Город пробужденный (ЛП) - Суйковский Богуслав

— Гулусса утверждает, что это его заслуга.

— Я ему не верю. Он лишь хочет снискать нашу милость в борьбе против братьев. Эта Африка — одно болото!

— Мы наведем здесь римский порядок и установим римский мир!

Дежурный сотник вошел в комнату и отдал воинское приветствие.

— Не соблаговолят ли достопочтенные консулы принять женщину, прибывшую из Карфагена? Говорит, у нее важные вести.

— Разумеется. Введи ее.

Женщина, уже немолодая, в сером плаще и поношенных сандалиях, низко поклонилась, но смотрела смело и испытующе. Ни один из консулов ее не знал.

— Кто ты и с чем пришла? — спросил Цензорин.

Она ответила, на удивление, по-латыни.

— Зовут меня Атия, а чаще — старая Атия. Достопочтенный сенатор Катон знает меня и знает, что я верно служу Роме.

— Катона здесь нет.

— Но вы, достопочтенные, наверняка знаете слово, — она понизила голос до шепота, — Асинария.

Цензорин слегка приподнял брови. Этот пароль он знал.

— Асинария? Ах, да! Садись, Атия, и говори.

— Да позволит достопочтенный консул мне стоять. Негоже такой, как я, сидеть в присутствии консулов.

— Ты римлянка?

— Коренная, достопочтенный. Но в Карфагене я содержу лупанарий. Это лучшее место для сбора сведений.

— Если ты делаешь это, чтобы послужить Роме, то занятие это достойное. В таком случае, садись. Ты кажешься утомленной.

— Благодарю, консул. Я и впрямь утомлена. Я не могла идти прямо, по дороге, пришлось кружить. Ибо на равнине Манубы шныряют пунийские разъезды.

— Разъезды? Так они осмелели? Что это значит?

— С этим я и прибыла, достопочтенные. Пунийский вождь, Гасдрубал, в городе.

— Об этом мы знаем.

— И он захватил всю власть. Город безумствует от радости. Никто не осмелится даже заикнуться о сдаче, ибо его разорвут. А Гасдрубал закрыл ворота, закрыл порт, высылает разъезды.

— Foedifragi Poeni! Никогда не следует верить подлым пунийцам! И только с этим ты пришла?

— Нет, достопочтенный. Такие вести я пересылаю через своих людей. У меня есть указания из Рима не подвергать себя опасности. Разве что в случае крайней важности…

— Стало быть, у тебя есть еще более важные новости? Говори!

Атия еще ниже понизила голос.

— Достопочтенные, я знаю нечто, что, будучи использовано в нужное время и нужным образом, может очень пригодиться. Но это весть несколько страшная. Есть ведь люди, которые утверждают, что боги едины, а лишь в разных странах их зовут разными именами. И что наша Веста — это карфагенская Танит. Я-то не знаю. Но богов лучше не гневить.

— В лагере есть мудрый авгур, его и спроси.

— Нет, нет! Лучше, чтобы он не знал! Потому что это… это я узнала от пьяного гостя. Одна из жриц Танит, верховная жрица, утратила девственность.

— О? — Цензорин приподнял брови. — За это замуровывают заживо, как наших весталок. Но какое нам до этого дело?

— И правда ли это? — с сомнением спросил Манилий. — Откуда твой гость мог это знать?

— О, достопочтенный, этот человек был так напуган, словно его терзали фурии, и пил до беспамятства. Но я разбираюсь в людях. Я знаю, что в таком состоянии человек должен кому-то излить душу, должен выкричать свою тайну.

— У царя Мидаса ослиные уши, — пробормотал Цензорин, но Атия не поняла и продолжала:

— Тогда я дала ему недавно купленную девушку, которая еще не понимает по-пунийски. А сама слушала из-за занавеси. И случилось так, как я и думала. Он начал бормотать, стонать, пока не выболтал все. Это, должно быть, был он сам. Хотя он будто бы и не знал, что это жрица. Теперь он боится гнева богини и пьет…

— Не вижу в этом ничего важного. Все выйдет наружу, их обоих приговорят к смерти, и конец.

Атия тихо рассмеялась.

— Нечто большее, достопочтенный консул, нечто большее. Знайте, что ревностнее всех призывают отвергнуть требования Рима и бунтуют народ именно жрецы Танит. Если же в подходящий момент раскрыть все это дело…

Цензорин серьезно кивнул.

