Бернард Корнуэлл - 1356
— А, заметил, да?
— Они тебя не пристрелят, — веско проговорил Томас, искренне уповая на то, что это правда, — Пожелают выслушать.
Кин щёлкнул пальцами, и два волкодава подбежали к нему, молотя хвостами:
— И что же они услышат?
— Скажешь, что я предлагаю обменять Женевьеву и Хью на графиню. Обмен будет произвадится на половине пути от замка до леса.
— Так что же, весь переполох из-за графини? — заинтересовался Кин.
— Муж жаждет вернуть её.
— Как трогательно. Очень любит и желает воссоединиться?
Томас предпочитал не задумываться, что желает сделать с Бертильей жирдяй-супруг. Но уж точно не воссоединиться. Бертилью было Томасу жаль, но Женевьеву и сына жаль больше.
— И когда же мне предстоит сыграть роль гонца любви?
— Сейчас. Как только в лунном свете можно будет разглядеть, что ты безоружен.
— Ага, разглядеть и прицелиться из арбалета.
Поникшая графиня сидела за столом в просторной хуторской кухне, с потолочных балок которой свисали пучки сухих трав. С Бертильей были отец Ливонн и Питт. Питт был высок, сутул и немногословен. Худое лицо, длинные волосы, перевязанные старой тетивой, глубоко посаженные глаза. Вырос он в Чешире, а к эллекинам примкнул в Гаскони — просто выехал из леса во время стычки и молча занял место в шеренге стреляющих лучников. Обладал он черноватым чувством юмора, был скрытен, и Томас подозревал, что Питт дезертировал из другого вольного отряда, а то и не из одного. Но из лука он стрелял на загляденье и воевал явно не первый год.
— Рад видеть целым и невредимым, — поприветствовал Питт командира.
— Томас! — облегчённо выдохнул отец Ливонн, привставая со стула рядом с Бертильей.
Томас махнул ему рукой не трудиться вставать. Перед Бертильей чадно горели две свечи. Рядом на коленях стояла служанка, нанятая для неё в Кастильон д’Арбезоне Женевьевой. Графиня подняла на Хуктона взгляд. Веки её распухли от слёз.
— Отдадите меня ему, да?
— Увы, мадам.
— Но, Томас… — начал отец Ливонн.
Лучник резко оборвал его:
— Отдадим, святой отец.
Бертилья зарыдала:
— Знаете, что он со мной сделает?
— У него моя жена и дитя.
Она плакала.
— Иисусе! — прошептал за спиной Томаса Кин.
— Простите, мадам, — сказал Томас.
— Когда? — еле слышно спросила она.
— Сегодня, вероятно.
— Я скорее бы умерла.
— Томас, — вмешался отец Ливонн, — Позволь мне пойти и побеседовать с графом.
— Зачем?
— Позволь.
Томас покачал головой:
— Граф Лабрюиллад — злобная скотина. К закату он пьян в стельку. Допускаю, отец Ливонн, что ты войдёшь в замок, только никогда не выйдешь.
— Пусть. Я — священник, и мой долг наставлять заблудших на путь христианской добродетели, не щадя себя. Позволь мне побеседовать с ним.
Томас подумал секунду:
— Позволю, если говорить будешь снаружи, не входя в замок.
Ливонн поколебался, затем кивнул:
— Хорошо.
Томас прихватил за локоть Кина и вывел ирландца во двор:
— Смотри, чтобы отец Ливонн не сунулся в крепость, а то подарим им ещё одного заложника. Понял?
До ирландца, пленённого красотой Бертильи, не сразу дошёл смысл сказанного командиром. С трудом сосредоточившись, он зажмурился, кивнул:
— Ага, не пускать в замок, — ирландец вытаращился на Томаса и горячо затараторил, — Кровь Христова! Ох, и прехорошенькая же цыпа!
— «Цыпа» Лабрюиллада, — печально уточнил Томас.
— Звёзды меркнут перед её красотой! — захлёбывался от восторга Кин, — Она способна свести мужчину с ума!
