Город пробужденный (ЛП) - Суйковский Богуслав

Кадмос охотно согласился, чтобы Кериза сопровождала его в ночном дежурстве на стенах, ибо служба эта была довольно скучной. Ничего не происходило, на подступах царила полная тишина, на стенах бодрствовали лишь немногочисленные часовые, но обходить их и следить за ними не входило в обязанности такого высокого командира, каким был Кадмос. Для этого хватало сотников, а Кадмос, лишь объявив, что он на стенах и в случае нужды его найдут на шестой башне, по сути, был свободен.

Ночь была пьянящая, тихая, полная ароматов, что доносились, верно, из садов Мегары, и назойливых трелей сверчков; она позволяла забыть о войне и тревогах. Поэтому Кадмос без колебаний велел часовым спуститься с башни на гребень стены и остался наедине с Керизой. Служба так мало оставляла им времени, так редки были возможности для тихого счастья вдвоем, что они жадно ловили этот миг. Радостью были нежные объятия, сердца, бьющиеся в одном ритме, общее ощущение ночи.

Луна выплыла на востоке, за их спинами, разгоняя мрак и серебря крыши и верхушки деревьев. От этого контраста тень, отбрасываемая стенами, казалась еще чернее. Она простиралась далеко на подступы, за край рва, но медленно сжималась и убывала.

Далекий римский вал уже можно было различить невооруженным глазом, хотя и раньше он обозначался неровной линией огней: то горели, как всегда, смоляные светильники, выдвинутые на шестах за ров. Один из этих огоньков, еще до появления луны, на миг погас, но быстро вспыхнул снова. Однако это было делом столь мелким и обычным, что никто не обратил на это внимания.

— Чудесно светит! — прошептал Кадмос, оборачиваясь к луне. — Говорят, в такие ночи богиня Танит видит все дела людские и особенно милостива.

— Значит, видит и нас.

— Видит и свой город! Правда, она милостива! О, Кериза, ведь теперь конец войны и впрямь близок! Когда наш флот выйдет в море, он сметет римский, перережет им подвоз, а мы с Карталоном ударим с двух сторон — и конец Сципиону! А другой армии у Рима сейчас нет.

— Да, я счастлива… О, любимый, спасение города — это начало нашей совместной жизни…

— Мы могли бы и сейчас использовать каждый миг…

— Нет, Кадмос! Твоя голова должна быть свободной, мысль — ясной! К тому же… к тому же я принесла эти несколько лет нашего счастья в жертву богине…

— И я! Но знаешь, это все же великая жертва!

— Богам нужно приносить то, что имеешь самого дорогого! — тихо прошептала девушка.

— Я знаю. И думаю, что… что, верно, такие жертвы, как наша, угоднее золота!

— Или крови! Ох, я всегда боюсь, что эти жертвы из детей — какая-то ошибка! Что это ведь…

— Чего тебе? — прервал ее Кадмос, резко обернувшись к солдату, который появился на площадке башни.

— Вождь, у онагра что-то сломалось. Невозможно натянуть…

— Ну, хорошо, хорошо, иду, посмотрю, что там опять.

Он весело повернулся к Керизе:

— Доброволец Кериза останется на страже. Следить за подступами. Вот тебе мой лук на всякий случай.

— Буду следить за подступами, вождь! — так же весело ответила девушка.

Когда Кадмос с солдатом исчезли в черной щели стены, где была лестница, она и впрямь обернулась и выглянула через бойницу на равнину.

Тень от стен уже заметно сократилась. Сперва взгляд притянул к себе тихий римский вал, потом какой-то камень, искрившийся в лунном свете, потом — купу кустов, один из которых был светлым на темном фоне. И лишь потом движение, скорее угаданное, чем увиденное, уже в полосе тени, у самого рва, заставило Керизу опустить взгляд и всмотреться пристальнее.

Да, не оставалось сомнений — там что-то двигалось. Медленно, осторожно ползя, что-то приближалось к краю рва. Что-то маленькое. Гиена? Нет, как бы она пробралась через римский лагерь и вал? Наверное, собака. Жрец Магдасан, мудрый человек, предупреждал, что среди бездомных, одичавших псов, бродящих между войсками, есть бешеные, которых следует убивать. Может, это как раз такой? А около полуночи на подступы, как обычно, выйдут патрули. Страшна смерть укушенного бешеной собакой! О, вот он остановился.

