Город пробужденный (ЛП) - Суйковский Богуслав

Богуслав Суйковский

Город пробужденный

1

Кериза, дочь Макасса, остановилась в тени, у края площади, и с любопытством огляделась. Она бывала здесь почти каждый день, ведь отсюда было рукой подать до порта, где прямо с лодок продавали самую свежую и дешевую рыбу. К тому же здесь всегда происходило что-нибудь интересное.

Вот и сейчас. Какой-то эфиоп торгует изделиями из слоновьей кожи: кнутами, ремнями и щитом, высушенным по диковинной технологии, — легче металла, а прочнее. Какой-то сириец расспрашивает, как пройти к храму богини Атаргатис, а двое мальчишек пытаются ему объяснить, что идти нужно через площадь Ганнона к Тевсской браме. Храм стоит там, в неприметном переулке, как и все святилища чужих богов. Жрецы местных богов-покровителей мирятся с их существованием, ибо это располагает к ним чужеземцев, но строить их разрешают лишь в глухих закоулках. Двое клинабаров, воинов из привилегированного добровольческого отряда гвардии — единственного, где служат коренные пунийцы, — медленно и гордо шествуют мимо, не удостаивая чернь даже взглядом. Нумидиец, продающий молодого, может, двухлетнего, жеребца, надрывно расхваливает его, уверяя, что вырастил с жеребенка на лучших пастбищах в долине реки Баград. Египтянин с золотистой кожей, в чепце, набедренной повязке и цветастом переднике, медленно бредет с улыбкой, будто ничего не видя и не слыша. Двое жрецов Молоха о чем-то шепчутся, склонив друг к другу бритые головы. Крестьяне из окрестных селений раскладывают на мостовой горы фруктов, козьи сыры, корзины с птицей. Гончары расставляют миски и кувшины, другие — должно быть, горцы — пытаются продать грубое домотканое сукно.

Все это — торговцы пришлые, ведь здешние ремесленники сбывают свой товар либо прямо в мастерских, либо в лавках. Здесь, на площади, и цены ниже, и выбор больше, и товар разнообразней. Потому-то среди разложенных товаров, в оглушительном гвалте — ибо каждый торговец зазывает покупателей, расхваливает свой товар, яростно торгуется — снуют толпы женщин. Какое же это удовольствие — побродить здесь, поторговаться, даже если и не собираешься ничего покупать.

Кериза, как и все ее соседки и знакомые, любила рыночную суету, но сегодня мешкать не стала: свернула у храма Аполлона и поспешила к порту. Это был единственный храм чужеземного бога, возведенный на столь видном и почетном месте, но греков в городе жило много, греческих кораблей в порт заходило даже больше, чем египетских, а культ бога музыки и поэзии находил в Карфагене все больше приверженцев.

Девушка оглянулась раз, другой. Увидев, что со стороны Малки, квартала с дурной славой, приближается ватага пьяных матросов, она поспешила прочь с площади. Матросы, должно быть, были с нумидийской галеры. О ней много говорили в городе. Причалила она у складов Клейтомаха, ночью ее разгрузили рабы богача, а команда, сойдя на берег по обыкновению погулять, швырялась серебром и вела себя так, будто они завоеватели в покоренном городе.

Пьяные матросы, вопя и распевая песни, расталкивали толпу, по-хамски приставая к девушкам. Стража хмуро взирала на происходящее, но, видимо, получив соответствующие указания, не вмешивалась.

Кериза предпочла уйти подальше. Так велел и так учил ее отец, да и частые случаи бесследного исчезновения девушек и женщин подтверждали, что осторожность не бывает лишней. В огромном городе было столько закоулков, тайников и лазеек, что работорговцы всегда могли укрыться вместе со своей добычей. А покинуть город на одной из галер, что непрестанно заходили в порт, не составляло труда. Пара серебряных сиклей, сунутых в нужную руку, или золотой — если добыча была знатной — устраняли любые преграды.

Улочка была тиха и пустынна. Никто за девушкой не гнался, и она замедлила шаг. Она любила такие места за тишину, которую так трудно было сыскать в огромном, шумном, вечно кишащем народом городе. Покой царил лишь на Бирсе, в тенистых рощах между храмом Эшмуна и дворцом суффетов, да в дивных садах богини Астарты, что раз в году распахивали свои врата для всех в священную ночь любви… При этом воспоминании Кериза покраснела и ускорила шаг.

