Бернард Корнуэлл - 1356
— Нет, в Бера, — разочаровал его Томас, — Граф хочет повесить его лично.
— Жаль.
Вестник свернул документ и, спустившись по ступеням, протолкался к Томасу:
— Есть разговор.
Повадки и манера вести беседу выдавали в седобородом человека бывалого, которого трудно чем-то удивить, а широкие плечи и шрамы указывали на вполне определённый род занятий.
— Латником был? — не удержался от вопроса Томас.
— Был. Пока какой-то гасконский сукин сын грабку не укоротил, — вестник жестом пригласил Томаса переместиться в центр площади, подальше от ушей горожан. Представился, — Меня зовут Жан Байод. Служу у Бери сержантом[13].
— Ну и как у него служится?
— Как думаешь, каково служить хозяину, у которого молоко на губах не обсохло?
— А у него не обсохло?
— Герцогу пятнадцать лет, и он считает, что знает всё на свете гораздо лучше тех, кто в этом собаку съел. Зато он щедро благодарит тех, кто помогает его людям, а благодарность принца, сам понимаешь…
Однорукий выжидательно взирал на Томаса, и лучник спросил в лоб:
— Какого рода помощь тебе от нас нужна?
Байод оглянулся на толпу и понизил голос:
— Бедные простофили заплатили подати сполна, во всяком случае, девять из десяти простофиль.
— Но твой господин не прочь подоить их ещё разок?
— Такова жизнь. Денег никогда не бывает достаточно. Сглупил раз дать молока — будь готов к тому, что доить станут постоянно и досуха.
— И что же, дояра послали без охраны?
— Со мной прислали семерых латников. Беда только, что горожане пронюхали, зачем мы прибыли…
— …И не поскупились на выпивку, — догадался Томас.
— На вино и шлюх, — уточнил Байод, бросив красноречивый взгляд на постоялый двор.
— И…? — Томас дал слову повиснуть в прокалённом полуденном воздухе.
— И если вы поможете мне постричь этих баранов, увезёте в Бера десятую долю их шерсти.
— Выгодное предложение.
— Мясник — городской казначей, — по-деловому заговорил Байод, — У него хранятся податные ведомости, но проходимец божится, что потерял бумаги. Для начала неплохо бы заставить его найти их.
— Мне надо перемолвиться словечком с моими молодцами.
Томас развернул коня и подъехал к трактиру. Убедившись, что Байод вне поля слышимости, подозвал Кина:
— В конюшне гостиницы восемь лошадей. С братом Майклом осторожно прогуляйся туда и убедись, что они осёдланы. Возьмём всех. Карл!
Немец отвлёкся от укладывания купленного провианта в перемётные сумы:
— Что, мало купил?
Томас поманил его к себе:
— На постоялом дворе семеро пьяных недоумков развлекаются с шлюшками. Надо прибрать к рукам их броню и оружие.
— Недоумков убить?
— Будут бузить — да.
Карл зашагал к таверне, а Байод поспешил к Хуктону:
— Ну, как? Сделают?
— Охотно!
— Ты не представился, — спохватился однорукий.
— Томас.
— Звучит очень по-нормандски.
— Все говорят. Туда англичане и направляются? Ты вроде как обмолвился, что они идут на север, да?
— А кто их поймёт? Вышли из Гаскони; сейчас, по слухам, в Периго.
— Могут сюда завернуть.
Байод мотнул головой:
— Что они тут забыли? Добыча на севере. В этих краях их принц порезвился в прошлом году. Надо же, принц-разбойник!
— Ты о…
— Об Эдуарде, принце Уэльском. Титулованная бестолочь, избалованный щенок. Одни бабы и кости на уме, а в перерывах — грабёж Франции, безнаказанный, так как король Иоанн, видите ли, опасается стрел! Да взял бы английского молокососа, снял с него штаны и всыпал нещадно, как положено поступать с глупыми неслухами!
Гневная тирада однорукого была прервана доносящимися из таверны воплями. Байод повернулся и окаменел. Из окна верхнего этажа с криком вылетел голый мужчина, шлёпнулся на спину и умолк, слабо поводя конечностями.
— Это… — начал Байод.
— Один из твоих охранников, — закончил за него Томас, — Да уж, шлюхи здесь не подарок.
— Что за… — вновь начал фразу однорукий и вновь не договорил.
На этот раз ему помешало появление второго латника. Тоже нагой, он выкатился из дверей гостиницы, как пушечное ядро. Следом выбежали двое парней Томаса.
— Сдаюсь! — верещал голый, — Хватит! Хватит!
— Эй! — вмешался Томас, — С него достаточно!
— Урод бросил в меня ночным горшком! Полным! — яростно прошипел Арнальдус.
— Ты не выглядишь мокрым.
— Это потому, что в горшке не было ничего жидкого! — взревел Арнальдус и с маху врезал голому сапогом в промежность.
— Что… что происходит? — непонимающе произнёс Байод.
Томас вежливо ему улыбнулся:
— Люди зовут меня «Ле Батаром», а моих ухорезов — эллекинами, — Хуктон положил ладонь на рукоять меча, словно невзначай напоминая о его существовании вестнику, — Спасибо за коней и оружие.
Он пришпорил жеребца и подскакал к толпящимся у церкви горожанам:
— Платите подати! Ваши сеньоры должны быть при деньгах, чтобы, когда попадут к нам в плен, могли заплатить нам огромный выкуп! Не скупитесь на подати! Мы будем богатыми, а вы нищими, зато заслужите нашу вечную признательность!
Горожане смотрели на него, раскрыв рты.
У Томаса теперь было довольно лошадей, довольно кольчуг, довольно оружия. Возможная погоня из Монпелье его больше не волновала. Волновала Женевьева.
Поэтому эллекины во главе с предводителем спешили на север.
Стрела воткнулась Филиппу прямо в грудь с глухим звуком, похожим на тот, с каким мясницкий топор врубается в свиную тушу. Филиппа отбросило назад. Стрела шутя проникла сквозь прочную кольчугу, сломала ребро и пронзила лёгкое. Ратник попытался что-то сказать, кровь запузырилась на его губах, и он упал на спину. Стрелы продолжали сыпаться, свалив ещё двоих воинов. Вода в ручье окрасилась кровью. Пронёсшаяся у самого уха Роланда стрела обдала его потоком воздуха по щеке, будто затрещину отвесила. Заржала раненая лошадь. Стрелы оказались длиннее, чем представлялось Роланду. Вокруг гибли люди и животные, а Роланд изумлённо пялился на застрявшую в дереве английскую стрелу. Да, длиннее тех, какими он пользовался на охоте.
Филипп умирал. Его товарищи, закалённые бойцы, в ужасе удирали под защиту деревьев или вжимались в землю на берегу ручья. Спас всех Жак. Коршуном налетел он на Женевьеву, вырвал у неё Хью и приставил к горлу мальчишки нож:
— Скажи своим: ещё одна стрела — и твоему отродью конец!
— Ты… — гневно выдохнула Женевьева.
— Говори им, стерва! — взвизгнул Жак.
