Александр Дюма - Джузеппе Бальзамо (Записки врача)
Тереза в это время привела в порядок свое небольшое хозяйство и взялась за корзину, собираясь за провизией.
Было девять часов утра.
Хозяйка зашла, по своему обыкновению, спросить Руссо, что ему приготовить на обед.
Руссо вышел из задумчивости, медленно поднял голову и взглянул на Терезу, словно только что пробудившись ото сна.
— Все равно, — отвечал он, — лишь бы были вишни и цветы.
— Надо еще посмотреть, не слишком ли это дорого, — проворчала Тереза.
— Ну, разумеется, — согласился Руссо.
— Впрочем… Не знаю уж, стоит ли чего-нибудь то, что вы делаете, — продолжала Тереза, — но мне кажется, что вам стали платить меньше, чем раньше.
— Ошибаешься, Тереза, мне платят столько же. Просто я стал уставать и меньше работаю. Кроме того, мой издатель отстает от меня на полтома.
— Вот увидите: разорит он вас!
— Будем надеяться, что не разорит: это честный человек.
— Честный человек! Честный человек! Когда вы так говорите, то думаете, что этим все сказано.
— Если не все, то, по крайней мере, многое, — с улыбкой отвечал Руссо, — ведь я говорю это далеко не о каждом.
— Это неудивительно: вы такой угрюмый!
— Тереза! Мы отклоняемся от темы нашего разговора.
— Да, да, вы просили вишен, гурман вы эдакий; вы говорили о цветах, сибарит!
— Ну а как же иначе, милая моя хозяюшка? — сказал Руссо, даже ее поразив ангельским терпением. — У меня больное сердце и такая невыносимая мигрень, что я не могу выйти из дому и пытаюсь хотя бы частично воссоздать для себя то, чем Бог столь щедро наделил сельскую природу.
Руссо в самом деле был бледен и выглядел усталым. Он лениво перебирал страницы какой-то книги, однако мысли его были далеко.
Тереза покачала головой.
— Хорошо, хорошо, я выйду на часок, не больше. Ключ я, как всегда, положу под коврик. Если он вам понадобится…
— Я не собираюсь никуда выходить, — поспешил вставить Руссо.
— Я знаю, что вы не будете выходить: вы едва держитесь на ногах. Я вам говорю об этом затем, чтобы вы присматривались к входящим в дом, а еще затем, чтобы вы отворили дверь, если будут звонить, потому что, когда позвонят, вы будете знать, что это не я.
— Спасибо, дорогая Тереза, спасибо. Идите.
Хозяйка вышла, как обычно ворча на ходу. Ее тяжелые шаркающие шаги еще долго доносились с лестницы.
Но едва дверь захлопнулась, как Руссо воспользовался тем, что остался один, и с наслаждением развалился на стуле; он разглядывал птиц, расклевывавших на окне хлебный мякиш, и отдыхал на солнце, лучи которого пробивались между трубами соседних домов.
Едва его по-юношески резвая мысль почуяла свободу, как она сейчас же расправила крылья, подобно птицам, разленившимся после веселого завтрака.
Неожиданно скрип входной двери вырвал философа из полудремотного состояния.
«Что такое? — подумал он. — Неужели она так скоро возвращается? Уж не задремал ли я, размечтавшись?»
Дверь в кабинет медленно отворилась.
Руссо продолжал сидеть к двери спиной, уверенный в том, что это вернулась Тереза; он даже не повернул головы.
Наступила тишина.
И в этой тишине вдруг прозвучал чей-то голос:
— Прошу прощения, сударь!
Философ вздрогнул и с живостью обернулся.
— Жильбер! — проговорил он.
— Да, Жильбер. Еще раз простите, господин Руссо.
Это в самом деле был Жильбер.
Он выглядел изможденным, волосы его разметались, костюм был в беспорядке, плохо скрывал его худобу и не защищал от холода — словом, вид Жильбера заставил Руссо вздрогнуть и вскрикнуть от жалости, очень походившей на беспокойство.
Взгляд Жильбера был неподвижен, глаза горели, как у голодной хищной птицы. Преувеличенно смущенная улыбка, напоминавшая скорее оскал волка или лисы, никак не вязалась с его гордым орлиным взором.
— Зачем вы здесь? — громко вскричал Руссо, не любивший в других неопрятности и считавший ее признаком дурных наклонностей.
— Я голоден, сударь, — признался Жильбер.
При звуке его голоса, произносившего самое ужасное слово языка человеческого, Руссо вздрогнул.
— А как вы сюда вошли? — спросил он. — Ведь дверь была заперта.
— Мне известно, сударь, что госпожа Тереза оставляет обычно ключ под ковриком. Я подождал, пока она выйдет из дому, потому что она меня не любит и могла бы не пустить меня в квартиру или не позволила бы поговорить с вами. Удостоверившись в том, что вы один, я поднялся по лестнице, взял ключ из тайника, и вот я перед вами!
Руссо поднялся, опираясь руками на подлокотники кресла.
— Выслушайте меня, — попросил Жильбер, — подарите мне одну-единственную минуту вашего драгоценного времени. Клянусь вам, господин Руссо, что я заслуживаю вашего внимания.
— Ну-ну, — пробормотал Руссо, с изумлением глядя на лицо Жильбера, которое не выражало больше никакого человеческого чувства.
— Мне следовало бы начать с того, что я доведен до крайности и не знаю, должен ли я стать вором, покончить с собой или еще того хуже… О, не бойтесь, дорогой учитель и покровитель, — проникновенным тоном говорил Жильбер, — все обдумав, я пришел к выводу, что мне не придется убивать себя: я и без этого могу умереть… Неделю назад я сбежал из Трианона и с тех пор бродяжничаю по полям и лесам, питаясь только незрелыми овощами или дикими лесными ягодами. Я ослаб и падаю от усталости и истощения. Что до воровства, то уж не с вас мне начинать! Я слишком привязан к вашему дому, господин Руссо. Ну а что касается третьего, то, чтобы это исполнить…
— Так что же?
— Мне необходимо набраться решимости — за этим я к вам и пришел.
— Вы сошли с ума?! — вскричал Руссо.
— Нет, просто я очень несчастен; в отчаянии я утопился бы нынче утром в Сене, если бы мне не явилась одна мысль…
— Какая?
— Та, что вы выразили в одной из своих книг: «Самоубийство — это кража у всего рода человеческого».
Руссо взглянул на юношу, словно говоря ему: «Неужели вы столь самонадеянны и решили, что я написал это, имея в виду вас?»
— О, я понимаю! — прошептал Жильбер.
— Не думаю, — заметил Руссо.
— Вы хотите сказать: «Если умрете вы, человек ничтожный, который ничего собой не представляет, ничего не имеет за душой и ничем не дорожит, то что из того?»
— Тут дело иное, — ответил Руссо, чувствуя себя пристыженным из-за того, что его разгадали. — Впрочем, вы, кажется, голодны?
— Да. Я уже сказал это.
— Ну, раз вы вспомнили, где наша дверь, то должны знать, где у нас хлеб. Ступайте к буфету, возьмите хлеба и уходите.
Жильбер не двинулся с места.
