Город пробужденный (ЛП) - Суйковский Богуслав

Внезапно он оборвал речь, пристально глядя на Керизу. Снова протер лоб и хрипло рассмеялся.

— Что это опять значит? Куда ты меня притащил, Кадмос? Эта женщина… нет, я не знаю эту женщину! Нет, нет, это не та! Но туника та же самая! О, разорвана с левой стороны. Виден шов. Лицо на камне — той, а тунику носит какая-то другая. О, богиня, не карай меня безумием. Нет, нет! Все, что угодно, только не это! Я еще хочу сражаться! Этим я могу искупить… Нет, этого мало! Но у меня ничего нет. О, Танит, услышь!

— Дай ему вина, — быстро решил Кадмос. — И уложи его спать. А этот машебот убери. Слишком тяжелый? Ну, тогда хотя бы прикрой его.

Он медленно вышел, с явным страхом оглядываясь на Гидденема. Он начинал что-то понимать. Кериза ведь подробно рассказала ему, что происходило в священную ночь. А теперь из пьяного бреда и страха этого человека начинала вырисовываться вторая половина событий. Но такая ужасающая, что Кадмос боялся в это поверить. Если все случилось так, как он думает, то гнев богини и ее немилость несомненны. Лишь великая жертва, лишь суровая кара может отвратить этот гнев. Какая кара и кому назначенная — он боялся додумать даже в мыслях.

26

Прекрасная, покинутая владельцем вилла под Убадом, на северном берегу реки Баград, была избрана обоими консулами под их штаб-квартиру. Место было удобным, сразу за садами разбили традиционный лагерь для обоих легионов; отсюда они контролировали как дороги, соединяющие Утику с Карфагеном, так и ведущие с юга. Любое внезапное нападение было исключено.

Консулы велели постоянно укреплять лагерь, рыть за рвами волчьи ямы, подсыпать валы, возводить башни на углах, жечь по ночам смоляные факелы, а конницу, особенно нумидийские отряды, предоставленные в их распоряжение Гулуссой, постоянно высылали в разъезды.

Они слишком хорошо знали слабость собственных войск, состоявших в большинстве из наспех обученных рекрутов, чтобы рисковать какими-либо наступательными действиями. Поэтому они ограничивались лишь устрашением одним своим присутствием и грозными посольствами понуждали Карфаген принять требования сената.

Вести были неутешительные. Сначала из города доносили услужливые люди, что, несмотря на их самые искренние старания — что, впрочем, согласно подтверждали и донесения платных шпионов, — ослепленные глупцы берут верх, и народ возмущается требованиями Рима. Потом — смерть суффета, свержение прежней герусии, избрание новой, призыв в Карфаген Гасдрубала-военачальника.

Это уже могло быть опасно. Гулусса — подобно Масиниссе, перед смертью настроенному враждебно к Риму, — не желая слишком ввязываться в войну, доносил, что армия Гасдрубала могущественна, что он ее реорганизовал и усилил и что нумидийцы с величайшим трудом выдерживают натиск карфагенских войск, не позволяя им двинуться к римскому лагерю.

Последний гонец от Гулуссы принес весть особенно тревожную. Пленник, взятый в одной из стычек, показал, что Гасдрубала среди войск нет. Он, мол, отправился в Карфаген, вызванный специальным посольством. Это могло означать либо признание невозможности сопротивления, либо — обратное.

Почти одновременно прекратились вести из города, и нумидийский патруль донес лишь, что ворота заперты и зорко охраняются.

— Ах, что за бездарность! — кипятился консул Маний Манилий. — Когда не стало суффета Гасдрубала, остальные наши сторонники тут же попрятались. О, но это им еще припомнится! Ворота заперты? Ну и что! Разве они не могут послать кого-нибудь на челноке? Военного флота у Карфагена нет, и порт он не закрывает!

— Это правда, — Луций Марций Цензорин, превосходный политик, но не сведущий в военном деле, соглашался с мнением своего энергичного коллеги. — Однако, видимо, есть какие-то препятствия. Иначе откликнулись бы хотя бы наши платные шпионы.

— Поговорим и с ними! — грозно проворчал Манилий. — Не будь трудностей и опасностей, мы бы им не платили!

