Город пробужденный (ЛП) - Суйковский Богуслав

— Убивают!

— Кого? Да, действительно! Убивают тех, кто тащил машины! Что все это значит? Клянусь Молохом и Эшмуном, что это значит?

— Натягивают! Тот большой онагр перед нами! Сейчас бросят снаряды! — возбужденно крикнул Баалханно.

— Ха, вот и проверим, как далеко бьют эти машины. Наши до них не достанут? — Гасдрубал обратился к Мардонтосу, который покачал головой.

— Даже до первых рядов не достанут!

— Римляне тоже об этом знают и держатся на безопасном расстоянии.

— Внимание!

Над наблюдаемым онагром что-то блеснуло. Но вместо огромного камня, какие метали машины этого типа, камня, который был виден в воздухе и о котором возвещал глухой гул, — этот снаряд лишь мелькнул в быстром, пологом полете. Он был, верно, нацелен на башню, где стоял штаб, ибо пронесся совсем близко и с грохотом ударился о зубцы второй, чуть более высокой, стены.

— Они метают металлические снаряды? — удивился Гасдрубал.

Герастарт добавил:

— Горшки, должно быть! Удар был глухой, не как от цельного снаряда.

— Отыскать мне этот снаряд и принести сюда немедленно! — приказал Гасдрубал. — Что это?

Стены Карфагена со стороны перешейка были тройными, мощными, несокрушимыми. Вторая — выше первой, третья — выше второй. В межстенном пространстве были заготовлены запасы камней, бревен, смолы, длинных копий, крюков на шестах — всевозможное снаряжение для отражения штурмов. Там же теперь дежурили резервы, готовые в любую минуту поспешить к угрожаемому месту. Ниши, откосы, укрытия защищали от снарядов.

И вот из этого межстенья донесся нарастающий гул голосов, крик, почти вой.

— Что это? Что там происходит? Эй, Кадмос, посмотри!

— Может, в этом снаряде были змеи? — предположил Герастарт.

— Откуда! Змей бросают только с толленона, с близкого расстояния!

Кадмос не успел исполнить приказ, потому что на башню уже взбегал бледный сотник из обслуги машин. Он нес какой-то предмет, завернутый в плащ, подбежал к Гасдрубалу и молча развернул ткань.

Вождь резко отшатнулся, но тут же овладел собой.

— Карталон! Голова Карталона! — хрипло выговорил он. Он не отрывал глаз от страшного зрелища. — Карталон! О боги, Карталон!

— Убит, верно, дня два назад. Голова уже посинела! — пробормотал Баалханно.

— Может, просто кто-то похожий? Может, это уловка, чтобы нас напугать? — попытался еще утешить себя Герастарт, но Гасдрубал тотчас возразил. Хоть и покрытое синими пятнами разложения, измененное, это, несомненно, было лицо Карталона. Его шлем, сплющенный с одной стороны от удара о стену, был всем знаком. Позолоченный, увитый искусно вырезанными дубовыми листьями.

— Схватили его, может, в какой-то вылазке… — с сомнением начал Баалханно. — Карталон всегда рисковал! Кто теперь принял командование после него?

— Зебуб и кабиры! — рыкнул Гасдрубал, указывая на римские позиции.

А там на какое-то время воцарилась тишина — вероятно, чтобы страшная весть успела облететь гарнизон и население города, — как вдруг заработали все машины. Теперь стало понятно, почему онагры стояли так далеко. Тяжелые, разрушающие камни не долетели бы до стен, но человеческие головы градом посыпались на укрепления. Летели головы уже посиневшие, смердящие, страшные — вероятно, отрубленные у павших в бою, — и головы еще теплые, брызжущие кровью. Их летели сотни и тысячи, то поодиночке, то скопом, в мешках и рогожах.

Не могло быть сомнений — армия Карталона была уничтожена.

— Это пленных из нашей армии заставили тащить машины, а теперь убивают их и швыряют нам их головы! — полушепотом, с какой-то страшной интонацией произнес Гасдрубал, глядя на две головы, упавшие на башню, между штабными офицерами. — О боги, довольно ли вам этой жертвы, или вы хотите римской крови? Хорошо! Вы ее получите! Всех пленных, что на галерах…

— Нет! — крикнул Кадмос. — Они пришлют новых! О, мести! Мести!

