Город пробужденный (ЛП) - Суйковский Богуслав
— Безумие! Не успеешь! Триарии! Смотри, триарии бьют! Отступать! Трубить отступление! Изо всех сил! Обслугу к машинам! Прикрыть отход наших!
— Но, вождь! Триариев остановили! Смотри! Молох, не поскупись на милость! Наши идут вперед!
— Но здесь, о, здесь они отступают! Трубить! Всеми силами преисподней, трубить изо всех сил! Иначе никто не спасется!
Дисциплина взяла верх, и стражник над великими воротами затрубил в трубу. Неровно, хрипло, словно у него не хватало сил и пересохло в горле, но затрубил. Сигнал подхватили другие стражники, все громче, яростнее, настойчивее.
Внезапно подул долгожданный восточный ветер и донес эти звуки, отчетливые и понятные, до сражающихся. Солдаты регулярных отрядов, что пошли вместе с народом, кто вперемешку с толпой, кто инстинктивно сбившись в группы, услышали первыми. Внушенное послушание, дисциплина, приобретенная за два года службы, сделали свое дело. Солдаты начали отступать.
Этого хватило, чтобы боевой порыв толпы иссяк, а когда схлынуло безумное возбуждение, люди увидели, что почти безоружны перед наступающими римскими рядами, что земля вокруг усеяна телами сограждан, что триарии сражаются длинными гастами, холодно, спокойно, идя стеной.
В пылу сражения они не видели, что и на римской стороне лежат многочисленные убитые и тяжелораненые, что ряды их поредели, что в бой уже брошены последние резервы, что достаточно было бы еще одного-единственного усилия!
Отрезвление после недавнего исступления немедленно переросло в панику. Долетавший от стен настойчивый, призывный звук труб развеял чары, что пали на толпу и бросили ее в атаку. Теперь они дрогнули, очнулись, начали отступать. Еще мгновение — и вся толпа, с воплем почти таким же оглушительным, как и прежде, когда она требовала мести, — хлынула к воротам.
Они тут же запрудили проходы, спихивали друг друга в рвы, в панике дрались за доступ к воротам, топтали падающих и слабых, выли, скулили.
Кадмос и другие вожди с величайшим трудом сдерживали солдат регулярных отрядов и храбрейших из народа, медленно отступая и прикрывая бегство. Но погони не было. Второй легион, на который пришелся самый сильный удар, понес такие огромные потери, что был неспособен к дальнейшим действиям. В манипулах гастатов из шести шеренг осталась одна, в лучшем случае — две неполные. Погибли почти все центурионы первой линии, были ранены оба трибуна. От принципов и триариев не осталось и половины.
Сципион, который не присутствовал при приказанном им, но все же отвратительном убийстве пленных и метании их голов из тяжелых машин, встрепенулся при вести о внезапной атаке карфагенян, но не успел организовать третий легион, оставленный для обороны вала, и прежде чем из бегущей нумидийской конницы удалось собрать какую-то силу, бой в поле уже затихал.
— Вождь, мы взяли около двухсот пленных. Среди них несколько десятков женщин, — доложил хмурый и потрясенный трибун Марк Огульний, снова раненный. — Что прикажешь?
— Обезглавить, и головы немедленно бросить на стены! — холодно приказал консул.
Претор Тит Корнелий Косс, командовавший акцией по умерщвлению пленных и только что прибывший с докладом, тихо рассмеялся:
— Не торопись с этим, трибун. Каждую из этих пленниц уже насилуют целые толпы. Позволь нашим людям немного развлечься после такого боя. А вообще, вождь, не лучше ли было бы из этих пуниек создать лупанарий? Наши солдаты очень уж изголодались по женщинам.
— Пусть завоюют этот город, и у них их будет в избытке! Приказываю этих женщин обезглавить немедленно!
— Пленные! Есть пленные? — лихорадочно спрашивал Гасдрубал офицеров, прибывавших на вершину башни. Они сходились медленно, хмурые, сломленные.
— Их около двухсот! А могло быть несколько тысяч! — мрачно начал старый сотник, но вождь прервал его:
— Вести их в храм Молоха! На жертву! Умилостивить явный гнев бога! Пусть жрецы назначат день и требуют, чего захотят!
Кериза, вся в пятнах крови, еще с мечом в руке, протиснулась сквозь толпу офицеров. Она крикнула голосом, срывающимся от переутомления:
— Вождь! Меня послал Кадмос! Он умоляет… Еще можно… Если ударить всеми силами… Конницей!