Цензорин предпочел перевести разговор на другое. Он обвел рукой покои.

— Я подробно осмотрел эту инсулу. Это владение какого-то их богача, родича суффета Абибаала.

— Который бежал и скрывается.

— Ах, это не имеет значения. Я о другом. Карфаген так много говорит о своей обиде, о том, как мы силой сокрушаем его величие. Где это величие? Дома они строят на сирийский и греческий манер…

— Подражают и нашим.

— Да, это правда. Храмы же строят по египетским образцам. Об их поэтах или мудрецах никто не слышал. Право основано на греческих и египетских обычаях, войско — наемное. Нет, ничего своего.

Манилий медленно кивал. Однако чувство справедливости заставило его найти что-то положительное и у врагов.

— Однако и у них есть немалые заслуги. Хотя бы на море. Благодаря им мы, к примеру, знаем о существовании богатых оловом островов в Туманных морях…

— Куда они не допускают наши корабли, ревностно храня таинство пути.

— Вот именно. Столь продажные, столь вероломные, они, однако, умеют хранить тайну.

— Когда речь идет о выгоде.

— А разве это, в сущности, не основа всего? У нас — выгода Рима, у них — нескольких богатых семейств. Такие различия стираются легко. Но дело не в этом. Ведь и карфагеняне внесли свой вклад в расширение наших знаний о мире. Их мореходы доплыли до Мыса Ароматов на юге…

Он задумался и через мгновение добавил:

— И в других областях мы учимся у них, может, даже не ведая того. Вот, в земледелии. Их способы возделывания винограда или олив значительно лучше наших. Они первыми ввели систему ведения хозяйства в больших имениях, основанную на труде многочисленных рабов. Наши владельцы латифундий и пользователи agri publici уже сейчас охотно им подражают.

— И уже за одно это, я считаю, Карфаген должен быть стерт с лица земли, чтобы не осталось ни следа, ни памяти. Вот только не поздно ли уже?

— Я не совсем понимаю тебя, Цензорин.

— Потому что именно эту систему хозяйства я считаю заразой, которая подорвет мощь Рима. Основой нашего хозяйства должен быть крестьянин-гражданин, трудящийся на земле вместе с семьей, сильный, здоровый телесно и нравственно. Из крестьян ведь и выходят наши солдаты. Так вот, я опасаюсь, Манилий, что они долго не продержатся. Труд раба дешев, цены на продовольствие будут падать, пока крестьянин не выдержит конкуренции. Это, по сути, уже начинается, крестьяне уже начинают стекаться в города, бросая землю.

— Если продовольствие подешевеет, от этого выиграет городское население.

— Да, конечно. Но все же, прости, силу Рима я вижу в крестьянах.

— Силу — может быть. Но культура — это город.

— Корень и цветок. Но суть в том, чтобы они были в согласии и равно сильны и здоровы. А я боюсь, что переход на систему хозяйства, основанную на рабстве, по примеру проклятого Карфагена, похоронит это золотое равновесие.

Маний Манилий беззаботно пожал плечами.

— Может, ты и прав, я в этом не разбираюсь, но это случится уже не при нашей жизни. Мы уничтожим Карфаген, а о последствиях пусть думают наши внуки. Если могущество Карфагена основано на ошибочной системе, то он рухнет тем легче.

Цензорин покачал головой.

— И с этим может быть по-разному. Скорпион, испугавшись, бежит, но если на него наступить — защищается до смерти.

— Да, но этот скорпион сам лишил себя жала, оружия и машин. Теперь он может лишь извиваться.

— Посмотрим. Последние вести дают много пищи для размышлений. Власть нескольких десятков богатых родов, с которыми мы умели находить общий язык, кажется, слабеет. А с народом, конечно, тоже можно справиться, но нужно переждать, пока пройдет первый порыв.

— Было бы безумием с их стороны броситься на нас после сдачи оружия и машин.

— Согласен и полагаю, что в конечном счете они не осмелятся, и все закончится лишь торгом. Однако смена герусии заставляет считаться с возможностью неожиданностей.

— Что ж, промедление мы используем для обучения наших рекрутов. Глупый Гасдрубал не заметил нашей слабости и не напал.