно ответил лейтенант, мы уже не раз организовывали специальные дежурства, и все безрезультатно. Возвращаться к ним нет никакого толку. Ряженый никогда не нападает в течение двух дней подряд, даже в течение двух недель подряд. Он чрезвычайно терпелив. И действует неожиданно, но не опрометчиво. Он появляется и исчезает. Его как ветром сносит. Софи (разогнув длинные пальцы, которые во время допроса держала сплетенными в замок, и потирая ими манжеты и щербатый край письменного стола) глухо проговорила: Хорошо бы вы его поскорее поймали, господа, вчера мне чудом удалось спастись, но в другой раз удача может отвернуться, ведь замешкайся я еще хоть на секунду, Боже мой! подумать страшно! Ну что же, сударыня, вздохнул лейтенант, благодарим вас за ваши показания. Можете идти. Советуем вам удвоить бдительность! мы очень рады, что вы оказались такой проворной. Да нет, прошептала Софи, не такой уж проворной я оказалась, просто если читать газеты, то представляешь себе, чего можно ожидать.

Услышав эту фразу, лейтенант Глюк-отец (все это время рассеянно смотревший в окно) неожиданно обернулся и сказал: Постойте-ка, постойте! а когда, вы говорите, вы бросились бежать? Софи, чуть не подскочив на месте от неожиданно зазвучавшего голоса второго лейтенанта, переспросила: Что, простите, вы спросили? Я спросил, повторил он, когда именно вы побежали. Вы только что сказали, что не так быстро спохватились. Почему же ряженый не сумел вас догнать?

Софи снова села и снова рассказала о погоне, упомянув на этот раз короткую остановку, которая позволила ей убедиться, что ее преследуют. Страшно воодушевившись, лейтенант Глюк-отец спросил, почему она не рассказала об этом раньше. Софи ответила, что не считала это сколько-нибудь важным и что в любом случае все заданные вопросы относились к ее преследователю, а не к ней. Лейтенант попросил ее как можно точнее воспроизвести ситуацию в переулке и оценить, каково было расстояние между ней и нападавшим в ту секунду, когда она бросила свои вещи и побежала. Он слушал ее с закрытыми глазами, а потом переспросил: Вы уверены, что расстояние между вами было примерно такое? и вы говорите, что он не сумел вас догнать за то время, пока вы добежали до ближайшего угла? Побледневшая Софи кивнула. Лейтенант Глюк поглядел на лейтенанта Глюка, рухнул всеми прожитыми годами на стул и закричал: Прекрасно, прекрасно! Вот теперь да, сынок! Сударыня, вы чудо!

Разложенное по углам и полкам, разбросанное по оранжевому одеялу, громоздящееся стопками на комоде, рассортированное по коробкам и размерам, приданое Софи занимало всю ее спальню. Эльза, которой давно была поручена его подготовка, уже несколько месяцев нумеровала каждый предмет и составляла списки. Опершись о дверную раму и дергая себя за кончики усов, как за ботиночные шнурки, господин Готлиб наблюдал за подсчетами. Софи сидела в углу и подавляла зевоту.

