Город пробужденный (ЛП) - Суйковский Богуслав

Макасс покачал головой, с сомнением цокнув языком. Через мгновение он начал снова:

— Господин, ты сказал, что купец платит морякам. Вот об этом я и хочу поговорить. Потому что творится что-то странное. Мне говорил Эонос. В море не видно наших галер. У наших богачей огромные флотилии, в порту всегда было такое движение, а теперь — ничего, пусто.

— Римляне?

— Нет, вождь. Эонос высылает лодки далеко. Римлян нет. Рыбаки из-под Сабраты и Такапе говорят, что флот, который там крутился, отплыл к Сицилии. Путь свободен, а все равно никто не приплывает.

— Что ты об этом думаешь?

— Эонос утверждает, что богачи боятся, что ты заберешь лучшие галеры, вооружишь их и включишь во флот.

— Разумеется, я так и сделаю. Но только крепкие, быстроходные…

— Как раз в последние дни в порт вошло несколько галер, но лишь старые, неповоротливые посудины.

— Значит, все-таки входят.

— Да, вождь. Но с каким грузом? Белый мрамор, годный разве что на надгробия, да греческие вазы, арабские благовония, а если что-то нужное, например, дерево, так это стволы цитрусовых деревьев, пригодные для резной мебели, и больше ничего. Привезли также невольников…

— Это сейчас очень нужный товар.

— Не таких, вождь, не таких. Галера Бомилькара привезла с Делоса отборных девок, годных лишь в любовницы, да мальчишек, что на пирах у богачей осыпают гостей цветами.

Столько омерзения и презрения было в голосе старого каменотеса, что Гасдрубал невольно рассмеялся.

— А ты откуда знаешь, что происходит на таких пирах?

Макасс выпрямился, оскорбленный.

— Конечно, я там никогда не был, но ведь рабы рассказывают.

Гасдрубал с тревогой подумал: «Рабы ближе к народу, чем народ к богачам». Но такими делами он не занимался. Он лишь спросил:

— Хорошо, хорошо. С чем же ты пришел, Макасс?

Старый каменотес растопырил ладонь, словно это помогало ему думать, и принялся поочередно перечислять, загибая пальцы:

— Во-первых, продовольствие. Оно должно непременно подешеветь. Каждый, у кого есть галеры, пусть его привозит. Во-вторых, цены. Пусть никто не смеет поднимать цены. В-третьих, невольники. Пусть никто не привозит этих, для забавы, а только сильных, для работы. В-четвертых, флот. Прикажи, вождь, богачам стянуть свои галеры в Карт Хадашт. Здесь мы отберем годные для войны и переделаем, а остальные пошлем за товарами, нужными для жизни и битвы.

При перечислении остался один выпрямленный палец, и Макасс с минуту задумчиво смотрел на него. Наконец он пробормотал:

— А в-пятых — все хорошо. Должно быть хорошо.

Иного мнения был Эонос, когда вождь в тот день явился в Котон, военный порт, где уже начали строить новый флот.

— Людей у меня достаточно, хороших людей. Плотников. Мне даже рабы не нужны. Но дерева мало. И плохое. А я знаю, что было хорошее — исчезло. Спрятали. Вытащат, когда захотят, и цену поставят, какую вздумается.

— Как твои триремы, Эонос?

— Да строятся. Будут, я думаю, поворотливыми.

— А боевые мостки ты ставишь?

Эонос на мгновение задумался и наконец покачал головой.

— Нет, не думаю, что это будет хорошо. По-иному сражается дисциплинированный римлянин, хорошо чувствующий себя в сомкнутом строю, и по-иному — наш воин. У нас успех в бою решает быстрота, порыв, самостоятельность. Наш воин перемахнет через борт, ворвется в одиночку, ударит, как пантера на буйвола, но в строю он теряет пыл и легко может уступить.

Гасдрубал слушал внимательно и наконец кивнул.

— Может, ты и прав. Но скажи мне, как наши судовладельцы сговариваются со своими галерами, что те где-то кружат с грузом, а в порт не заходят?

Эонос и на это ответил без раздумий:

— Наверняка выплывают им навстречу на легких лодках и где-то в море, когда из порта уже ничего не видно, поворачивают их и отдают приказания.

— Как же они могут выплывать, если цепь натягивают с наступлением сумерек?

— Этого я уж не знаю. Но наверняка какие-то способы есть.