Взяв оставленный Кадмосом лук, она наложила стрелу. Целиться было трудно: наконечник стрелы отсвечивал в лунном сиянии, отчего казался большим и широким, а темное пятно на черном фоне таяло, расплывалось, почти исчезало. Вот оно замерло.

Лук был для нее слишком тугим, пришлось напрячь все силы, чтобы его натянуть.

Но вот темное пятно перестало двигаться. Оно замерло так внезапно, что все это показалось обманом зрения.

— В кого ты целилась? — Кадмос почти бесшумно вынырнул из тени и подбежал к Керизе.

Она указала рукой.

— В… в собаку. Она ползла. Вот, теперь лежит без движения.

Но у Кадмоса, видно, зрение было острее, потому что, всмотревшись в темный силуэт, он живо ответил:

— Это не собака! Кажется… человек! Да, человек!

— О, богиня! Я целилась в человека? Кто… кто это может быть?

— Наверняка римский шпион! Жди здесь! Держи лук наготове и, если что, не дай ему уйти. Может, он просто затаился! Не верю, что ты попала! Далеко, да и ночь!

Он снова сбежал с башни, созвал нескольких воинов, затем в ночной тишине отчетливо скрипнула отворяемая калитка, скрытая в изломе стен, и через мгновение по ту сторону рва показалось несколько осторожно идущих фигур. Они подошли, окружили темное пятно, после чего двинулись обратно к калитке, неся какую-то ношу.

Керизе показалось, что ночь уже на исходе, прежде чем на каменных ступенях снова зашуршали шаги и рядом с ней встал Кадмос. Он был явно взволнован.

— Ну что, Кадмос, что? Это…

— Да, человек! — поспешно, тихо ответил тот. — Женщина!

— Женщина? Здесь?

— Это Анабала, наша шпионка, что доставляла вести из лагеря консула.

— О, Танит!

— Ее ударили широким копьем. Она умирала, когда мы ее подняли. Потому-то она и ползла, и у нее не было сил окликнуть нашу стражу.

— Бедная! О, но она, верно, несла какие-то важные вести!

— Верно! Именно это меня и тревожит. Когда мы несли ее к воротам, она пыталась что-то сказать, но я разобрал лишь: «Они выступили…» Хотя десятник из стражи утверждает, что она шептала: «Они выступят…» Что-то происходит в римском лагере, а мы не знаем что!

За стенами застучали копыта, и какой-то запыхавшийся голос принялся кричать снизу:

— Эй, шалишим Кадмос! Эй, Кадмос!

— Я здесь! Кто меня ищет? — Кадмос перегнулся через зубец.

— Меня послал Мардонтос, что стережет Тевестские ворота. По старой дороге от Утики идут римляне. Видно, что тащат многочисленные машины. Идет и пехота.

— Атака? Ночью? Хорошо. Кериза, спеши к Гасдрубалу. Теперь я понимаю слова Анабалы! Они и впрямь выступили! Но это безумие дорого им обойдется! Найди меня у Тевестских ворот! Эй, будить людей! По всем стенам — тревога!

Далеко в ночной тишине раздались звуки труб и рогов, вспыхнули поспешно зажженные светильники, запылали огни под котлами со смолой, гарнизон занял свои места на стенах. В лунном свете виднелись медленно приближающиеся римские машины, прикрытые плотными, развернутыми отрядами пехоты. Они шли не только к Тевестским воротам, но и к Тунесским, и к великим воротам Ганнона, шли медленно, демонстрируя силу и уверенность в себе.

Но никто и не подозревал, что это легат Лелий, следуя принципу, что лучшая оборона — это нападение, согнал всех оставшихся в лагере людей — рабов, слуг, поваров, легкобольных — и велел им толкать к стенам столько машин, сколько возможно. Свои два манипула он развернул в одиночные шеренги и изображал массированное, решительное наступление.

Весть о настоящем, готовящемся наступлении Сципиона, которую несла Анабала, так и не дошла до защитников города.

46

Прошло два дня после странной, кроваво отбитой атаки римлян. Ветер все дул с суши, не позволяя флоту выйти в море, что почти доводило Эоноса до болезни, а всех остальных — тревожило. Ибо было совершенно ясно, что римские шпионы доносят консулу обо всем, что творится в городе, и наверняка постараются донести и о таком важном деле, как завершение строительства флота.