— Да, это мысль. А как зовут того, кто проболтался?

— Не знаю, достопочтенный. Знаю лишь, что он из гвардии клинабаров. Но я узнаю. О да, я узнаю.

— Следовало узнать до того, как приходить к нам. Это все?

Атия смутилась, услышав суровый тон, но тут же поспешно добавила:

— Нет, нет! У меня есть еще другие важные сведения. Гасдрубал созывает добровольцев, создает войско…

— Это нам известно…

— Он также велел строить осадные орудия и флот.

— На это нужно время. Он не успеет.

— Народ ревностно приносит жертвы.

— Не верю я в жертвенность пунийцев. Что еще?

Женщина смутилась. Помедлив, словно колеблясь, стоит ли выкладывать последние сведения, она прошептала:

— Я знаю, где находится достопочтенный Фульвий Флакк.

Оба консула с трудом скрыли свое волнение. Первым заговорил Манилий.

— Если ему дорога честь, он должен был погибнуть. Раз он жив, то предстанет перед судом сената. Где же он?

— У одного из богачей, Сихарба, который выкупил пленников у пиратов. Это наш человек, сторонник Рима, но сейчас он затаился. Он прячет пленников, но оказывает им всяческие почести.

— Флакк вопреки закону взял на свою галеру гостей — знатных женщин и девиц из первейших родов Рима. Тебе что-нибудь известно об их судьбе?

— Они в Карфагене. Их купил Бомилькар, богатый торговец рабами. И тоже принимает их с почетом. Но, говорят, выкупил слишком поздно. Пираты… ну, что с них взять.

— Довольно! — резко прервал его Манилий, у которого среди похищенных была близкая родственница. — Иди к квестору. Скажи, что я велел наградить тебя за верную службу.

27

— Вождь, — говорил несколько дней спустя озабоченный Макасс, — плохо дело. В городе такая дороговизна, какой и старики не помнят. За маленького ягненка купцы просят восемь, а то и десять сиклей. За каб оливкового масла — пять. За сто гоморов проса — шекель. Что будет дальше? Народ начинает дивиться.

— У меня нет времени заниматься всем. Такие мелочи…

— Это не мелочи, вождь. Есть-то надо каждый день. Запасов ни у кого нет. Народ привык, что на рынках всегда было вдоволь еды. Теперь ему странно, что всего так мало. А от удивления до ропота и недовольства — один шаг.

Он вздохнул, с минуту поколебался и наконец решился добавить:

— И учти, вождь, что у тебя много врагов, которые только и ждут. Пока они молчат, но когда осмелятся шептать, а потом и говорить вслух, могут быть беды. Голодный люд охотно слушает, да плохо соображает.

Гасдрубал нетерпеливо шевельнулся.

— Так вот он каков, этот великий порыв народа? Уже остывает? Трудности ведь понятны. Невозможно подвозить продовольствие, когда римляне стерегут все дороги. Чтобы их отбросить, мне нужно войско. Я его создаю, обучаю, почти не сплю и не отдыхаю. Чего же вы еще хотите?

Макасс с почтением склонил голову.

— Вождь, народ благословляет твое имя. Народ не остывает в своем порыве, но голод сильнее всего.

— Нет никакого голода. Всего в избытке.

— Но цены, вождь, какие цены!

Гасдрубал уже начинал терять терпение.

— Ну, цены выше, так всегда бывает во время войны. Ты же не хочешь, чтобы я устанавливал, сколько должна стоить пшеница, а сколько — репа. А народу нет нужды роптать. Всякий, кто хочет работать, может за день заработать столько, сколько раньше не зарабатывал за неделю, строя орудия и корабли, куя оружие.

— Правду говоришь, вождь. Даже у нас, каменотесов, нет времени высекать машеботы, мы делаем снаряды для онагров. Платишь ты щедро, это правда… Но… но что с того, господин? Человек зарабатывает много, но и купцам платит много. В конечном счете все деньги осядут у купцов.

— Я не философ и не купец, я — военачальник. Если все так, как ты говоришь, значит, так тому и быть. Хотя, я думаю, ты ошибаешься. Купец в такие времена тоже должен платить больше. И погонщику мулов, и морякам, что привозят товары. Так что то, что он накопил, снова возвращается к людям.