Не дожидаясь приказа или разрешения, он ринулся к лестнице и сбежал по ней. Кериза без колебаний прыгнула за ним. Вскоре его голос загремел в межстенье, быстро удаляясь к воротам Ганнона. А там, за вторыми, за третьими стенами, уже ревел шум, крик, набухала, нарастала волна страшной, отнимающей рассудок ярости.

— Вождь! — доложил запыхавшийся сотник. — Храбрый Кадмос велел открывать ворота! Созывает народ! Вооружает как может!

— А регулярные отряды?

— Соединяются с ним! Командиры не могут сдержать волнения! Огромный, всеобщий порыв! О, вождь…

— Кабиры сегодня безумствуют! — со вспышкой ярости прервал его Гасдрубал. — Баалханно, остаешься здесь! Остальные за мной, к воротам Ганнона!

Но он прибыл слишком поздно. Через открытые ворота во всех трех стенах выливалась ревущая, неистовствующая, почти обезумевшая толпа. Мужчины, женщины, подростки, старики. Гасдрубал пытался преградить им путь, остановить, но с тем же успехом можно было бы веткой пытаться остановить наводнение. Его не узнавали, не слушали, еще немного — и его бы сбили с ног и затоптали.

С трудом он протиснулся к лестнице, ведущей на вершину башни над воротами, и взбежал наверх. Стоявший там стражник, возбужденный, как и все, затрубил было в длинную нумидийскую трубу, но вождь гневным ударом выбил ее у него из рук и подскочил к зубцам. Голоса римских буцин, поспешные, нервные, были отчетливо слышны.

Вождь смотрел на битву сверху. Он видел ровные, почти презрительно спокойные движения римских манипулов, одновременный, сверкающий на солнце бросок пилумов, одновременное движение, которым воины выхватывали обоюдоострые мечи, гладиусы, сверкнувшие так, словно по рядам пробежало пламя. Он видел, как отряды принципов спешно вступают в бой, как нумидийская конница бьет вдоль дороги, прямо на открытые ворота. Он с отчаянием сжимал руки на каменном парапете.

— Магарбал! — поспешно отдавал он команды. — Стягивать сюда нашу конницу! Что есть духу! Герастарт, за резервами, что стоят у Тунесских ворот! Мардонтос, собирай обслугу машин, всех, кто там еще не обезумел и держится!

— Ворота закрыть?

Гасдрубал замялся. Разумеется, это была первая мысль. Закрыть, обезопасить город и лишь потом организовывать оборону. Но это означало бы гибель всех, кто вырвался наружу! Безумцев, достойных кары, но… но ведь охваченных столь понятным порывом!

Рассудок взял верх над гневом на самовольство. Он почти рыкнул:

— Для этого всегда есть время! Пусть… пусть эти там…

Он умолк, забыв, что хотел сказать. Ибо со своего места он видел нечто странное. Масса атакующих не пошатнулась под градом римских пилумов, она ударила в лоб, отпрянула, как от скалы, но не обратилась в бегство, а снова ринулась вперед, словно волна, что бьется о скалу. И он ясно видел, как она врывается в разрывы между манипулами первой линии, как обтекает их с флангов и тыла, не обращая ни на что внимания. Так никогда не осмелился бы маневрировать ни один вождь, командующий регулярными войсками.

Он видел отступление римских гастатов, атаку второй линии, сумятицу, отливы и приливы сражающихся масс. Он ясно видел, как нумидийская конница врубилась в атакующую толпу, которая, однако, не рассыпалась. Напор коней был остановлен, и картина боя тотчас изменилась. Всадников, облепленных со всех сторон, хватали за ноги, стаскивали с коней, душили, разрывали на части; они слабо защищались, отступали, пока конница не рассыпалась, беспорядочно обратившись в бегство.

В двух местах, где римские ряды отступали быстрее всего, сумятица боя достигла уже машин. Рухнул какой-то онагр, загорелись гелеполи.

— Вождь! — задыхался Магарбал. — Я привел конницу! Можно ли… можно ли ударить? Помочь народу?

— Ждать! Довольно и того, что те погибнут! — коротко ответил Гасдрубал.

Как раз в этот миг римляне немного продвинулись вперед и выровняли ряды.

То же самое он ответил и Герастарту, когда тот прибежал с вестью, что собрал тысячу человек.

— Смотри! Смотри сам, что творится! Это бойня, а не битва! Сколько уже погибло!

— Но они все еще сражаются! Сейчас бросить наших людей… в самую гущу!