— Он совсем обезумел! Отступать за ворота и закрывать! Немедленно закрывать!
Женщина овладела собой, глубоко вздохнула и отбросила волосы, падавшие на глаза. Она заговорила другим, непривычно грозным и спокойным тоном:
— Войско хочет знать, кто отдал приказ к отступлению! Еще мгновение, еще одно усилие, и римский строй был бы прорван!
— Я! — невольно ответил Гасдрубал и, сам того не заметив, начал оправдываться: — Триарии ударили! Понимаешь? Это была бы уже бойня, а не битва!
— Я знаю, что они ударили! Я сама убила двоих! Их длинные копья в толчее мало что значат!
— Ты не знаешь, что говоришь! Я спас тысячи, которые пали бы в этом бою!
Кериза смотрела страшным взглядом на побледневшего, потрясенного вождя. Она медленно проговорила:
— Я не скажу этого войску! Я скажу, что стражник ошибся! Что его уже нет в живых! Не может войско и народ проклинать вождя! Ибо ты, может, и спас сегодня жизнь тысячам, вождь, но как бы не оказалось, что ты обрек на гибель весь город! Этого не исправит жертва из римских пленных!
— Эта женщина сошла с ума! — ревностно выкрикнул кто-то из офицеров. — Дозволь, вождь, наказать ее примерно!
Но Гасдрубал лишь отвернулся и, мрачно задумавшись, двинулся к лестнице.
47
— Разве нельзя было сражаться дальше? — тихо спросила Элиссар, когда Гасдрубал, тяжело дыша, словно каждый вздох был стоном, прервал свой рассказ.
— Но я не приказывал сражаться! Это было безумие! Понимаешь? Сципион хотел напугать народ, а вызвал взрыв ярости! Это не было битвой!
— Но народ все же бросился на римлян?
— Это Кадмос! Он самовольно приказал открыть ворота, вооружил толпу и увлек ее за собой. За меньшее уже распинали непокорных командиров! А эта его девка, Кериза, дерзкая и… и…
Элиссар положила ладонь на сжатую в кулак руку мужа.
— Дорогой мой, я знаю эту девушку. Дерзкая? Это последнее, в чем ее можно упрекнуть. Она, должно быть, страшно переживает поражение!
— Она спрашивала о виновном! Понимаешь? Осмелилась спрашивать о виновном! При многих людях! Этот плебс уже слишком много себе позволяет!
Элиссар, пытаясь успокоить взбудораженного мужа, вернулась к первому вопросу:
— Ты говорил, что народ ударил по римлянам. А войско?
— Часть тоже пошла. Без приказа, без всякого порядка! Вот что значит создавать армию из добровольцев! Никогда не знаешь, что им взбредет в голову!
— А остальные? — прервала его Элиссар.
— Остальных я удержал!
— Почему? Клянусь бессмертной Танит, почему? Разве нельзя было воспользоваться этим моментом? Ударить, когда народ…
Гасдрубал, который по пути от стен до дворца сотни раз задавал себе этот вопрос и мучился неуверенностью, а вернее, все сильнее ощущаемым сознанием совершенной ошибки, — взорвался гневом, прикрывая им свою растерянность.
— Как легко говорить! Мы ведь уже раз атаковали, и что? А римляне теперь значительно сильнее!
— Но теперь выступил народ! Ты говорил, что тысячи…
— Да! Женщины, подростки! Разве это сила? Надо было видеть, как они с воплями бежали, топча друг друга и борясь за место!
— Когда ты приказал трубить отступление!
— Нет! — возразил Гасдрубал, которому это внезапно придуманное объяснение на миг вернуло спокойствие. — Нет! Сначала они начали отступать, а я лишь приказал отозвать те отряды, что сражались, чтобы они не погибли…
Он умолк. Он не признавал уверток и лжи, особенно перед Элиссар. В этом было что-то грязное. О, если бы боги даровали, чтобы все было так, как он сказал! Чтобы была хоть тень уверенности, что так могло быть! Но нет! Сигнал был дан, когда сражающиеся рвались вперед!
Он взорвался гневом, прикрывая им свое смущение:
— Впрочем, это все равно! Ты этого не видела! Это была не битва, а дикая бойня! Моим долгом было спасти этот обезумевший народ!