— Надо это выяснить. А пока строй галеры из того дерева, что у тебя есть. А я велю поискать спрятанные запасы. И поторопись! Единственный шанс — опередить римлян.

Он ушел из военного порта спокойный и сдержанный, но у главного въезда его уже ждал взволнованный Антарикос.

— Вождь! — кричал он, не дожидаясь вопроса. — Я только что послал человека во дворец. Как же мне строить орудия, если нет дерева? Я знаю, что у бывшего геронта, Бодмелькарта, полные склады. Я посылал к нему. Он говорит, что есть, конечно, но только пальмы. Как же мне строить осадные орудия из пальмовых стволов?

— А почему бы и нет?

— Но ведь никто еще так не делал! Кедр или дуб! Только из этих деревьев можно построить что-то прочное!

Гасдрубал улыбнулся.

— Никто еще, по крайней мере в Карт Хадаште, не собирал войско из купцов, пекарей и каменотесов. А мы собираем. Попробуй и ты делать орудия из пальм. Они гибки и прочны.

— А если сломаются?

— А ты пока пробуй. Первые орудия должны стоять у входа в порт. Там грозит наибольшая опасность.

— Знаю, вождь. Здесь и стояли самые тяжелые. Но я расставлю их по-другому. Онагры и гелеполи здесь, по бокам, а на выступах стен — карробаллисты и фаларики. Если флот не сгорит, то у самого порта его сокрушат снаряды онагров. А еще здесь, на набережной, я поставлю легкие катапульты. Если кто прорвется и дойдет до самой цепи — здесь ему и смерть.

— Хорошо. Но поторопись!

Он возвращался через город пешком, наблюдая за людьми и жизнью города, все более хмурый. Сколько же дел требовало решения. Вот, вольноотпущенник какого-то богача скупил, не торгуясь, все оливковое масло, какое только было на рынке, и равнодушно уехал, а народ бунтует и кричит. Можно ли запретить такое? Как? Каким правом? Можно ли вообще вмешиваться в дело столь неприкосновенное и независимое, как торговля? Что было бы, если бы купцы, оскорбившись, прекратили торговлю?

Его узнавали, то тут, то там раздавались крики, какая-то девушка бросила охапку цветов, и весть о его появлении понеслась по улицам, опережая вождя:

— Гасдрубал! Рошеш шалишим Гасдрубал идет от порта к стенам!

Весть долетела и до огромной кузницы Седьяфона, и когда Гасдрубал миновал улочку, на которой она находилась, ему внезапно преградила путь толпа людей. Все были одеты лишь в эксомисы или набедренные повязки, все опаленные, покрытые сажей, такие грязные, что трудно было различить цвет их кожи. Они опустились на колени на мостовую и моляще простерли руки к вождю.

Гасдрубал остановился. Многолетняя привычка военачальника в первом порыве велела ему отогнать эту грязную толпу. Но он вспомнил о новых обычаях и сдержался. Сквозь грязь и сажу он разглядел на лицах коленопреклоненных то тут, то там клеймо — знак рабства, и гневно спросил:

— Что это за люди и чего они хотят?

Ответил жрец Биготон, который незаметно присоединился к скромной свите, сопровождавшей вождя.

— Это оружейники, рабы, которые хотят просить тебя, вождь…

— О чем?

— Благоволи их выслушать. О, этот, кажется, говорит по-пунийски.

— Хорошо, пусть говорит.

Раб внезапно встал. Он принял красивую воинскую осанку, сделал движение, словно ударяя рукоятью меча о щит. Он заговорил на удивление смело:

— Великий вождь Карфагена! Мы благодарим богов, что ты соизволил взглянуть на нас и остановиться. Ибо уже много дней мы мечтаем об этом счастье.

— Чего ты хочешь? И от чьего имени говоришь?

— От имени этих моих товарищей. А о чем я осмеливаюсь просить? О, вождь, мы, рабы, знаем, что происходит. Мы знаем, что Карфаген готовится к битве с Римом. Я скажу как есть, что на сердце. Никто из нас не любит Карфаген, но еще больше мы ненавидим Рим. А значит…

— Кто ты и кем был? — Гасдрубалу понравилась осанка, смелая речь, открытое лицо раба.

— Зовут меня Гонкитос. Я македонянин. Я был лохагосом. Меня взяли в плен, продали вам, и вот уже пять лет я лишь кую оружие, вместо того чтобы им владеть.