Ее мать, гречанка, возмущалась этим обычаем и внушила дочери отвращение и брезгливость к нему. Хотя она умерла уже два года назад, ее наставления оставили в памяти девушки глубокий след.

Этой примеси эллинской крови Кериза, вероятно, и была обязана своей «инаковостью», в которой отец порой упрекал ее, особенно под хмельком. Взять хотя бы эту любовь к тишине.

— Тишины мне и в могиле хватит, — сердился Макасс. — А пока я жив, хочу шума и гама.

Кериза же, едва выпадала возможность, отыскивала тихие уголки, вроде этой улочки у храма Аполлона, и лишь там чувствовала себя хорошо. Аполлону она и приносила чаще всего жертвы, а когда было время, подыгрывала себе на сальселине — лире с нежным, мягким звуком, — напевала песни или декламировала стихи греческих поэтов.

И сейчас, чтобы отогнать мысли об Астарте и священной ночи, она стала вполголоса декламировать:

Метнул в меня Эрот златокудрый, малый,

Пурпурный мяч, подброшенный в ладони,

И с девушкой в сандалиях узорных

К забаве общей резво поманил.

Она с грустью взглянула на свои ноги. Нет, на ней были не узорные сандалии, а самые обыкновенные, уже порядком стоптанные, скроенные по римскому образцу. Есть, правда, и другие, нарядные, но они только для праздников.

Внезапно ей вспомнились слова матери, сказанные в сердцах во время ссоры с мужем: Карфаген не создал ничего своего. Одежда скроена по греческому образцу, обувь — по римскому, стекло — финикийское, дома строятся на египетский манер, воины — наемники, музыкальные инструменты — ливийские или нумидийские, а своей поэзии и своих песен нет вовсе.

На это Макасс спокойно отвечал, что да, Карт Хадашт (он никогда не называл город на греческий манер, перенятый и римлянами, — Карфаген) обладает кое-чем своим: деньгами.

Деньгами? Кериза на миг остановилась. Карфаген считается очень богатым государством. Так без умолку твердят ораторы на народных собраниях, так велят верить. Разве богатство — это мощные, говорят, самые неприступные в мире, стены, что окружают город? Или великолепные храмы? Крыша храма Эшмуна на Бирсе вся покрыта золотом. Или дворцы суффетов, дворец Совета Трехсот, Совета Ста? А может, дворцы богачей? Почему же говорят, что государство богато, если ее отец, искусный и признанный мастер-каменотес, должен так тяжело трудиться, чтобы хоть как-то сводить концы с концами? И таких, как он, множество. Они ютятся в отвратительных, перенаселенных пяти- и шестиэтажных домах, где вечно царят шум, крики, плач, суета…

Как же часто эти дома внезапно рушатся, и сколько, сколько людей гибнет! А дворцы богачей в Мегаре почему-то не рушатся никогда. И ни одна из тех холеных, изнеженных красавиц не таскает воду на шестой этаж по крутым, неудобным лестницам, вынесенным на внешнюю стену дома. По лестницам, с которых любой прохожий может заглянуть в жилище. Особенно такие наглецы, как этот молодой Мафо. Несносный нахал!

Ах, если бы у нее была рабыня… Всего одна рабыня, которая бы делала самую тяжелую, самую постылую работу. Кериза со вздохом прошептала это желание — предел мечтаний всех карфагенских ремесленников, — но тут же мысленно добавила, что на рынок за покупками все равно ходила бы сама. Это… это очень приятное занятие. Рабыня носила бы воду и выполняла самую черную работу… Да только отец и слышать об этом не хочет. Да, он бы купил, но скорее раба — сильного и здорового помощника в мастерскую. Ей, Керизе, это бы ничуть не помогло. Пришлось бы еще и думать, чем кормить этого человека.

Но отец неправ. Рабыню часто можно купить по случаю, очень дешево. Вот, несколько дней назад старуха Домарата продавала одну из своих девок, негритянку, еще не старую и годную к работе, вот только пьяный «гость» рассек ей ножом щеку, и она стала такой уродиной, что никто не хотел на нее даже смотреть. Но для домашних дел она бы сгодилась.