— Она замужем.
— Волшебное создание! — ирландец токовал, как тетерев, — Глядя на неё, понимаешь, что Господь действительно любит нас!
— Пошли свежую лошадь тебе подберём, — прервал его излияния Томас, — И двигай с отцом Ливонном на переговоры с Лабрюилладом.
Лучник оглянулся. Отец Ливонн вышел следом за ними во двор.
— Отче, — обратился к нему Томас, — я буду только рад, если ты убедишь владетельного борова отпустить Женевьеву просто так. Веришь?
— Верю.
— Ну, а не убедишь, я обменяю своих на графиню. Мне надо разделаться со всем этим сегодня, потому что завтра мы отправляемся на север.
На север. Искать принца Уэльского. Искать «Ла Малис».
Душа Роланда де Веррека воспаряла на крыльях веры над облачной грядой сомнений; воспаряла белой птицей, подобной благородным лебедям, плававшим во рву у стен замка Лабрюиллад, в часовне которого стоял на коленях перед алтарём рыцарь-девственник. Сердце его колотилось, как бешеное, и Роланду чудилось, что не сердце стучит, а душа бьёт белоснежными крыльями. Роланд де Веррек был на вершине блаженства.
Только что он узнал о новообразованном Ордене Рыбака. Отец Маршан поведал Роланду о целях Ордена и поисках утраченной реликвии — «Ла Малис».
— Да, я слыхал о ней, — подтвердил Роланд.
— Слыхал? — удивился отец Маршан, — И что же ты слыхал, сын мой?
— Это меч святого Петра, — с готовностью ответил Роланд, — Он поднял его в защиту Спасителя в Гефсиманском саду.
— Святое оружие, — вкрадчиво обронил зеленоглазый святоша.
— Святое, но проклятое, отче. Так говорят.
— Говорят, — согласился отец Маршан, — Ведь Христос не одобрил поступок Петра.
— «Dixit ergo Iesus Petro mitte gladium in virginam…», «…Иисус сказал Петру: вложи меч в ножны…», — процитировал священник и запнулся, обратив внимание на то, что Роланд его не слушает, — В чём дело, сын мой?
— Подумал вот, отче… Попадёт меч к закоренелым грешникам, зло в нашем мире обретёт такую власть!
— Для того и создан Орден, — терпеливо объяснил отец Маршан, — Позаботиться о том, чтобы «Ла Малис» вернулась в руки церкви.
— Я к чему, отче… — воодушевлённо продолжал Роланд, — Проклятье можно снять!
— Снять? — живо заинтересовался отец Маршан.
— Да, будто бы. Надо лишь отвезти меч в Иеручалим и освятить в Храме Гроба Господня. Проклятие будет снято, и меч станет орудием Божьим.
Да, с замиранием сердца думал Роланд, ни один меч, ни Дюрандаль Роланда, ни Жуайез Карла Великого, ни Экскалибур Артура, тогда не сравнятся с «Ла Малис». Священнейшее оружие на свете. Только бы проклятие снять.
Отец Маршан, собиравшийся съязвить, мол, путешествие в Иерусалим по нынешним временам — подвиг не меньший, нежели поиск «Ла Малис», различил благоговение в голосе Роланда и осёкся. Благосклонно кивнул:
— Значит, в список предстоящих Ордену деяний добавилось ещё одно, сын мой.
Роланда исповедали, отпустили грехи, и душа его трепетала от восторга. Его принимали в Орден Рыбака! Горели свечи. За ним, склонившим колена у алтаря, стояли его новые товарищи, в числе которых Роланд с радостью обнаружил Робби Дугласа. Второй шотландец, Скалли, вызывал у де Веррека противоречивые чувства. С одной стороны, воин с косточками в волосах удостоился посвящения в рыцари Рыбака, следовательно, обладал рядом неоспоримых достоинств. С другой стороны, шотландец ругался, как сапожник, вонял и больше походил на зверя, чем на человека.