Ну вот, резюмировала Эльза, белье: чулки простые и шелковые, гладкие и ажурные, нижние юбки, корсеты, тут все правильно, мелкие аксессуары, манжеты, чепцы, тесьма для нижних рубашек, я думаю, трех комплектов по дюжине хватит, сударь? Что ты! воскликнул господин Готлиб, как это трех? надо как минимум четыре, нет! что я говорю! пусть всего будет по шесть дюжин! (отец, вмешалась Софи, не роскошествуйте! зачем такая расточительность?), доченька, мы здесь не для того, чтобы крохоборничать, а для того, чтобы сделать все, как следует, ты заслуживаешь гораздо большего! не беспокойся! когда ты станешь членом семьи Вильдерхаус, тебе не придется даже вспоминать проэкономию! одним словом, Эльза, по шесть дюжин, продолжай! Как прикажете, сударь, возобновила инвентаризацию Эльза: летние пеньюары из тюля, зимние из темного муара, нижние рубашки, домашние туфли, да, все правильно, постельное белье из парчи и камки, наволочки с кисеей для подушек (с кисеей? удивилась Софи, для подушек?), так вам будет удобнее спать, сударыня, покрывала, одеяла, полотенца туалетные, ручные, личные, запасные для троих гостей, шесть дюжин, верно? есть, но не хватает еще по три штуки каждого вида. (И все же я настаиваю! воскликнула Софи, мне и половины не нужно! это же абсурд!), мне весьма обидно, укорил ее господин Готлиб, слышать твои сло-ва! ведь ты знаешь, как долго твой отец готовился к этому моменту, через какие лишения прошла твоя мать, упокой Господь ее душу, и как была бы счастлива, увидев, что у тебя всего в достатке. Единственное мое желание, доченька, неужели ты не можешь понять? чтобы ты ни в чем не нуждалась и чтобы я смог прожить свою старость в покое, с чистой совестью и чувством выполненного долга. Неблагодарность, Софи, не лучшая награда за мои труды. Ну, что там дальше, Эльза? (Софи сдалась и опустила руки, смолкнув.) Так, продолжила Эльза, три приталенных костюма, норковое пальто, кунья горжетка, четыре новые шляпки… достаточно будет, сударь, двух с перьями и двух с цветами? Не знаю, засомневался господин Готлиб, удвой на всякий случай то и другое. Как прикажете, сударь, ответила Эльза, а метки? какие будем делать метки? крестиком белой нитью? Никаких крестиков, возмутился господин Готлиб, гладью! только гладью! (отец, но я плохо вышиваю, напомнила ему Софи), пусть вышьет Эльза! что тут обсуждать, черт подери! и давайте закругляться! скоро придут гости.

Где-то в середине вечера Ханс обратил внимание на дрова, горевшие в мраморной печи: их было слишком мало для такого большого помещения. Оглянувшись, он заметил, что свечи теперь как будто не такие белые и не такие ароматные, как прежде, из чего сделал вывод, что они из более дешевого воска. Лаковые туфли Руди Вильдерхауса поскрипывали, рельефные плечи поеживались, и вдруг Хансу пришло в голову, что Руди похож на двойной канделябр. Ханс только сейчас снова прислушался к его словам, на которые до этого не обращал внимания: Немногим более двух месяцев, произнес Руди. Всего-то? возрадовалась госпожа Питцин, два месяца пролетят мигом! С довольной улыбкой Руди взял Софи за руку, которую она вяло ему уступила, и провозгласил: Медовый месяц мы проведем в Париже. Ах, мои дорогие, ах! удвоила восторги госпожа Питцин. Ханс тронул Альваро за локоть. Тот прошептал ему на ухо: Coño! [156], как оригинально! Госпожа Питцин перехватила саркастическую улыбку Ханса и заговорила громче: Девочка моя, мужчинам не понять, какое значение мы придаем церемониям. Переступить порог храма в белом платье, под звуки органа. Прошествовать вперед в облаке фимиама. Краем глаза видеть родственников и друзей, в кои-то веки собравшихся вместе и посылающих тебе улыбки сквозь слезы. Мужчины даже представить себе не могут, как одержимы мы этой мечтой с самых юных лет. Но пройдут годы, дорогая, поверь мне, и это воспоминание станет одним из самых ярких в твоей жизни, одним из самых незабываемых в каждой детали: в орнаменте цветов, в горящих свечах, в поющем детском хоре, в голосе священника, в кольце на дрожащем пальце, в церковном благословении и в особенности, верно я говорю, господин Готлиб? в объятиях счастливого отца. Ханс попробовал перехватить в зеркале взгляд Софии, но она с рассеянной улыбкой отвела его в сторону.